СУББОТА 

– Мы с тобой выпьем только одну бутылку, – твердо сказал Степан. – И все! Ты понял?

– Конечно, – ответил я и дал отбой.

Собрался, как на пожар, подпоясался, честно взял одну бутылку, нырнул в автобус, потом в лифт, и уже пинаю дверь в царство свободы: "Салют, братан!"

Старая истина гласит: первый глоток приносит здоровье, второй – удовольствие, потом позор, потом безумие. Чушь! Когда мы со Степой начинаем пить, то лишь первая бутылка доставляет нам удовольствие, все остальные "глотки" сливаются в реку позорного безумия. Здоровьем здесь и не пахнет. Тупое безразличие к своим манерам можно не упоминать. Поэтому последние годы перед каждым запоем мы лицемерно уверяли друг друга, что ограничимся только одной поллитрой.

Добродушно звякнули бокалы, мы со значением, степенно, обменялись взглядами, и лихо опрокинули водку в горло. Запили колючей газировкой. Медленно закурили. Откинулись на диване, прислушиваясь к себе. Минута-две тишины. И вот она, родимая, добралась до мозга. Наступает раскрепощение, из тайников души выползает добродетель и с любопытством озирается – кого тут можно облагородить? Конечно, нас! В приличном смысле.

Неторопливо и с удовольствием начинаем общение: десятки незначительных вопросов и ответов обретают смысл, изжеванная правда жизни вторгается в комнату, и две личности за столом, понимая друг друга с полуслова, приветствуют слияние внутреннего мира с природой. Пять минут назад мы были возмутительно трезвы, закомплексованы и сдержаны. Да, первый стакан дарует пропуск в мир иллюзий и иллюминации. Второй стакан тоже неплох, но побуждает скептически присмотреться к бутылке – водки осталось мало.

– Давай по-быстрому спустись и возьми сразу две, – Степка сует мне деньги. – А то потом все равно не усидим.

Через два часа допили третью бутылку, и я вяло засобирался домой. Коварный друг по-мефистофельски осклабился и сбегал в магазин. Спать легли рано.

 

ВОСКРЕСЕНЬЕ 

Он похож на актера Сергея Маховикова, только лишенного брутальности и крутизны. Квартира у него двухкомнатная, изолированная, живет один. Родители умерли, жена уехала к черту на рога с каким-то хахалем. Зачем ей инвалид? Это, конечно, не повод для превращения в профессионального алкоголика, но Степан вообще никогда не отличался склонностью к трезвости. Пьет он умеренно, хороша характеристика, да? Порой месяц капли в рот не берет, но минимум два раза в год устраивает себе разгрузочную неделю. Происходит это стихийно и напоминает водоворот. Вернее, водковорот.

Отоспавшиеся, еще не проспиртованные и не выдохшиеся за первый день, с утра пораньше мы дружно начинаем накачиваться. К полудню вдрызг пьяные увлеченно обсуждаем женское непостоянство, нестабильность эрекции и положительные стороны шизофрении. От этой благородной темы переходим к вопросам коррупции в верхнем эшелоне власти и почему-то заканчиваем суровым осуждением алкоголизма в народных массах.

По этому поводу начитанный Степа вспоминает Мирзу Шафи Вазеха:

– Вино несет и яд, и мед, и рабство, и свободу. Цены вину не знает тот, кто пьет вино, как воду…

А я в ответ пытаюсь также красиво процитировать Хайяма, но в этот момент мы, не сговариваясь, поднимаем бокалы и пьем, как воду… через час отключаемся, он в спальне, я в гостиной на диване. На столе сиротливо желтеет ломтик лимона.

 

ПОНЕДЕЛЬНИК 

…Проснулся я сразу, безрадостно ощутив под собой старые пружины и скомканное покрывало. Восемь утра. Стол в изголовье завален огрызками, грязной посудой и прочим добром. Чудо! Одна из бутылок на треть сохранила в себе заветную влагу. Кряхтя, сползаю со своего ложа, бреду в соседнюю комнату на разведку. На громадной варварской тахте покоятся два тела, одно из них – Степа в ботинке. Мирно сопит. Второго гражданина вижу впервые в жизни. Упакованный в куртку, усатый, лежит, как бревно. Рожа, кажется, наглая.

Отличительная черта наших попоек – временный сдвиг по фазе у Степки. Ближе к ночи, сверх меры залив глаза, он вдруг одевается и исчезает, чтобы через часок доставить в дом немногословного подозрительного субъекта с криминальным прошлым. Находит он их в ближайших подворотнях или пивных. Новый собутыльник сначала угощает Степу на улице, затем покупает еще горячительного и приходит с ним домой. То есть сюда. Я в это время уже сплю. Если нет, то Степа торжественно представляет мне мрачную небритую личность: "Это мой хороший знакомый Демьян. Вот такой мужик!", и добавляет свистящим шепотом: "Пять лет отсидел". Самое загадочное для меня, что все эти отсидчики ни разу не попытались чем-нибудь поживиться в доме, где хозяин надирается за их счет. Почти никто из них здесь больше не появлялся с тем, чтобы напроситься на ответное угощение. Может, они уважают психов? При всей кажущейся наивности и мягкотелости, мой друг обладает подкупающей прямолинейностью и абсолютной готовностью в любой момент встать на пути бронепоезда. За это надо поднять.

Поглощенный размышлениями, я ненавязчиво допиваю обнаруженную на столе заначку. Легкая истома разливается по телу, в голове кто-то лениво бормочет, что пора, мол, и честь знать.

Из спальни, встрепанный и опухший, выбирается Степан, сжимая почти полную бутылку, небрежно ставит ее перед собой и рекомендует: "Это Барабек. Шесть лет сидел". Да, домой я сегодня точно не попаду.

 

ВТОРНИК 

На рассвете я отправился отлить. Возле туалета, на маленьком сером коврике, свернувшись в бесформенный крендель, спал Степан. С трудом отволок его в спальню. Барабек исчез. Я укрыл перетрудившегося собутыльника пледом, покосился на енота и пошел инспектировать санузел. С некоторым содроганием распахнул дверь. Нет, к счастью все чисто, а вот в прошлом году содержимое степкиного желудка обильно украшало здесь практически все пространство. Удовлетворившись осмотром, перехожу в ванную плеснуть в лицо. Однако поторопился я похвалить мужика, он таки здесь отметился. Вот свинья! Хотя чего уж, сам не без греха, вчера приканчивали очередную бутылку, и вдруг у меня не пошло. Судорожно проглотив гадость, с ужасом почувствовал, что она сейчас извергнется обратно. Всегда ощущаю катастрофу за несколько секунд. Успею добежать? На столе съежился пакет из маркета. Я его схватил и, как в самолете, сунулся внутрь лицом.

Из спальни слышится постанывание. Заинтригованный, подкрадываюсь к двери. Степыч, лежа в постели, трясущимися руками пытается наполнить стакан. Информирую его, что он свинья. Ноль эмоций. Стакан, наконец, опорожнен и переходит ко мне. Выпиваю, опадаю с ясеня в кресло. Медленно наплывает туман.

…днем, выпив для храбрости, мы с энтузиазмом драили ванную, мыли посуду, даже кое-как подмели. Потом вынесли кучу мусора и гору пустых бутылок. Посуду выбрасывать было жалко, деньги кончались. Презрев мораль и гордость, сдали бутылки, купили нечто бронебойное и вонючее, зато дешевое. Выпили его за час, и я пошел за вторым.

Потом долго и упорно звонили какой-то Лапочке, уговаривая ее приехать на чай, предвкушая, как одновременно будем стаскивать с нее лифчик и трусики. Умная Лапочка послала нас прямо туда и даже уточнила способ транспортировки.

Ночью мне на ноги улегся енот, тяжелый, горячий и черный, как мангал. Подавив крик, с трудом спихнул его на пол, он походу меня оцарапал и обругал марамоем. А потом в апофеозе грусти мне приснился брезгливый шепот бывшей: "Кончай быстрей!".

 

СРЕДА 

– Они меня звали Константинычем, – Степа изображает хриплые баритоны, которые его куда-то звали. – Я на спиннинг поймал выдренка, он умер на берегу, а мужики удивились и обмыли рыбалку.

Он два года жил на Кубани, зачем и почему бригадиром, этого я не понял. Мы втроем сидим за столом, с аппетитом поглощаем вареную картошку с хрустящим сладким луком и сокрушенно рассуждаем о потере человеческого достоинства в узких компаниях. Приходим к выводу, что нужно уважать хомо сапиенса в его изначальной сущности, начиная с троглодита.

– Степан Константинович, вам налить?

– Херассе?

Наливаю ему, себе и еноту.

Пели песни из Мимино – ой, серун, Сулико и арию Тореадора. Ему ампутировали крылья, комиссовали по инвалидности, дали пенсию и наградили безлошадным фаэтоном. Который пришлось бросить, когда 14 ноября 1920 года он в Севастополе сел на крейсер "Генерал Корнилов". Мне кажется, врет насчет крейсера.

Нас посетили крикливая соседка, равнодушный участковый с лиловым ирокезом, безликий маргинал и Лучано. Соседке достался ковер со стены, нам – скромная пачка денег, остальные ушли без навара.

…По всей комнате разбросаны сверкающие осколки бокалов. Откуда столько? Они почему-то шевелятся. Неуверенно протягиваю руку, по ладони проскальзывают желтые ромбы и конусы: сидя за столом, некий идиот раскачивает икающую люстру лыжной палкой. Мне понравилось рациональное объяснение этого феномена, а еще говорят, что пьяному может померещиться всякая чертовщина.

 

ЧЕТВЕРГ 

Степану однажды попал в руки американский тест "Алкоголик ли вы?". Шестнадцать вопросов типа "Хотелось ли вам хоть раз опохмелиться после бурной попойки?" или "Дрожали ли у вас кончики пальцев после крепкой выпивки?". Горький пьяница, по замыслу авторов теста, ответит утвердительно не менее, чем на четыре вопроса. Шесть "да" для америкосов характеризуют запойного алкоголика, которого необходимо срочно госпитализировать. Мы честно ответили восемь раз да, а потом расхохотались. Потом задумались и взяли пузырь. Потом перестали думать и взяли еще один. Было это лет семь или восемь назад.

Прикол, Степка разыскал этот журнал! На сей раз у него получилось двенадцать "да", а у меня тринадцать. Что же это я, больший алконавт, чем он?

 

По его приказу отнес на ближайший рынок самовар, который выменял на курицу и ассигнацию. Курицу мы топором убили в ванной, а деньги потратили на какую-то горькую, с дурным запахом, настойку. Впрочем, она нас все равно свалила, тем более, что мы вторые сутки не жрамши.

К вечеру мертвую курицу с трудом отварили, пили бульон, вращая налитыми кровью глазами. Закурив, я прошел к зашторенному окну, разинул форточку. Ночь выплюнула силуэт огромной летучей мыши, нестрашный монстр плавно спикировал над головой. Из карликовой медвежьей мордочки возник отороченный белым пухом раздвоенный язычок, липко прижался к стеклу, там, где остужалась моя щека…

– Константиныч! У меня уже глюки! – гордо заявил я, вваливаясь в комнату.

Мой друг сидел красный, поникший, вялый возле телевизора. Посмотрел на экран, на меня, на стакан в руке и махом опрокинул его в рот.

– Завтра надо заканчивать.

Голос его был почти трезвым.

 

ПЯТНИЦА 

Отчего люди пьют? Вот так, как мы со Степаном? Мне кажется, эта зараза имеет три приставки "без": безделье, безденежье и безысходность. Деловой, энергичный человек, у которого неделя вперед расписана по часам, за бутылку не возьмется. Разве что поздним вечером пропустит рюмку, чтобы стряхнуть напряжение. Оптимист, уверенный в себе и своих силах, для запоя тоже не годится – ему просто на второй день осточертеет витать между небом и землей. Обеспеченный человек, если и пьет, то, как правило, употребляет весьма качественные напитки, заморские натуральные вина или безумно дорогие, экологически сбалансированные коктейли под хорошую закуску. Самоуверенный, довольный жизнью, врачами и любовницей, он годами может не выходить из кайфа.

А мы затаптываем в себя это жидкое дерьмо, дешевое, обманчивое, как вся окружающая действительность. Распад личности начинается не с пьянства, а с одного из трех "без", которые я перечислил. Самообман еще не гарантирует безудержного возлияния, но потеря уважения к себе во многом обусловлена социальными критериями "среднего" человека, не имеющего возможности реализоваться в государстве, закрывающим глаза на безработицу и беззаконие…

– Эй, философ, – протягивает мне Степа бокал, – давай по последней и будем закругляться. Нужно отдохнуть перед работой.

Он выпил, бросил в стакан окурок, махнул рукой, исчез в спальне, а я вышел на балкон.

 

НОЧЬ 

Сто сорок шесть звезд над головой, под ногами восемь этажей. Перелез через перила, шагнул на нелепый эскалатор, понесся лихо вверх, где среди призрачных сожалений и злых восторгов бродят туда и сюда толпы богов. В хитонах, куртках и саронгах, увенчанные расхристанными аурами, ушанками и тюбетейками, совершенно разные, они схожи в брендовых надписях на одеяниях: "Понедельник", "Вторник" и так далее. От каждого несло кухонными ароматами, потными телесами и бесконечной благожелательностью. Где среди них искать вчерашний день? Где околачивается тот бракодел, что подсадил Степку на бухло и как теперь остановить выработку в организме фермента, превращающего алкоголь в ацетальдегид? Знаю, что поздно.

Я бесцеремонно расталкивал небожителей, шарил по одеждам творцов, не мог нащупать карманы, в неуклюжем стремлении обнаружить символический ключ, розу ветров или философский камень. Боги благословляли меня, пинали сандалиями, норовя попасть по причиндалам, жалеючи, возлагали длани на чело фейса. Я плюнул, обошел с тыла богиню в капюшоне и отправился восвояси.

На балконе курил мой друг.

– Ну, ты, блин, даешь, – проворчал он, глядя, как я спускаюсь из поднебесья.

 

…Степан умер год назад. То ли трамваем случайно обезглавило, то ли цирроз в неполные тридцать семь лет, не помню точно.

Этот тост за тебя, дружище!

Скоро увидимся.