Путём Заратустры

 

 

Мужчина с вяленым лещом так сладко зевнул, что Кирилла потянуло на сон. Он помял в ладонях лицо, закурил, облокотился на стойку. В ногах правды – с гулькин нос, так же как и в пустом бокале. Он перебрался за свободный столик. В каждой "пивной" неизменно работало зонирование – стоячие и сидячие места. Даже в душной "Рюмочной", где половину помещения занимала продавщица Люська, значилось две стойки и два столика. 

Сёма запаздывал, пришлось брать второй бокал. Народ отдыхал перед выходным, вечер четверга – дело святое. Стучали о край рыбёхой, поплёвывали косточками на газеты, горланили.

– За разведение марсианских садов! – крикнул один, запойный, с мокрыми локтями и глазами. – Пусть растут! Пусть благоухают! 

– Рано ещё! – осадил другой. – Потерпи, родной! Давление не то… Вот к столетию, думаю, начнут озеленять. 

– К столетию чего? – спросил появившийся Сёма, улыбчивый, с кепкой на ухе. Ницшеанец второй ступени, гордость Республиканского шатлостроительного. – О чём диспут в народе? 

– К столетию первого тетрафторметанового завода, – просветил Кирилл.

– А! – Сёма набрал воздуха и выдал, точно "Передовицу" читал: – Через каких-то пятнадцать лет! Давление атмосферы составит одну пятую от земного, и колонизаторы наконец-то снимут скафандры, перейдут на кислородные маски.

– За пивом дуй, колонист.

– Я мигом.

За окном умирающим слоном завопил клаксон паровика. Почти всё топливо шло на нужды космической промышленности – Великая Цель, Марс, Будущее! – и уже как полвека на улицах советских городов гудел и пыхтел паровой транспорт. 

Они зарядили тёмного "жигуля"  – под филе кальмара, толстолобика и тушёную в молоке с луком воблу. Пиво шло влёт. 

– Что в пакете? – спросил Кирилл, отрывая зубами плавник.

– Узнаешь, – интригующе улыбался Сёма.

– Сам гляну!

– Валяй.

В пакете ютилась банка краски и кисти. 

– Опять церковь марать? 

– Марсом клянусь, нет! Враги Ницше сегодня пусть спят спокойно. Да не смотри ты на меня так. Пошли – всё поймёшь на месте.

 

 

"Иди путём Заратустры!" – призывала растяжка между столбами. Щит на фасаде обкома приглашал юбилеить не жалея сил. Поводы – шикарные. Ровно сто лет назад на съезде КПСС был утверждён смелый проект наполнения атмосферы Марса парниковыми газами: метаном и другими углеводородами с Титана. Тогда же, в 1961, громыхнули Царь-бомбой. Ну и конечно Юрка Гагарин…

У продовольственного весело рябила очередь. Люди встречали соседей, друзей, забытых школьных товарищей, заводили новые знакомства, общались, заглядывали в далёкое будущее, когда активность Солнца вынудит к полному переселению – на уже родной, обжитый Марс. Нигде так приятно не летит время, как в советской очереди! Разве что у общественных экранов, за трансляциями из закрытых городов, просмотром ретро-сводок: строительство орбитального зеркала, первый астероид, брошенный на красную планету, публичное осмеяние скептиков, в те далёкие годы кричащих об опасности изменения скорости вращения Марса, наклона его оси… 

Проходя мимо, Кирилл расслышал обрывки кулинарных ожиданий: привезли улиток, чёрную икру в "литровых", сыр с плесенью и что-то ещё. 

– Филе голубой акулы! Через час – в реализацию! – кричал мегафон над входом. – Семьям колонистов – двойная норма!

– О! – обрадовался Сёма. – Инка моя объедаться будет, когда меня примут.

– С чего она твоя? – удивился Кирилл. – Вы же расстались?

– Расстались – сойдёмся. Беспартийным буду – сойдёмся! "Через тернии к звёздам" на новый год смотреть перестану, если не склеется. 

– И "Вспомнить всё"?

– И "Вспомнить всё" не буду пересматривать!

Кирилл скривился. 

– Зачем тебе она? После всего…

– Нужна. И спасибо, что напоминаешь… Правду говорил Заратустра: "В своём друге ты должен иметь своего лучшего врага".

В цитатах Сёма был хорош. Библию партии, великий труд Ницше – наизусть, от зубов, в тему; случай подломит, да так, что где север, где юг – поди пойми, а он, знай, выдаст: "Мир тем похож на человека, что и у него есть задняя часть". Вторая ступень, за световой год видать. 

Сёма потянул Кирилла к "холодному" паромобилю. 

– По коням!

Водитель скучал на заднем сидении. Сошлись – на полтиннике.

Прежде, чем "развести пары", машинист нахлобучил котелок, чёрный, как покрытые сажей марсианские полярные шапки – хоть сейчас прогревай макушку орбитальными зеркалами, и подкрутил усы (Сальвадор Дали заплакал бы от умиления – почти идеальные носорожьи рога). Затем щёлкнул на приборной панели, покивал зашумевшему компрессору, принялся ждать, пока прогреется котёл. 

 

 

В сельском квартале кипела садово-огородная работа. Взлетали тяпки, подвязывались помидоры, наполнялись вёдра. Наверное, с тем же энтузиазмом и рвением трудились за пределами марсианских городов тёмные бактерии, вырабатывая парниковые газы, поглощая свет.

На горизонте чадил пузатой трубой завод по производству паст и консервов для колонистов. 

Когда показались ярко-красные небоскрёбы – Кирилл понял, куда они едут.

– Инна? – сказал он.

Сёма кивнул, гордо безмолвствуя. 

Дорога пошла вниз. Все молчали. Машинист крутил усы.

Заратустра спустился один с горы, и никто не повстречался ему. 

 

 

Управились за час. Сёма намечал контур, Кирилл затушёвывал. 

Детская площадка под окнами Инны преобразилась, словно спутник Юпитера в фильме "2010". 

"Инна! Я люблю тебя до глубины души!" – вывели они на весь бетонный квадрат. Слова Заратустры. 

– Правда, он говорил "вас", – уточнял Сёма. – И обращался к братьям по войне… Но!..

Что "но" – он не сказал. Нервничал. Подкуривал одну от одной. Мусолил сотовый. Прикидывал, где стоять, когда она выглянет в окно. Под грушей фонаря? У слова "тебя"?

– Полечу! Непременно! Меня продвинули в списке, я говорил? Буду лишайники разводить, бактерии какие-нибудь… чтобы кислород, чтобы Марс задышал!... И Инка будет гордиться, а потом прилетит, и ты прилетишь…

Кирилл не мешал. Много было слов, но – душил, давил в себе, чтобы не пробилось парниковыми газами. Блядь ведь Инка. Блядь! По-другому и не скажешь. В каждом районе по хахалю – так веселее. Даже не покривилась, когда вскрылось всё это… 

– Я всё бросила. Ради тебя! Кто эта тварь? – в лицо Сёме. – Кто наши отношения хочет испортить?

"Эта тварь – ты", – вот что Сёма должен был ответить, отрезать. Так нет… Ещё и виноватым ушёл, обсосанным, поздно мужика включил – стрелял матом в спину, холостыми, а она уходила: обиженная, гордая, красивая блядь. После этого они расставались и сходились – раз десять, не меньше. Больше года геморра. 

Окно на третьем этаже распахнулось. Лицо Сёмы стало похоже на осколок водно-аммиачного льда. Мелькнула рука, мелькнула какая-то тряпка.

– Инна! – крикнул Сёма.

– За другого замуж ходила! – слаборифмованно ответило окно. Свет Инна не зажгла – серая тень в чёрном проёме. 

На площадку спланировали спортивные штаны со штрипками.

– Мои, – странным голосом сказал Сёма. 

Он поднял штаны, тут же бросил, словно сочинение Ленина. 

– Сука…

Подошёл Кирилл.

– Пошли, Сём. В жопу её. 

– И ладно. Без неё Марс буду менять. 

– Без неё, – подтвердил Кирилл. – Что ты вообще удумал? Зачем всё это? Забей. Окончательно.

– Забью.

– Точно? Или опять через неделю начнёшь наяривать, а сама появится – слюни пустишь? 

– Хер там. Но... "Вы совершили путь от червя к человеку, но многое в вас ещё осталось от червя".

Кирилл махнул рукой.

– Червяком значит хочешь? А! Пыталась Америка Занавес просверлить! Бесполезно с тобой бороться! Как я ещё на это подписался…

Сёма остановился, раскрыл рот, по-рыбьи глотнул, посмотрел на далёкие окна, всплеснул руками.

– Улечу…

И со вздохом опустился на лавку.

Какое-то время они не говорили. Молчание Сёмы давило на Кирилла; и поистине, вдвоём человек бывает более одиноким, чем наедине с собою.

– Дурак ты, Сёма, – Кирилл толкнул плечом, протянул сигарету. – Жизнь свою не можешь сформировать, а Марс – собрался…