O.D.D.
- странные сны
ПОХОРОНЫ
Казалось
бы, почему мне не быть довольным этой жизнью? Если подумать, то всё, вроде бы,
нормально. Как у всех. А если прочувствовать, то получается, что хуже просто
быть не может. Хочется выть от тоски по чему-то лучшему, несбыточному. И душа,
от того что ей чертовски тесно, покрывается зелёной плесенью, ноет и ноет, и
вот-вот, или усохнет насмерть или взорвётся под действием процесса гнилостного
брожения.
Ну
не находит она спокойствия и удовлетворения ни в чём. Нудная работа — это явно
не для меня, тесная жизнь в убогой квартирке - временное пристанище, скудное на
событие и блеклое существование - тихий привал перед победоносным сражением, а
всё остальное... Всё остальное - чёртова засасывающая рутина, от которой отпиннываешься.
Но толку мало. От всяких телодвижений, стены рушатся и котлован становится
только шире. Такая жизнь, засасывает как трясина но пока ещё виден край, и я
непременно за него зацеплюсь и выберусь. Выберусь, выберусь. Ну, а пока почему
мне не быть просто удовлетворённым вполне удобными и благоприятными условиями
своей жизни?
Я
прихожу на работу, делаю обход, запираюсь у себя в каморке и могу спать, могу
пойти к КИПовцам, потрепаться и поиграть в нарды, а могу заняться тем, для чего
избрал меня Бог. Или чёрт? Не знаю.
Так
ли уж важно – кто именно указывает мне путь и определяет мою миссию. Но он
зудит - пиши, пиши, пиши! Но что, чёрт побери, писать? Я пробую и выкидываю,
пробую и выкидываю. Сижу в этой темнице с зарешеченным окном, в окружение
штабелей с манометрами и думаю — что писать? И где эта муза, без которой, если
даже очень хочешь – всё равно ничего не можешь? Это глупо и жестоко. Почему они
там дали мне желание, но не договорились о трудолюбии вдохновении? Работать, ну
просто не возможно, лень. И творчество не идёт без рьяного поводыря - вдохновения.
А вдохновение - это что? Небольшая бандероль с небес? Или меня должна
воодушевлять моя Ленка? Бред. Ленка - это Ленка. Я бы сказал, на что она может
вдохновить, да неуместно здесь. Скорее всего, я сам что-то делаю не так? Не
внятно, не достойно, глупо...
От
горестных дум меня оторвал стук в дверь. Я быстро спрятал тетрадь, передвинул
разобранный прибор с края стола на середину и пошёл открывать.
—
Паша, пузырёк есть?
—
Последний, — ответил я. — Гони валюту, — взял десять рублей и выдал бутылку
водки "Пшеничная".
Да,
я ещё и барышничал, между делом. Гнал дома самогонку и ту, что не выпивал с
приятелями сам, таскал через проходную на комбинат и продавал там. А если не
гнал, то шёл с Ленкой в ЗАГС, подавал заявление о бракосочетании с ней, получал
два приглашения в магазин в виде открыток и шёл с ними выкупать четыре ящика
водки.
И
тоже самое, что и с самогонкой.
Я
тратил время и силы на то, на сё. На еду, Ленку и шмотки. А, главное, делал
урывками, прячась между штабелей с манометрами, точно зная, что другого времени
я на это не выделю. А голос звал — пиши, пиши — и иногда хотелось послать его к
чёрту, но было жаль. А вдруг? А вдруг оно произойдёт? О-о, это несомненно.
Ясно
как день. Иначе быть не может.
И
голос гнул меня в бараний рог, играя на амбициях, и я переводил бумагу, не
понимая — да где же то, великое?
Рабочий
день закончился. Я быстро переоделся, засунул палку полукопчёного сыра за пояс,
шматок расплющенного сливочного масла положил на дно сумки и пошёл через
проходную. Изображая полное спокойствие, я в общем потоке прошмыгнул её и в том
же потоке поплыл на остановку. Но где-то в глубине моих мозгов какой-то червячек
шевелился и не давал мне покоя. Что-то меня тревожило, но что? Сыр я уже
переложил в сумку, масло, не смотря на жару, не должно растаять до дома,
тетрадь я спрятал, каморку закрыл. Так что ещё?
Но
я шёл, не озадачиваясь особо этим, довольный собой и гордый. Неописуемо
красивый и молодой — продал несколько пузырей, спёр сыр с маслом — предприимчивый
и умный, да к тому же, будущий писатель. Так стоит ли утруждаться мелочами?
Жизнь
прекрасна, хоть пока и не достойна меня. Пережду её такую, пропорхаю по ней как
стрекоза, не утруждаясь, не напрягаясь, не вникая — до лучших времён.
Причина
беспокойства выяснилась перед дверью в мою квартиру. Её нечем было открыть.
Вот
незадача. Припрятанное за поясом масло вот-вот потечёт, в животе от голода,
тянет, а ключи остались в рабочем халате. Ну ладно, что же, не впервой ломать
свою дверь, но надо же, как на зло, после последнего взлома я её так хорошо, на
совесть отремонтировал, что теперь придётся или разнести её в щепки соседским
топором или вынести вместе с косяком.
Ой,
ну за что мне всё это? Сегодня пятница, на комбинат теперь не попадешь до
понедельника. Но чёрт с ним, с комбинатом. Жить то где то надо, все эти дни?
Слава богу, второй этаж, и, слава богу, путь по дереву и в форточку уже опробован. А дерево, вообще как родное.
Столько раз приходилось снимать с него глупую соседскую кошку, что я залез бы
на самую его макушку с завязанными глазами.
Я
закинул сумку на плечо и на раз, два, три, забрался на подоконник. Соседи у
подъезда, без удивления проводили меня насмешливыми взглядами — типа, чаще
ходит через окно, чем в дверь — и продолжили свой бесконечный консилиум о жизни
и быте. А я спокойно вошёл в открытое окно...
Я слез с подоконника, поправил шторы,
повернулся и обомлел. В моём кресле, лицом к телевизору, а спиной ко мне сидел
человек.
—
Эй, ты что здесь делаешь?
—
Сижу дома и телевизор смотрю.
—
Он выключен! — неожиданно даже для самого себя, заорал я — Как ты сюда попал?
—
По нормальному, через дверь. А вот ты лазишь в окно.
Я
ощутил дикий ужас и никак не мог понять — от чего? Что-то снова было не так, и
опять я не мог понять, что именно?
—
Кто ты такой?
—
А ты не узнаёшь? Я, это ты. Великолепная твоя половина.
Панический
страх парализовал меня до того, что я едва нашёл в себе силы обойти кресло
вокруг и, обойдя, рехнулся окончательно.
В
моём кресле сидел, собственной персоной, мой труп. Совершенно очевидно, что это
был мёртвый я. Но этого не может быть! Я метнулся в ванную к зеркалу и, увидев
там своё живое отражение, полил из душа холодной водой себе на голову. Всё
чувствую, всё вижу. Трезвый. Но, вернувшись в комнату, застал всё ту же картину.
Пейзаж не изменился. Я стоял, а мой труп сидел. Определённо от такой картины у
кого угодно ум за разум зайдёт. Но я, будучи человеком с богатым воображением,
уже принял это за факт и, перестав удивляться, приступил к действиям. Я
потолкал его, потрогал, пощупал пульс, понюхал и убедился окончательно, что это
точно труп. Притом труп с душком. И не удивительно. Ещё сутки в такой духоте, и
он начнёт вонять так, что все соседи сбегут из квартир, а мухи со всей округи,
наоборот, слетятся сюда на пир. А потому надо срочно избавляться от тела. Но
как? Если это умер я, то куда деваться мне живому?
Я
обшарил его карманы и ничего в них не нашёл. Абсолютно ничего и никаких
документов, в частности. Это ж надо, какая фигня.
Если
вызвать милицию, то чёрт его знает, что они решат. Посадят или упекут в дурдом
меня живого. Приятели тоже вряд ли поймут. Сплетен и насмешек потом не
оберёшься.
—
Похорони меня и не мучайся. На высоком холме, с почестями, а на могиле поставь
высокий дубовый крест.
—
Что? Кто это говорит? — я быстро огляделся, заглянул под диван и шкафы, но
никого больше не увидел. — Это ты что ли, говоришь? — я внимательно
присмотрелся к его посиневшему лицу. Мой шрам над бровью, кривые зубы.
Определённо, это моя морда. Очень похожа.
—
На мне есть примета, — сказал я, — которую трудно подделать.
—
Ой, брось. Нашёл тоже достопримечательность. Хотя, что скромничать? Он очень
даже хорош. Очень, очень классный. Один, на сотни.
—
Ну, а всё же?
—
Перестань. У меня же то же самое.
—
Ой, молодец. Всё знаешь, — ну разговаривает труп каким-то образом, значит
разговаривает, подумал я. Что ж, теперь.— А если я позову, например, соседей,
ты скажешь им, что я тебя не убивал?
—
Ты, знаешь, Паша, сказать-то, я скажу, но сомневаюсь, что они поверят мне. И
тогда вовек тебе покоя не найти, потому что миссия твоя останется не выполненной.
Ты не напишешь своего романа и умрёшь, как жил, дураком, непрошибаемым остолопом, так и не поняв
по-настоящему ничего в жизни, да ещё в тюрьме или дурдоме. А разве этого мы
достойны?
—
Но ты, кусок тухлятины, повежливее.
—
Не напрашивайся.
—
Я не пойму, если ты-это я, то я что, должен похоронить самого себя?
—
Я! — вдруг гневно заорал он. — Доблестный граф Аустерлиц! Я участник
победоносных сражений, я пил, ел и воевал плечом к плечу с людьми, о которых
сложены легенды, я видел и делал такое, что тебе и в страшном сне не приснится!
Мне сам чёрт не брат, а боги восхищаются мною и покровительствуют мне! Меня
осыпали золотом короли и президенты, гордые красавицы сходили по мне с ума! Я
имел в этом мире всё, что хотел! А ты кто такой? Ты, пыль придорожная,
называешь себя мною? Ты, жалкий человеческий зародыш, ворующий маргарин с
комбината, называешь себя мною?!
—
Я не ворую маргарин.
—
Тебе, безликому засранцу, выпала великая честь. Тебе выпала возможность
упокоить тело и душу великого Аустерлица. Зиг!
—
Хайль! — рявкнул я.
—
Так выполни эту миссию, с честью. Ты уже отмечен тем, что выбран для этого
дела. Так не осрамись и увидишь - за благое дело будешь вознаграждён
небесами...
В
моей голове ролики за шарики зашли. Мгновение назад передо мной был гневный
Аустерлиц с моим лицом, а сейчас сидел посиневший труп с той же самой
физиономией, и я не знал, происходило это в моём воспалённом воображении или
наяву. Поскольку наяву такого быть просто не может, но я всё это наблюдаю,
вижу, осязаю и щупаю, то, значит, я сам нахожусь там, где такое возможно. В
дверь позвонили, я спрыгнул со стола и в паники заметался.
—
Паша, — закричала Ленка из-за двери, — это я. Открой!
—
А-а, это ты, Лена. У меня ключей нет, я сейчас вылезу в окно. Иди, подожди
внизу, — и я спустился по родному дереву на улицу.
Я
схватил Ленку под руку и повёл её подальше от соседей и подъезда.
—
Ты должна мне помочь, — зашипел я на неё, — мне очень нужна чья-нибудь помощь.
Только не надо меня ни о чём сейчас расспрашивать. Ты сделай как истинный друг
и влюблённая девушка. Помоги, не задавая вопросов, и если даже станет страшно и
непонятно - не отступай до конца.
—
Ты меня пугаешь. Что случилось?
—
Дело в том, что я и сам не знаю. Но надо провести одну не очень приятную и
хлопотную операцию, а одному мне это сделать тяжело. Поэтому я и прошу тебя.
Ты, готова помочь мне?
—
Это опасно?
—
Не знаю.
—
Нас не посадят в тюрьму?
—
Не знаю. Но послушай, — возмутился я, — ты любишь меня или нет?
—
Может и люблю, но не знаю, до такой ли степени...
Я,
глубоко поражённый её ответом, громко выругался, но с выбранного пути не
свернул.
—
Поехали, — сказал я и потащил её к дороге — в похоронное бюро «ритуал».
—
В "ритуал"!? Зачем?
—
Гроб для меня покупать.
В
похоронном бюро выяснилось, что для того, чтобы купить гроб, надо иметь
свидетельство о смерти.
—
Мне для себя — сказал я и пожалел. В глазах тётки, которой я это сказал,
засветился недобрый огонёк, а пальцы её руки зловеще заплясали по столу. Мне
привиделись здоровенные санитары и мерзкий, тщедушный доктор в очках, ехидно
спрашивающий, — Так вы что, батенька, умерли?
На
выходе меня перехватил шустрый мужичок в синем халате.
—
У меня есть то, что тебе надо, — тихо сказал он и взмахом руки позвал за собой.
Мы с Леной оказались в столярной мастерской, за магазином «Ритуал».
—
Вот как раз под твой рост, — сказал мужичек и показал на обтянутый красной
материей ящик. — Подходит?
—
Надо бы посолидней, лакированный, с ручками...
—
Ну, знаешь ли, такие нарасхват. Не успеваем снабжать население, так сказать. Этот-то
вот чисто случайно здесь задержался, и мастера, как назло, с утра больные. И
вот, чисто ввиду этого совпадения, можем выручить тебя за то, что ты выручишь
нас. И денег возьмём не много, на лекарство. И тебе сэкономленные деньги
помогут с горем справиться. Ну что скажешь?
—
Беру.
—
Подгоняй машину.
Да,
машину.
Я
вышел обратно на улицу и, увидев припаркованный у магазина уазик, решительно
направился к нему. Дверь оказалась открыта, но ключей в замке не было. Не
раздумывая, я вырвал провода, уселся за руль и легко завёл машину.
—
Откуда? — зашипела Лена.
—
Молчи, молчи. Садись в кабину. Мужики, грузите по-быстрому.
Через
мгновение гроб оказался в чреве уазика, а я, впрыгнув в машину, дал по газам.
—
Мужики! — крикнул я, немного отъехав. — Буду жив, привезу вам ящик пива.
Спасибо, что выручили.
—
Да хоть на пузырь дай, козел!
—
Нету!
—Ты
угнал машину?! — восхищённо проговорила поражённая Ленка. — И украл гроб?!
—
Я это сделал исключительно под давлением обстоятельств. Ты не представляешь,
как, они на меня давят. Дышать не могу.
—
Не ожидала от тебя такого. Ты оказывается герой. Я восхищена.
—
Н-да, — смутился я — когда-нибудь я стырю для тебя букет цветов.
—
Спасибо. Я таю. Мне так приятно. А куда мы, кстати, едим? К тебе домой?
—
Ко мне мы поедем попозже.
—
А жаль. Я бы хотела к тебе сейчас.
—
Видишь ли, Лена, у меня дома находится господин Аустерлиц. В любом случае, он
помешал бы осуществить нам то, о чём ты подумала.
—
Так мы едем в другое место?
—
Да, мы едем в другое место.
—
Как романтично. Ты заинтриговал меня. А куда? Это будет сюрприз?
—
Пожалуй, что да. Сначала мы заедем ко мне в сарай, за инструментом, а потом —
на кладбище.
—
Фи-и. А почему туда?
—
Дело в том, что мы ещё не всё, что нам надо, добыли. Надо ещё спереть дубовый
крест.
От
того, что мне предстояло сейчас сделать, у меня волосы на голове дыбом
вставали. Но в определённый момент, ещё там, дома, стало наплевать на всё. Как
будто жить осталось один день.
Я
на уазике въехал на территорию кладбища, не останавливаясь. С кем то я здесь
был на похоронах и потому помнил, что недалеко от той могилы возвышался большой
деревянный крест. А вот и он.
Я
развернул машину, взял в кузове пилу с топором и за полминуты свалил крест.
Несколько
человек молча прошли мимо меня. Пожилая женщина в недоумении остановилась недалеко
от меня.
—
А что это вы делаете? — спросила она.
—
Ломаю крест, — ответил я. — Лена, помоги скорее. Он очень тяжёлый.
Лена,
вся красная от стыда и возмущения, подошла ко мне, но промолчала.
—
Извините, — не унималась женщина, — а зачем вы его ломаете?
—
Сюда сейчас привезут огромный мраморный бюст.
—
А-а...
—
Вы не поможете?— попросил я.
—
Ну конечно. А вон мужчины идут. Молодые люди, помогите, пожалуйста! — позвала
их она. — Что же это вас одного отправили грузить такую махину?
—
Знали, сволочи, что добрые люди помогут.
Молодые
люди оказались охранниками, но женщина быстро всё им объяснила, и мы сообща
засунули крест в уазик, после чего я подвёз джентльменов до кафе.
Лена,
с трудом дождавшись пока они выйдут из мкшины, набросилась на меня.
—
Я не могу поверить, что ты решился на такую мерзость! Это была чья-то могила, а
ты хладнокровно ограбил её! Ты подлец и вандал! И вообще, я просто не узнаю тебя.
У меня в голове не укладывается, что ты можешь всё вот это вытворять! Тебя
словно подменили. Если бы я не видела своими глазами, то ни за что бы не
поверила, что ты способен вот на такие выходки. Что с тобой случилось, и для
чего всё это? Кого ты собрался хоронить?
—
Сейчас увидишь.
Я
поставил машину в кустах за домом, и мы с Леной пошли к подъезду.
—
Я ключи забыл на работе, так что придётся лезть в окно.
—
Ну, залезь и открой дверь изнутри.
—
Не могу. Изнутри тоже нужны ключи.
—
Я не полезу по дереву!
Я
задумался.
—
Жаль, могла бы познакомиться с герром Аустерлицем. Тогда, может, подождёшь
внизу, пока стемнеет?
—
Я вообще уйду!
—
Ты обещала быть со мною до конца. Я поверил тебе. А кроме тебя я в этом деле не
могу больше никому доверять. Так значит, ты бросишь меня сейчас?
—
Мерзавец, ты играешь на моей порядочности. Я по ряду причин должна бы сейчас
уйти, но не уйду. Вот так. Но как я полезу по этому дереву!? Я вся исцарапаюсь,
порву колготки и юбку?
—
Я куплю тебе другие. Да и дерево это я уже своей задницей отполировал. Тебе не
попадётся ни один сучек, — я протянул ей руку. — Ну что, пойдём?
—
Я боюсь, вдруг упаду. А если дверь, — с отчаянной надеждой в голосе произнесла
она, — сломать?
"Идиот,
пожалей девушку, не втягивай постороннего человека в свои личные дела. Пусть
идёт домой".
—
Но мне нужна помощь! — заорал я, задрав голову кверху.
"Ты
далеко не рыцарь, друг мой".
—
Что ты сказал? — спросила Лена.
—
Я сказал - иди домой. Не стоит тебе никуда лезть и вообще, я сожалею, что с
самого начала втянул тебя в это. Это была ошибка, так что дуй домой, а я
справлюсь без тебя.
"Очень
тактично. Ты бы ей ещё в морду дал".
Через
минуту я впрыгнул к себе домой.
—
Вот ты скажи, — начал я, — чего ты понукаешь и с указаниями лезешь? Ты решил,
что я совсем ничего не соображаю? Как, по твоему, я один вытащу тебя из
квартиры? Или ты сам пойдёшь?
В
ответ я не услышал ничего. Постояв немного в удивлении, я усмехнулся — ну
правильно, он же труп, почему он должен говорить? И взяв в ванной топор, стал
вырубать замок в двери. Изуродовав окончательно и бесповоротно дверь, но всё же
открыв, я натянул на голову Аустерлица кепку до самых ушей, подхватил его за
талию, закинул его руку себе на шею и повёл на улицу.
—
Ну и тяжёлый же ты.
Двое
соседей на площадке с любопытством смотрели на нас.
—
Перебрал, сволочь, — сказал я. — Вообще не дышит. Может, поможете? А то уроню,
не дай бог. Шею сломает...
—
Чего, запах от вас какой-то... Обделался, что ли?
—
Сам ты обделался.
—
Ты уж без нас как-нибудь, не торопись, осторожно...
—
Спасибо за совет, соратники. Помощь так сказать не делом, а словом. Дверь
захлопните и квартиру посторожите, пока я вернусь. Ограбят ещё.
—
Ой, ой, ой. Унитаз что ли снимут?
Спустившись
на улицу, я перестал церемониться с достопочтенным герром и на пределе сил,
бегом поволок его к машине и усадил, наконец, у колеса.
—
Да сколько ж ты весишь?
"Мертвецов
тянет к земле, дружище".
—
Опять заговорил, — пробормотал я. — Лучше б помог. Я вообще думаю, что ты
ходить можешь. Ко мне домой ты же пришёл?
"Ты
насмотрелся ужасов по ящику".
—
Ну-ну. Поднимай задницу.
Отдышавшись,
я открыл заднюю дверцу уазика, затащил тело внутрь, уложил его в гроб и бегом
вернулся домой. Там я взял подушку, простынь, все свои скудные сбережения,
отложенные на закупку водки и сахара, с сожалением взглянул на распахнутую
дверь, махнул рукой и ушёл.
Вернувшись
к машине, я застал около неё ненаглядную Ленку.
—
Я поеду с тобой, — прошептала она с широко распахнутыми глазами. — Я буду
помогать тебе во всём.
- Отвали. Это секретная миссия.
—
Под пытками не выдам тебя.
—
Надо будет рыть могилу. Лопатой. Видела когда-нибудь лопату?
—
Буду рыть лопатой, ногтями и зубами.
—
С чего это такая жертвенность? Курнула ты, что ли?
—
Не капли в рот, ни.. К сожалению.
—
Искренне сочувствую. Может, примешь для храбрости горячительного? Я прихватил.
—
А давай выпьем вместе? Помянем, и, может быть, тебе полегче станет.
—
Я за рулём. Гаишники если остановят, права отберут. Хоть у меня их и нет, но
всё равно жалко будет. Так что пока воздержусь. Да и легче мне не станет. А ты
выпей для решительности, не стесняйся. Прямо скажу - проводы в последний путь
этого герра, занятие не для слабонервных.
—
Я, как и ты, тоже пока не буду.
—
Тогда пойдём, поможешь уложить его на его последнее ложе, и поедем к месту его
последнего причала.
—
Пойдём, поедем, поплывём. А скажи, это ты убил его?
—
Дура, он сам умер.
—
Вы так похожи. А кто он? Твой брат?
—
Моя тень. Поехали, напарник. И имей в виду, если что, пойдём по одной статье,
но в разные районы крайнего севера. Так что, близость чувств и тел в освещении
пламени любви нам с тобой не светит. И потому вознаградить тебя за преданность
я не смогу. Подумай об этом, пока не поздно спрыгнуть с подножки.
—
Жми на газ, Паша,— насмешливо ответила Лена — и думай о хорошем. Расчёт я с
тебя получу уже сегодня.
Это
всё не правда. Не может быть, что бы вся такая положительная и старательно
воспитанная Ленка вот так безрассудно, словно подвыпившая беспризорница, вела
себя. Да и я потерял и страх, и совесть, и что-то ещё, тупо мешающие жить.
Я
сейчас гнал на трясущемся уазике по городу, без прав и документов на него,
голодный и немытый, но как никогда сосредоточенный на выполнении стоящей передо
мною задачи. И точно знающий, что другого способа сделать то, что я делаю,
просто не существует. Аустерлиц должен быть похоронен мною и потому, несмотря
ни на что надо действовать так, и будь что будет. Я как будто повзрослел сразу
на целую жизнь. Разве мог я всего день назад безропотно брать ответственность
на себя за что-то, полагаясь при этом только на себя, не жалея себя, и не думая
о себе любимом? Разве мог я, вырвавшись из зависимости от мнения всех,
посторонних вести себя, вот так как сегодня? Не гордясь собой и не восхищаясь и
рискуя свободой?
По
странным, одному мне, понятным причинам с сомнительным призом в конце.
Нет
не мог. Я бы всего этого не сделал. И потому всё это не правда, или я - это не
я...
Но
уазик прыгал на выбоинах и трамвайных рельсах, в гробу подпрыгивал герр, гремела
обшивка, Ленка, сжав зубы, цеплялась за что могла и молчала. На посту ГАИ мне
махнули полосатой палкой. Я остановился и, решив действовать в этот раз
нахрапом, вышел, громко хлопнув дверью, а гаишник, снова замахав жезлом в
сторону моего уазика, закричал:
—
Двери сзади закрой! Гроб потеряешь!
Двери
действительно были открыты. Наверное, открылись на ходу.
—
Придурок, — уже не услышал, а повернувшись к нему, угадал по губам гаишника его
последнюю фразу. — Езжай, — и он забыл обо мне.
"Сволочь,
подонок!" — вдруг завопил Герр Аустерлиц — "Ты что, кирпичи везёшь?
Как ты смеешь так грубо обращаться с моим драгоценным телом!? Скотина! Поезжай
медленно!!! А то будет тебе анафема! Медленно! Понял?! Подлец!"
—
Да понял я, понял. Извини.
Когда
какое-то время везёт в делах, зависящих только от удачи, начинает казаться, что
сам бог распростёр над тобой свою участливую длань. И если так, то значит ты
чем-то это заслужил, может быть, ты с самого рождения отмечен им, а может, ты
заслужил его покровительство своими делами и мыслями, и тем, что ты такой
классный. Так или иначе, но когда фортуна поворачивается к тебе в чём-то, и
потом не покидает во второй раз и в третий, и в пятый, начинает съезжать крыша
от того, что иного объяснения, кроме того, что ты избранник — нету. Волей-неволей
начинаешь верить в высшие силы и думать о том, что "некто" оберегает
тебя от неприятностей и непоправимых ошибок, за тем только, что ты ему нужен. А
раз так, то значит, ты неуязвим.
Окрылённому
удачей и безнаказанностью, тебе уже кажется, что ничто тебе, баловню фортуны, в
этой жизни не угрожает, но есть законы, которые незримо присутствуют и правят в
человеческом обществе тысячи лет, и они гласят, за всё рано или поздно так или
иначе придётся расплачиваться или получать плату. За упорный труд и доброту
воздается, а если дано авансом, то спросится. Если ты будешь только брать и
брать, и не пойдёшь по тому единственному пути, который указан тебе и который
тебя манит с детства, то когда-то проиграешь в карты всё, споткнешься на ровном
месте, выбьешь себе глаз, лишишься друзей и любимых, потеряешь волю к жизни и
само желание жить.
И
став ни для чего и никому не нужным, умрёшь...
Солнце
уже упало на линию горизонта, когда я нашёл, наконец, подходящий холм на
окраине одной из близлежащих деревень. С одной стороны виднелся висящий над
городом смог, с другой, в извилинах дорог, пряталась деревня а прямо под нами,
внизу, простиралась гладь водохранилища.
"Красота", -
удовлетворённо подумал я.
Я
бы сам не отказался быть похороненным здесь. На покрытом зелёной травой холме,
под высоченным, почерневшим от времени и ветров, дубовым крестом. И пусть на
него будут садятся вороны и глазеть на необъятные просторы этих земель, а
снизу, с дорог и озёр, люди, увидев крест, будут гадать - что это там, кто-то
похоронен, а кто?
Да
так себе, никто...
Мы
с большим трудом спустили гроб на землю и подтащили его к краю могилы.
"Что
ты вытворяешь, изувер? Ты собирается спихнуть меня в эту яму и забросать как
собаку землёй?! Это, по-твоему, то, что я заслужил? Я, благородный граф,
бившийся плечом к плечу с Бонапартом при Ватерлоо, буду зарыт как сдохшая
лошадь? Да как ты посмел даже подумать о таком, жалкий понос?! И неужели ты
подумал, что тебе это удастся?!"
—
Конечно, удастся, — я просунул стропы под днищем гроба и подал концы Лене. —
Начинаем, — сказал я. — Постарайся не уронить. Вперёд.
"Нет!
Я сказал!"
Крышка
гроба отлетела, и герр Аустерлиц, выскочив как чёрт из табакерки, принял сидячее
положение в гробу.
Лена
с диким воплем отскочила и, выпучив глаза до размера куриных яиц, остолбенела в
стороне. Я, бросив верёвку, тоже отшатнулся, но быстро взял себя в руки.
—
Ты что творишь? — заорал я.
"Здесь
должен быть оркестр и толпа из моих друзей, любовниц и единомышленников. Пушки
на конных лафетах и шестеро негров с белыми верёвками у гроба вместо вас!"
—
Так где же все они?!
"А
я откуда знаю?! Это всё твоя забота!"
—
С кем ты разговариваешь? — спросила, дрожащим голосом, Лена.
—
С ним! — рявкнул я и показал на сидячий труп пальцем.— Ему нужен оркестр и
пушечная канонада!
"Да!"
— подтвердил герр.
Лена
сделала несколько медленных шагов и, осев на землю рядом с нашим
импровизированным столом, взялась за початую бутылку с водкой.
—
Ты, сволочь! Я головой рисковал, я потратил последние деньги на венки и всякую
прочую ерунду! Я сделал для тебя всё, что в моих силах, и ты ещё не доволен?!
Почему вообще, хороню тебя я, а не твои друзья и поклонницы? Где хотя бы их
деньги на похороны, да и твои тоже? Никого нету и в помине рядом, а мою девушку
за то, что она возится с тобой, подонком, и рискует вместе со мной, ты решил
сделать дурой?! Да? Из-за того, что нет пушек и негров! Ты, потусторонняя
сволочь, просто издеваешся над нами! Но на меня где сядешь, там и слезешь! Я
тебя сейчас такого в яму спихну и сверху гробом пришлёпну!
"Я
не могу! Не могу! Не могу быть похороненным так!"
—
Как, так? И почему? Чем тебе не нравится место? Место замечательное. Да и
вообще, какая разница тебе, где будут лежать твои кости? Не жить же тебе в
могиле? Хотя кто тебя знает. Но всё равно – место замечательное. Лучше не
найти!
"Я
не хочу быть погребённым бесславно".
—
Ты не хочешь, а я что должен делать в связи с этим? Что!?
"Я
хочу оркестр и пушечную канонаду".
—
Вот сволочь неуёмная.
Я
быстро подошёл к нему и нажал на голову, намереваясь выпрямить тело, но голова
вдруг соскользнула с его шеи, стукнулась о край гроба и покатилась по земле.
"Оркестр
и пушечную канонаду!"— злобно повторил герр.
—
Ах так, ну ладно будет тебе канонада.
Я
подхватил Лену и, оттащив её подальше, вернулся к уазику. Топором я пробил
бензобак на нём, отбежал в сторону и бросил спичку. Полыхнуло пламя, грохнул
взрыв, потом второй, и в клубах дыма мы с Леной вдруг увидели разряженных
лошадей, волочащих пушечные лафеты и красивых пушкарей за ними. Аустерлиц
сложился в гроб, и шестеро здоровенных негров в набедренных повязках поддели
под гроб белые канаты и под бодрый марш военного оркестра стали спускать его в
низ. Оркестр сверкал начищенными трубами и блестящими галунами, лошади
перебирали копытами, пушки стреляли раз за разом, а негры, в клубах дыма, уже
закапывали моими лопатами могилу.
А вот друзья и поклонницы так и не явились.
—
А где же...? — хотел язвительно спросить я герра, но Лена перебила меня.
—
Как красиво, — восхищённо сказала она. — Как в историческом кино.
—
Да красиво,— согласился я и вдруг почувствовал облегчение подобное тому, словно
я сбросил гору с плеч.
Я
постоял с минуту, наблюдая за этой бесовской картиной, вздохнул и повернулся к
девушке.
—
Но дело сделано, и нам пора идти назад, — я обнял Лену за плечи и медленно
повёл в сторону от вершины холма. — Сейчас это всё закончится, а нам надо уходить
отсюда. — Пойдём Лена, ты сегодня натерпелась со мной ужасов. Надо отдохнуть от
этого всего и тебе и мне. Пойдём, сладенькая, пойдём, девочка моя отважная и
безрассудная, пойдём к дороге а там на попуточку и домой, в квартирку с
разломанной дверью, в кроватку с тобой любименькой...
-
Как то странно ты заговорил. Почти как поэт. Ты умом слегка не тронулся?
-
На счёт – «слегка», я не уверен.
Отдалившись
шагов на двести, мы услышали деревянный скрежет сзади и одновременно
оглянулись. На фоне звёздного неба высился крест.
—
Какой он огромный, — сказала Лена.
—
Да, — согласился я, — мы привезли намного меньше.
И
вдруг он полыхнул огромным, осветившим весь мир, красным пламенем.
*
* *
Я
очнулся от ослепительной вспышки и даже, когда открыл глаза то какое то время
не видел ничего, кроме завораживающей красноты пламени. Потом до меня донёсся
настырный стук в дверь и, я наконец, понял, что нахожусь в своей коморке на
комбинате.
—
Сейчас! — крикнул я каким-то осипшим голосом и попытался встать, но ноги подо мною
подкосились, а через мгновение их стало колоть и ломить. Я их отсидел и теперь
не мог дойти до двери. Они болели, оживая, и абсолютно не слушались.
"Матерь божья! Да что же это, чёрт
побери!?"
—
Просыпайся, Паша! — крикнул знакомый голос из-за двери — И пойдём домой.
Собирайся, пошустрее.
—
Ладно, — прохрипел я и ошалелыми глазами уставился перед собой. Боль отступила,
и передо мною быстро промелькнуло всё то, что я увидел только что во сне, и
теперь я озадаченно, не в силах вообще хоть что-то подумать, пытался переварить
увиденное.
«
Я же не просто это всё увидел. Я пережил!»
Более чем в озадаченном состоянии, я достал из
кармана ключи от квартиры и посмотрел на них. В столе должны были лежать палка
копчёного сыра и шматок сливочного масла. Они были на месте.
Ну,
правильно. Куда же они могли деться? Я прошёлся туда-сюда по тесной комнатушке
и, вернувшись за стол, достал свою тетрадь, раскрыл её и с авторучкой в руке
перед чистым листом, задумался.