- А ну показывайся, сволочь!  

Я тяжело вздыхаю. Пятнадцатилетняя соплюшка вовсю качает свои права, мечтая расправиться с божьим вестником (со мной, то есть). И куда, спрашивается, мир катится?  

Впрочем, это сейчас пятнадцать лет не возраст. Своего первого я убил в тринадцать. В шестнадцать, к моменту появления первого сына, перестал их считать. Не сбился, просто перестал. И вот теперь …  

- Если ты сейчас не появишься, я вскрою себе вены!  

Ну, это Мария, допустим, врёт. А вот таблеток всяких наглотаться – запросто! Временами мне кажется, что я всё-таки попал в ад, только мне забыли об этом сообщить. А как иначе объяснить, что молодые люди шантажируют окружающих своим самоубийством ради удовлетворения сиюминутных прихотей?  

- Слышишь ты, урод?  

Я не выдерживаю и являюсь. В зеркале ванной комнаты заменяю её отражение своим – в ангельской тоге и с нимбом над головой.  

Она, как обычно, голая. Это вызов такой. Знает, что меня смущают обнажённые женские тела, и получает удовольствие, видя это смущение. А я ничего не могу с собой поделать. При жизни не часто видел голых женщин. А в роли ангела-хранителя до этого опекал только мужиков. Настоящих несгибаемых бойцов, которым и без моей помощи уготовано место в райских чертогах.  

А тут женское тело, за которым ты вынужден наблюдать всё время.  

Пока она была маленькой – ещё ничего. А вот как начала расти грудь! А первая менструация! Верите, я чуть от стыда не сгорел! Восемьсот лет себя помню, а о подобном раньше как-то не задумывался.  

В чём я провинился, что приставлен охранять это чудовище?  

- Явился наконец!  

Вообще-то люди не могут нас видеть. И общаться с нами тоже не могут. А теперь попробуйте объяснить всё это невинному пятнадцатилетнему созданию, озабоченному своей слишком большой грудью, своими слишком длинными ногами и аниме-сериалами в стиле нуар.  

Попробуйте, попробуйте!  

- Что-то случилось?  

Сохранять невинное выражение лица в последнее время мне всё труднее.  

- Ни-че-го!  

Сказано это стиснув зубы, по слогам, и с такой ненавистью во взгляде, что иной на моём месте сквозь землю провалится. Да и мне что-то не по себе.  

- А что в этом плохого?  

Я понимаю, что Марию душат гормоны. То сатанинское семя, что мешает нам оставаться людьми. То, что отдаляет нас от бога.  

- Это ты всё подстроил!  

Если она про вчерашнюю вечеринку, на которой двое переростков пытались лишить её девственности, то да. Это я.  

И дело даже не в том, что я буду чувствовать всё то же, что и она, только стократ сильнее. Но губить свою душу в пятнадцать … Просто потому, что все так делают …  

В моё время люди раскаивались. Люди пытались давить в себе антихристово начало. И их грехи были не так страшны. Сегодня раскаивающихся нет. Грех стал нормой жизни.  

Наверное, именно поэтому двести лет назад меня выдернули из чертогов, отведённых по праву, и вернули на землю ангелом-хранителем. А теперь вот, презрев все нормы и условности, заставили оберегать это чудовище.  

- Ты понимаешь, что надо мною все смеются, святоша хренов! Ненавижу!  

Вот это пожалуйста! Это - сколько угодно! Уже через год она превратится в красавицу (по меркам современного мира, естественно). Появятся кавалеры и воздыхатели, и она перестанет чувствовать себя белой вороной.  

Мне осталось терпеть эти выходки всего год.  

- Если ты ещё раз вмешаешься …  

Я знаю, что не должен испытывать гнев. Не должен поддаваться на провокации. Но всякому терпению приходит конец, даже ангельскому.  

- Рассказать, что тебя ждёт, если я не вмешаюсь?  

Вот этого она не ожидала. Но Мария, девушка смелая:  

- Расскажи!  

 

 

Окрестности Кастельнодари пылали - обычная практика на такой войне. Девчонке было тринадцать. Грудь только начала формироваться, но девственности уже не было и в помине. Почти год она занималась бесовскими богомерзкими игрищами, свальным и содомским грехом. В насмешку над Церковью она называла себя чистой. Сегодня её час пробил.  

Я вошёл в неё первым. Я старался причинить как можно больше боли. Она лежала колодой и смотрела на меня. И в её глазах отражались равнодушие пополам с презрением. А из уголка рта стекала слюна.  

Если она думала, что от такой картины у меня пропадёт желание, она ошиблась. Я разорвал ей все внутренности, но не добился даже стона. А потом в неё по очереди входили люди моего копья. Гастону уже ничего не досталось. В этот день мы славно выполнили приказ: "Убивайте всех. Бог своих отыщет!" Впрочем, "своих" здесь быть не могло.  

Эта тринадцатилетняя ведьма по достоверным данным руководила местным ковеном "чистых". И умерла она по праву.  

Воздух медленно наполнялся смрадом палёных человеческих тел.  

 

***  

 

Эту картинку в деталях, звуках и запахах я передал Марии. Шестьсот лет, что провёл в чертогах, я вспоминал не жену, не детей, не славные битвы и даже не свою мученическую смерть. Я вспоминал ту девчонку, которая по глупости и скудоумию своим попала в геенну огненную.  

Так что, Мария увидела очень подробную картину.  

- Хочешь закончить, как она?  

- Это ты сделал?  

В глазах у моей подопечной плавал ужас. Как будто только что она увидела демона.  

- Трудно представить, что когда-то я тоже был человеком?  

- А меня ты тоже убьёшь?  

Я закрыл глаза и выдохнул, пытаясь сохранить хладнокровие. Она ждала. И я чувствовал волны паники, затопляющие всё её существо.  

- А надо?  

Она выбежала из ванной комнаты и упала на кровать. Рыдать в подушку и чувствовать себя несчастной. Теперь я видел лишь её душу – чистую искорку божественного творения. Слава богу. Вид обнажённого женского тела мешает сосредоточиться.  

В который раз я повторил про себя заклинанием: "Год! Ещё один год!"  

 

Мария что-то задумала. Она начала встречаться с парнем.  

Три раза ха!  

В её девичьих представлениях это почти принц на белом коне. (Или на белом "Мерседесе", как принято сейчас говорить.) На самом же деле это неуверенный в себе трусливый переросток, с дикой причёской на голове и аморальными высказываниями на языке. Бледная немощь, щеголяющая в рваной чёрной одежде, тяжёлых ботинках на шнуровке и с рюкзачком с сатанинской символикой. Она зовёт его Севой, но, на мой взгляд, тут больше бы подошло имя Изя.  

Слушает это жалкое подобие мужчины скрипы и визги, именуемые тяжёлым металлом или как его там, прости господи!  

Встречаясь с ним Мария испытывает страх и удовлетворение. Это вызов мне. Бунт против старших. Я вспоминаю, как сам в четырнадцать убежал воевать в Святую Землю, и закрываю глаза на её шалости.  

Зря.  

Очередное свидание этой парочки происходит в заброшенном осквернённом храме божьем. Мария подходит к алтарю, целует перевёрнутое распятие и …  

Когда она отходит, я остаюсь прикованным к обесчещенной святыни. Потом появляются ещё люди. В чёрных балахонах, в рогатых масках и с пением гимнов сатане на устах. Люди, отдавшие свои души врагу рода человеческого.  

Мария улыбается:  

- Понял, урод! И на тебя найдётся управа!  

Я стою в магическом круге и чувствую, как поднимается жар. Все эти вошедшие не могут меня увидеть, но точно знают, где я. Они собрались на свой обряд не случайно.  

- Назови себя, враг нашего Господина!  

Это вещает главный сатанист. И я против воли начинаю складывать буквы в своё имя. Девица, держащая доску и пытающаяся вывести имя какого-то серафима, застывает в панике. Похоже, раньше она ничего подобного не испытывала.  

Мне не по себе. За восемьсот лет своего существования я ещё ни разу не попадал в такую гадкую историю. Даже когда меня убивали, всё было проще и понятней.  

Я вдруг понимаю, что эти люди собрались здесь не для моего уничтожения. Они вообще не верят в ангелов-хранителей. Ими движет похоть.  

Обряд инициализации. Так называет это главный сатанист. Одиннадцать послушников и послушниц принимают посвящение у рабы божьей … Скоро уже совсем не божьей! … Марии.  

И я, именно я, подтолкнул её к этому! Сейчас после ритуальных песнопений и действ начнётся свальный грех. Душа Марии будет проклята на веки вечные, и искорка творца в ней угаснет.  

Хочется выть и орать во весь голос. Только вот у меня нет голоса!  

Я наблюдаю, как богомерзкое действо близится к финалу.  

Внезапно сатанисты преподносят мне сюрприз. Они вызывают Хозяина (как им кажется) чтобы расправиться с тем, в кого не верят.  

И приходит он.  

Граф де Фуа. Проклятый богом и людьми. Нечестивец, позорящий звание рыцаря.  

Мой убийца.  

Он убивал меня пять часов, отрезая куски тела и прижигая раны, чтобы я не истёк кровью раньше времени. И бесстрастно наблюдал за мучениями.  

Я убивал женщин и детей, чтобы эта гнусь навсегда исчезла в глубинах ада. Чтобы не было этой мерзости пред ликом господним.  

Я не справился.  

И сейчас недобитые последователи этого исчадья готовятся совершить очередное святотатство сродни тому, что вершил их предок. Они не видят прародителя, явившегося во всей диавольской красе. Они заняты низменным делом – срывают одежды с Марии, начавшей наконец-то сопротивляться. Щенок, заманивший её в эту ловушку, пытается помешать сатанистам. Но один только окрик главного, лишает его сил и мужества.  

Мне уже не до того. Потому что я сцепился взглядом с де Фуа. И на всей земле сейчас остались только мы.  

- Убийца!  

Это говорю не я. Это говорит он. И в его голосе звенящая ненависть. Ярость, убивающая вернее меча.  

Я растерян и пропускаю первый удар огненным шаром. Потом собираюсь с силами и закрываюсь.  

 

 

Он застал меня врасплох под Монсегюром. Осада затягивалась, и приходилось ездить на фуражировку всё дальше. В трёх лье от лагеря на нас напали. Силы были неравны. Я со своим копьём остался прикрывать отход отряда. Мы продержались полчаса.  

Потом, когда меня повалили на землю и скрутили, подошёл этот трус. Он назвал меня по имени и спросил, я ли это. Мне нечего было скрывать.  

И он улыбнулся.  

А потом, презрев все законы рыцарства, приказал меня пытать. Чего ещё ожидать от мерзкого христопродавца?  

 

 

Де Фуа продолжает метать в меня огненные шары. Сатанисты не видят этого, но чувствуют. Внутри храма разливается свечение.  

Ангел господень не должен испытывать ненависть. Ангел господень должен терпеть лишения и подставлять щёки под удары.  

Я обязательно исправлюсь. Я обязательно смирюсь.  

Но не сейчас.  

Восемьсот лет я ждал этого момента. И ничто не сможет меня остановить!  

Я делаю шаг за пределы своей ловушки. Ногу охватывает пламя. И этот огонь чувствует всё моё бестелесное существо. Это больно. Наверное, так больно, как никогда ещё не было.  

Я делаю второй шаг, выходя на свободу. Теперь я охвачен огнём полностью, и меня видят даже сатанисты. Осквернённый храм наполняется визгом и воплями.  

Де Фуа прекращает швыряться огнём и достаёт фламберж. Ублюдок не терял времени даром в аду. Проклятый церковью меч - уже веский повод для его убийства.  

И какое дело, что при жизни у нас не было подобного оружия? В моих руках появляется бастард. Появляется, чтобы встретиться со смертью и победить её.  

Схлестнувшись, клинки открывают сатанистам и второго гостя их нечестивых игрищ. И от вида де Фуа в его адовом обличьи люди теряют рассудок и бегут из храма божьего.  

- Хилые у тебя потомки!  

Смеюсь я, ломая меч ублюдка.  

Он спокоен. Он знает, что сейчас умрёт окончательно. Будь он хоть демон, хоть сам сатана.  

- Слушайте все. Сейчас я убью вашего Хозяина. А потом, когда вы умрёте, я убью вас. Каждого из вас!  

Это я транслирую в сознание каждому сбежавшему. И транслирую свою ненависть к ним и своё презрение.  

- Каким убийцей ты был, таким и остался!  

Что-то в голосе де Фуа заставляет меня остановиться. Что-то до боли знакомое. Смесь равнодушия и презрения в интонациях.  

- Ты всё время называешь воина господнего убийцей. Разве ты считаешь себя лучше?  

- Воин господа изнасиловал и убил мою сестру. Уничтожил мою страну. И всё с именем божьим. А после этого ты попал в рай. Заканчивай свою мясницкую работу. Надоело.  

И меч выпадает у меня из рук.  

Сестра. Тринадцатилетняя ведьма, глава "чистых". Окрестности Кастельнодали.  

Я вдруг вспоминаю про боль от огня. Я понимаю, что уже давно сгорел.  

Полностью.  

Без крупицы пепла.  

Как и подобает воину Господа нашего.  

 

 

Был свет.  

И в этом свете плавало что-то, что ещё недавно было моей душой.  

А ещё была боль. Боль от огня, которая никуда не исчезла.  

Потом появились голоса. Сначала мужской, подобный раскатам грома.  

- Ну и что с ним делать?  

Ему ответил женский - низкий, чувственный и волнующий:  

- Он нарушил Его волю. Презрел все законы и правила. Отправить вниз или уничтожить.  

Раскаты грома, казалось, готовы были разорвать барабанные перепонки. Лишь мгновением позже я понял, что это всего лишь смех.  

- Ему же приказали охранять! Вот он и охранял!  

- Отец наш, за что ты послал в Выси Горние такого придурка?  

Женский голос невыносимо страдал. И мне захотелось уничтожить мерзавца, который так провинился, что доставил неприятности этой даме.  

- Ну зачем же так пафосно? Решение о его последнем назначении принимали и вы тоже, уважаемая.  

- Вы хотите сказать, что это я виновата?  

Нет, конечно! Разве обладательница столь прекрасного голоса могла быть виновата хоть в чём-то? Я потянулся в направлении говоривших, чтобы объяснить это изображавшему гром.  

- Поднять протоколы заседания?  

- Девчонка должна была лишиться девственности в нарушение всех норм и правил. И, если искра в душе её сильна, она должна была потом прийти к Нему через раскаяния и страдания. А этот средневековый придурок должен был через её чувства осознать всю глубину своей душевной чёрствости! Вот о чём мы договаривались. Разве нет?  

Странное дело, я чувствовал, что приближаюсь к разговаривающим, а их голоса становились всё тише и всё приземлённей.  

- Но он же об этом не знал! – хмыкнул уже почти обычный мужской голос.  

- Естественно! Иначе как бы он понял урок?  

- Вот я и спрашиваю, что нам теперь делать.  

- Извините, пожалуйста. Я вам не помешал?  

Я спросил это как можно вежливее. Но всё равно раздался женский визг. Передо мной стоял мужчина с выпученными глазами и пытался что-то произнести. Визжащая женщина оказалась знакомой.  

Тринадцатилетняя девчонка.  

Сестра де Фуа.  

- Не надо!  

И она умоляюще сложила руки, защищаясь от меня.  

- Ты не можешь, - справился наконец со своим голосом мужчина. – Ты всего лишь ангел. Здесь тебе не место.  

- Почему?  

Я совершенно не понимал этих тонкостей. Я солдат, моё дело – выполнять приказы.  

- Ты! Недостойный чурбан. Бесчувственный кровавый урод. Да будь ты проклят! Проклят! Проклят!  

И с каждым новым словом девчонки мне становилось всё тяжелее и тяжелее.  

А потом я услышал приговор.  

Я лишён ангельского звания и предан анафеме за нарушение воли Господа нашего.  

Наверное, я сделал что-то не так…  

 

 

Толпа негров в набедренных повязках гордо бежала впереди танка. "Т-72", если не ошибаюсь. Весело так, с чувством собственной значимости. Страшное зрелище, если вдуматься!  

Человек в набедренной повязке и с калашниковым наперевес считает себя неуязвимым. Он выполняет божью волю – очищает землю от скверны. После смерти он попадёт в рай.  

- Хорхе, давай!  

Танк взлетает метров на пятнадцать, и взрывная волна валит окружающих. А потом начинают работать наши пулемёты.  

Секунд тридцать, не больше.  

Потом мы отходим.  

Классный всё-таки малый, Хорхе! В Легионе не принято спрашивать, кем ты был и откуда ты родом, но с ним всё ясно. Баск. Скорей всего из ЭТА. Взрывник от бога. Сапёр моего взвода.  

Только у него один бзик – никогда не ставит растяжек и мин с замедлением. Только дистанционные взрыватели.  

Опять же, никто из нас не будет спрашивать, почему.  

Мы возвращаемся в лагерь. Нас ждёт пополнение.  

И я удивляюсь. Впервые за последние два года.  

Хорхе падает на колени и в экстазе произносит:  

- Святой Роже!  

Я пинаю своего сапёра в рёбра и рычу сквозь зубы:  

- Встать!  

Как же я ненавижу этого ублюдка! Даже здесь, в этом аду, де Фуа умудряется найти последователей! А ещё я ненавижу ухмылку на его морде!  

Потому что ухмыляюсь в ответ. И мы обнимаемся, как два придурка, несмотря на то, что я сержант, а он – мой будущий капрал. Временно я исполняю должность командира взвода, а ему отдам отделение сапёров.  

И мы до самого вечера рассказываем друг другу о том, как очутились здесь.  

Я передаю ему привет от сестры. Рассказываю, что проклят за то, что не выдержал испытание.  

Он смеётся и говорит, что тоже проклят, потому что тоже не выдержал испытание.  

Он должен был убить меня, а вместо этого потерял верных последователей. Эти клоуны в сатанинских платьях до того обгадились, что стали искупать свои грехи, ушли в монастыри, кто не помер конечно, и занялись проповедью.  

А кто помер от инфаркта, тех всё равно наверх утащили – типа как раскаявшихся, и ввиду грубейших нарушений со стороны ангела! Ну де Фуа, как не оправдавшего надежды, отправили сюда.  

- Так что, скоро соединишься с сестрой?- спрашиваю я.  

- Не дождёшься! Я подыхать не собираюсь!  

И мы смеёмся.  

Вечером капитан строит роту, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие.  

- В общем так, выродки и недоноски! Завтра приезжают янки из СиЭнЭн. Кто из вас нагадил пендосам – шаг вперёд.  

Вот чем и ценен Легион. Мы своих не выдаём, пусть даже главным союзникам! Вперёд выступают десять человек.  

- Завтра выступаем в разведку со мной. В роте за старшего остаётся Чокнутый Русский.  

Чокнутый Русский – это я. И это не оскорбление – так и значится в документах. На вербовочном пункте я попросил, чтобы так и записали. Желание рекрута в данном случае – закон.  

Как бы вам объяснить? Моей родины больше нет. Как впрочем, нет родины и де Фуа. На их месте огромная Пятая Республика с неграми и чудовищным выговором. А после двухсот лет ангельской работы с русскими подопечными нахватался их словечек, и их язык знаю лучше, чем современный французский.  

Потом капитан вызывает в штаб меня и почему-то де Фуа.  

Как только мы остаёмся втроём, он сразу берёт быка за рога.  

- До меня дошли слухи, что в роте объявился новый святой. Это так? - и капитан пытается прожечь взглядом дырку в де Фуа.  

Вместо него отвечаю я:  

- Наполовину, мой капитан!  

- Это как? – не понимает он.  

- Хорхе баск. Патрик тоже примет Роже за святого, когда узнает поближе. А вот Преп проклянёт. Он же у нас мормон. Иегуда, наверное, не обрадуется …  

Я могу ещё долго объяснять, кто будет за, а кто – против, но капитан меня прерывает:  

- О боже, за что?  

Наверное, он не искренен. Он точно знает, за что оказался здесь. Как и каждый из нас, впрочем.  

 

 

На следующий день капитан исчезает с глаз подальше. А потом появляются журналисты СиЭнЭн. Они заняты важной миссией – рассказывают всему миру, как злые хуту уничтожают добрых тутси, проявляя воистину чёрный пример геноцида.  

Танк, взорванный нами вчера, ехал чтобы стереть в порошок деревню хуту. Пять тысяч женщин и детей. Мы с тутси, вообще-то, союзники. Но капитан дал добро на операцию. Покупайте французскую бронетехнику, уроды, а не выменивайте непонятно что у сомалийцев на слоновую кость и рубины!  

Журналистка сразу начинает делать наброски.  

- На той стороне реки начинается Руанда. Страна, в которой тоталитарный режим хуту уже двадцать лет уничтожает национальное меньшинство тутси. Сотни тысяч убиты. Миллионы лишены крова …  

Как я и обещал, Мария похорошела. Теперь она принцесса. Кто-то из бойцов говорит, что узнал в ней Мисс Мира четырёхлетней давности. Только что делать в такой дыре Мисс Мира? Пусть даже и бывшей.  

А карьера спецкора – это нормально. Особенно если ты спецкор СиЭнЭн.  

- Сева, теперь крупный план.  

Она обращается к своему оператору почему-то по-русски. И я узнаю в этом накачанном, уверенном в себе парне того переростка, что так её подставил. А ещё я замечаю обручальные кольца у них на пальцах.  

Хочется плакать от счастья – ты-таки нашла своего принца, девочка! А я, старый дурак!  

Её взгляд скользит мимо меня. Останавливается. Замирает …  

Микрофон летит в кусты. Она набрасывается на меня с кулаками.  

- Ты! Урод! Негодяй! Мерзавец! Убью!  

Вообще-то, узнать во мне теперешнем ангела-хранителя невозможно. Но вы это ей объясните!  

Кулачки отбивают дробь по бронежилету. Я пытаюсь отстраниться, чтобы она ничего себе не разбила. Сева растерян. Он не знает, что предпринять. Но вот сейчас бросится на меня с кулаками. Он твёрдо решил, что больше ни разу в своей жизни не даст Марию в обиду.  

- Восемь лет. Восемь! Грёбаных! Лет! Каждую ночь я звала тебя. Я думала, ты умер. А ты здесь развлекаешься с этими черножопыми! И ни разу! Ни разу не сказал …  

Я обнимаю её, прижимаю к себе, глажу по волосам. Она утыкается носом мне в шею и просит жалобно.  

- Не бросай меня, больше. Пожалуйста!  

- Мария, ты не должна выражаться. Приличная дама не может позволить себе оскорблять кого-то за цвет его кожи!  

Восемь лет назад она бы непременно возмутилась. Она никогда не любила сентенций. Особенно, сказанных таким нравоучительным тоном. Особенно от убийцы, чьи руки по локоть в крови.  

- Всё, что ты скажешь.  

Ко мне подлетает её парень. Грамотно так, чтобы ударить сразу и наверняка.  

И останавливается.  

- Ты? Но ты же ан…  

Я понимаю, что он меня узнал и невесело усмехаюсь.  

- Бывший. Меня выгнали. За плохое поведение.  

К парню подходит де Фуа и хлопает его по плечу. Глаза Севы лезут на лоб, потому что его он тоже узнаёт. Потом он беспомощно смотрит на меня и снова начинает:  

- Но он же! Вы же дрались. Он - …  

- Тоже бывший, - вздыхает де Фуа. – Тоже выгнали за плохое поведение.  

- Понятно, - вздыхает окончательно запутавшийся Сева.  

Марии всё равно. Её сейчас волнует только одно.  

- Почему ты всё время зовёшь меня Марией. Я – Маша. Я понимаю, ты должен держать дистанцию. Но ты же знаешь меня с детства. Пожалуйста, скажи Маша!  

Я пытаюсь.  

У меня ничего не получается.  

 

А вечером возвращается капитан. Несмотря на риск попасться в кадр. И это говорит о многом.  

Он вызывает в штаб офицеров, сержантов и капралов. От такого количества народа в помещении не продохнуть.  

- В общем так, ребята! – начинает капитан, и всем сразу всё становится ясно. – Завтра армия Мбене пойдёт через позиции нашей роты. Напоминаю, у этого ублюдка семь тысяч бойцов и пятнадцать танков. Наши любимые тутси уже готовы. Бойцов у них тысяч пять, но пендосы подкинули тяжёлое вооружение. Какое – не говорят. Поэтому всем подразделениям Легиона приказано хватать французских граждан и выметаться в Конго. Особо подчёркиваю – только французских граждан. Мы здесь больше не нужны!  

- То есть, янки оставляем здесь? – уточняет кто-то с места. Вообще-то, это нарушение субординации. Но завтра здесь погибнет куча мирного народа, поэтому каждый имеет право голоса.  

- Да. Именно это я и имел ввиду, - по лицу капитана видно, что его раздирают противоречия. Подчиниться приказу – это оставить журналистов на верную смерть.  

Они будут снимать. Они не знают, что на этой войне журналистов не щадят. Даже американских корреспондентов!  

- Я остаюсь с журналистами.  

Это говорю я. Как о чём-то само-сабой разумеющемся.  

- Сержант, вы знаете, что такое приказ? – почему-то переходит на "вы" капитан.  

- Знаю! – и я смотрю ему в глаза.  

- И вы готовы его нарушить?  

Ему трудно это понять. Наш капитан – настоящий военный. Впрочем, как и каждый из бойцов роты.  

- Да.  

- Но почему?  

В его голосе искренняя боль. Ему не хочется меня расстреливать. И бросать меня здесь тоже не хочется.  

- Всё просто. Эту журналистку зовут Марией. Её мужа – Иосифом. И они ждут ребёнка. Ребёнок родится здесь через восемь месяцев. Я остаюсь, капитан.  

Не знаю. Наверное, я очень плохо думаю о людях. Потому что я считал, что останется треть. В лучшем случае – половина.  

- Твою мать, Господи! – восклицает капитан. И даже святоша Преп, убеждённый мормон, не морщится на этот раз.  

Потому что действительно, твою …  

 

 

В кои-то веки хуту и тутси помирились. Помирились против нашей роты.  

Мы держим круговую оборону. Вчера командование в очередной раз нам запретило брать с собой журналистов. Какая-то тварь сверху решила сделать их мучениками. А потом начнётся вторжение пендосов в Руанду и Бурунди.  

Рота Иностранного Легиона в качестве жертвы мало кого устраивает.  

Мария снимает свои репортажи о том, как плохо убивать друг друга.  

Капитан смеётся:  

- Знаешь, в прошлой жизни я выполнил подлый приказ. И горел за это в аду. Меня звали Жилем де Рэ, если тебе это о чём-то говорит.  

Мне это не говорит ни о чём. Наверное, он жил после меня.  

- Так вот, из ада меня выгнали. Не поверишь, за что!  

Я пожимаю плечами. Почему не поверю?  

- За плохое поведение!  

- Точно, - смеётся он!  

Я поднимаю голову к небу и шепчу:  

- Если с её головы упадёт хоть волос! Я вернусь. Слышите, вы? И мне плевать, что там положено, а что нет.  

То же самое шепчут сейчас в землю Роже де Фуа, Жиль де Рэ, Хорхе.  

А может, шепчут вверх.  

Какая, в принципе, разница?  

Если с её головы упадёт хоть волос!  

Слышите, вы!