Чхэ-Шца, стоя на каменистом уступе, наблюдал за движением варийцев. Грязно-серыми ручейками племен и прайдов, они стекали по горным кряжам, сливаясь в неудержимый селевой поток. Тысячи и тысячи их устремлялись по пологому склону вниз, в долину. Пестрота шкур и шерстяных накидок, потертость кожаных лат, плетение щитов, тусклые блики заходящего солнца на лезвиях топоров; головы со стянутыми в пук и смазанными до антрацитового блеска волосами, разномастный набор торчащих из них перьев. Смуглые лица покрыты татуировками и рубцами шрамов, взгляд раскосых глаз свиреп.

Посреди людского моря валунами плывут могучие единороги. Длинная шерсть разрисована боевыми тотемами, массивные копыта обернуты паклей, чтобы не поранится об острые камни. Поэтому, поступь их неслышна, а если бы и была, то ее все равно перекрывал бурлящий шум племенной орды: бряцание стали, шорох гравия под, обутыми в сапоги из мягкой кожи и войлока, ногами, стук и скрип деревянных волокуш с походным скарбом, надсадный кашель, грубая ругань.

Внезапно, кто-то посреди этого неисчислимого моря хриплым голосом затягивает песню, и ее тут же подхватывают — один, второй, пятый. Через несколько мгновений, ее горланит уже сотня глоток, а через минуту — тысяча:

Ты да я, да брат мой,

Хэй-хо, Хэй-хо!

Мы все идем на север,

Хэй-хо, Хэй-хо!

Ты да я, да брат мой,

Хэй-хо, Хэй-хо!

Мы все с восточных гор.

 

На севере нас ждет добыча,

Хэй-хо, Хэй-хо!

Ленивая и трусливая,

Хэй-хо, Хэй-хо!

Тебе да мне, да брату,

Хэй-хо, Хэй-хо!

Лишь нужно прийти и забрать.

 

Их скальпы повиснут на поясе,

Хэй-хо, Хэй-хо!

Их кхвэ застонут под нами,

Хэй-хо, Хэй-хо!

Их дети будут годными рабами,

Хэй-хо, Хэй-хо!

На север мы идем.

 

Песня была длинная, со множеством красочных подробностей того, что произойдет с жителями северных низин.

Чхэ-Шца подумал, что реши он отправится в поход на юг, в куплетах поменялось бы разве только направление, но никак не суть. Варийцы не любили никого, впрочем, в этом им отвечали взаимностью. Немногие из идущих внизу могли похвастаться полным набором зубов или пальцев, но на поясе у каждого болталось по меньшей мере два-три скальпа.

Сорок тысяч и это не считая стариков, женщин и детей, движущихся в обозе с шатрами и стадами. При нужде, каждый мог взять в руки лук, копье или топор — попробуй лиши их такой возможности и даже самый немощный плешивый маразматик с проклятиями вцепиться тебе в горло единственным уцелевшим зубом. Вариец воинственен и горд, больше у него за душой ничего и нет. Сорок тысяч воинов — Северное королевство падет и он, Чхэ-Шца Интун Аазван займет трон, принадлежащий ему по праву. 

Десять лет — десять лет убийств, набегов и переговоров заняло объединение горных племен. За это время, он лишился правого уха, приобретя взамен несколько рваных шрамов и пару кровных врагов, чьим скальпам повезло не оказаться на его поясе. Десять лет прошло, как в шатер к нему — бывшему сотнику королевской гвардии, с позором изгнанному из собственного надела с горсткой верных людей — ступил невзрачный человечек, рассказавший кем Чхэ-Шца является на самом деле и предоставивший тому неопровержимые доказательства. 

- Котторн! - Кнот Трехпалый, верный помощник и друг, подошел как всегда неслышно. Большой и могучий, точно скала, заросший дремучим волосом, Кнот при необходимости мог двигаться быстро и ловко, как горная пума. Великий охотник до женских прелестей, он совал свой уд во все что видел: за это и поплатился, подцепив после очередного набега срамную болезнь. Лекарь племени чудом спас Трехпалого от похода в Дальние Чертоги, но нос у того отгнил, и теперь над густыми, с проседью, усами красовалась дыра, из которой со свистом вырывался воздух. За это, Кнота еще частенько называли Дударем, но только за глаза - в умении пользоваться топором и ножом с ним мало кто мог сравниться. Нрав у Трехпалого был лютый и вспыльчивый, плохо понимающий шутки. 

- Котторн! Тот карлик, которому ты запретил отрубывать ноги, ждет внизу. 

- Веди. 

- Котторн, в десяти перелетах стрелы впереди река. Не помешало бы набрать воды и передохнуть. 

- Хорошо, сделаем привал. Но костры не разжигать и быть готовыми двинуться в путь до рассвета. 

- Котторн... - Кнот все еще стоял позади. Чхэ-Шца раздраженно повернулся. 

- Что еще?! 

- Разреши спросить. 

- С каких пор, ты просишь у меня разрешения? - Хмыкнул Чхэ-Шца. 

Кнот запустил руку, на которой не хватало двух пальцев, в грязную засаленную бороду. Выудил из ее недр гниду, с задумчивым видом раздавил. Чхэ-Шца внезапно осознал, что верный помощник в смятении. Зрелище уникальное, случаи его пересчитать можно по пальцам одной руки. И для того вполне хватило бы и тех, что остались у Кнота.

- Котторн... Я никогда не оспаривал твоих решений, с тобой у нас всегда добрая добыча и много скальпов. Но этот поход... У карлика не язык, а жало, он одурманил тебя сладкими речами о короне и власти, а взгляд у самого мутный, как у пещерного медведя-дроха — не поймешь: то ли он пройдет мимо, то ли откусит башку. Дроха нельзя предугадать, нельзя приручить — можно только убить и снять шкуру. Шкура у карлика паршивая, тонкая, сапоги из нее вышли бы дрянные. Но я бы попытался — у одной из моих младших дочерей как раз порвались. 

Чхэ-Шца улыбнулся. Белесый шрам, пересекающий красивое лицо, превратил улыбку в гримасу.

- Кнот, брат мой, ты же знаешь - я не верю никому, даже богам! Я шел к этому моменту десять лет, я собрал армию, которой позавидуют и небожители. Даже если карлик обманул нас, даже если в Престольной ждет засада, мы вскроем стены как скорлупу гнилого ореха и пройдя по трупам врагов, взойдем на престол, мой престол! 

Кнот со свистом выдохнул, в голосе его сквозила плохо скрытая обида и ярость.

- Если ты думаешь, котторн, что я боюсь... 

- Я не говорил такого, брат, - Чхэ-Шца успокаивающе положил руку Трехпалому на плечо. - И ты этого этого не говорил, лишь засомневался. Напрасно. Только представь: золота столько, что можно пинать ногами, вина — даже твоя луженая глотка устанет пить. Дырки у баб настолько влажные и тесные, что когда входишь в них от сладости сводит скулы. Представь, только представь, Кнот, что нас ждет! 

- Все так, котторн, и я хочу этой победы не меньше твоего. Но карлик... Карлику я не доверяю. 

- Тебе и не надо верить ему, брат. Верь мне. Ну, а теперь пойдем. 

Карлик ждал Чхэ-Шца спешившись. Маленькая, под стать хозяину, мохноногая лошадка, на фоне единорогов кажущаяся совсем крошечной, безуспешно ощупывала губами каменистую почву в поисках какой-нибудь травинки.. Когда голова животного подбиралась слишком близко к ногам седока, тот несильно отпихивал ее мыском сапога. Лошадка возмущенно всхрапывала и продолжала нарезать круги в поисках прошлогоднего жухляка. 

В красном свете умирающего дня, лицо карлика — некрасивое, даже уродливое — становилось еще более гротескным. Длинный свисающий над заячьей губой нос, подслеповато щурящиеся глазки, оттопыренные уши — гаргулия со стен Престольной, оживший каменный идол варийского пантеона.

- Мой король, - Карлик низко склонился и засеменил навстречу. Голос его, в отличии от внешности, был приятным — густым и мелодичным. 

Кнот, не скрывая неприязни, шумно сплюнул и выругался. Чхэ-Шца осуждающе взглянул на соратника.

- Передай старшинам весть о привале. Иди, я догоню. 

Трехпалый ловко взгромоздился в седле единорога и, погоняя животное анкасом, растворился в сумерках осеннего заката.

- Мой король, - повторил карлик. - Я так счастлив вновь лицезреть твой светлый лик! 

Чхэ-Шца скривился.

- Прибереги медовые речи для кабацких шлюх и мальчиков-рабов! И я еще не король. Завтра, может быть через неделю — все зависит от того как пройдет осада. А это уже зависит от тебя. Какие вести? 

- Все по плану, мой король. Нужный человек получил задаток, нужный человек откроет ворота в нужное время. 

- Этому, твоему "нужному человеку" можно верить? 

- О, еще бы! Когда-то он был предан вашей матушке... 

- Моя мать была наложницей, так ты сказал. 

- Любимой наложницей, хочу заметить. И троюродной сестрой короля по материнской линии. Вельможи, узнав о родстве с правителем и, в свете этого более чем двусмысленной связи, обманом и угрозами заставили того отправить ее в дальний феод. Плод же сей связи, то есть вас, лишили права на престол. То, что произошло, когда вам исполнилось восемнадцать лет, не случайность, а лишь одна из деталей коварного плана! Старый король умер и дабы ты не мог оспорить трон, от тебя решили избавиться.

Чхэ-Шца вспомнил неудачное покушение, позорное бегство, полуголодное существование первых месяцев. Вспомнил и, заскрипев зубами, сжал рукоятку меча. Клинок да кираса — вот и все наследство, что досталось ему за верную службу в гвардии. . Доспех давно заржавел и был выброшен. А меч остался. Добротная сталь работы южных мастеров стоила ему двухмесячного жалования. За десять лет, лезвие избороздили засечки, но оно оставалось все также остро и все так же отливало колючей синевой

- Все свидетельства о вашем престолонаследии были уничтожены, - Продолжал карлик. - Все, кроме одного... 

- Письмо от короля моей матери. - Вполголоса произнес Чхэ-Шца. 

- Именно, мой король, кивнул карлик. - То самое, что я принес вам десять лет назад. Пока старый король был жив, он защищал тебя — кровь всегда тянется к крови. 

- Мне кажется, я уже говорил тебе не называть меня королем, - Рассеяно заметил Чхэ-Шца. 

- Но почему? - Удивленно вскинул брови карлик. - Разве титул "котторн" не означает то же самое?! 

- Если уж углубляться в тонкости варийского языка, то не совсем. Лексикон у горцев скудный, одно и тоже слово подчас имеет несколько значений. Котторн означает "старший над старшими". Но не только это... 

- А что еще? - Полюбопытствовал карлик. 

Чхэ-Шца улыбнулся, и эта улыбка колючестью могла поспорить с синевой отлива клинка далеких южных мастеров.

- Еще, котторн это "тот, кто отрезает врагам мошонки и запихивает им же в глотки". Поэтому, не называй меня "мой король" - до того, как я им стану, мне надо отхватить десяток-другой причиндал и найти им более подходящее место. 

 

Двинулись засветло. Сорокатысячное войско не иголка в стоге сена, не осторожный отряд лазутчиков. И все же, старались двигаться скрытно. Разделившись на несколько частей, они просачивались точно вода сквозь известняк, двигаясь по только им известным тропам, обходя сторожевые заставы, где их можно обойти и вырезая там, где нельзя. Некоторые из них оказались пусты — набеги западных кочевников оттянули к степным границам большую часть войск Престольной. Варийцы же, чувствуя себя уверенно в своей стихии, редко выбирались из родных гор на неуютную для них равнину. В последнее время, занятые междоусобицей и объединением, они и вовсе не показывались в поле зрения дозорных, не заставляли пламенеть сигнальные костры, вызывать отряды на защиты дальних поселений.

Шло время и образ кровожадной варийской орды постепенно мутнел и растворялся в памяти северян. С запада же все чаще накатывала более реальная угроза в лице желтокожых всадников, подпиливающих зубы и практикующих человеческие жертвоприношения. Престольная не могла разрываться на две стороны и выбрала меньшее из зол — ослабила защиту на востоке, в надежде, что война с кочевниками разрешится раньше, чем закончится резня между варийскими вождями и те вновь обратят алчный взор на богатую добычей равнину. Именно на это и ставил Чхэ-Шца, устремляя свежеиспеченную орду вперед.

В одной из башенок встретили всего лишь двоих стражников. Допросив, Чхэ-Шца узнал, что их не меняли уже два месяца, провизию из близлежащей деревни им привозили десять дней назад, такой же свежести были и последние вести: о том, что бои на западных границах идут тяжелые, что часть советников убита, часть растерзана в плену, а часть сидит за стенами Престольной, дрожа за свою участь. Стражники уже подумывали досрочно разжаловаться с военной службы, но пока они кумекали куда лучше пуститься в бега — на север, где их вздернули бы за дезертирство, или на восток, через горы, где варийские варвары отрезали бы им ноги — последние сами пожаловали к ним. Чхэ-Шца, довольный услышанным, не стал убивать пленных — лишь приказал отсечь большие пальцы, чтобы не могли держать меч.

К концу дня, горы остались позади. Шелест щебня под ногами сменился шорохом трав. Единороги, за время перехода истомившиеся от скудости фуража принялись с жадностью поглощать изобильную поросль — приходилось не раз и не два применять анкас, чтобы заставить животных двигаться. Чхэ-Шца спешил: несмотря на то что он говорил карлику, ему до смерти надоело быть котторном. Надоело пить сырую кровь и жевать свежевырезанные печенки врагов, не мыться месяцами и спать на голых скалах, где даже негде поставить шатер. Хотелось роскошных одежд из тонкого шелка и парчи, изысканных блюд и тонких вин, вместо сушеного мяса и кумыса из единорожьего молока. Изящных станов придворных прелестниц, вместо жилистых и костлявых телес варийских женщин. А отрезать "бубенчики", тем кто хотел его убить... Что же, пожалуй, эту практику король может себе позволить. Чхэ-Шца мстительно улыбнулся, предвкушая расправу. 

Прискакал Кнот: вернулся разведчик из высланной вперед группы.

- Всего один? - Нахмурился Чхэ-Шца. Кнот молча кивнул. Котторн подозрительно взглянул на карлика. Тот, как ни в чем не бывало, все также мерно трусил рядом на своей мохноногой лошадке. Чхэ-Шца знаком приказал приблизиться одному из своих телохранителей. 

- Не отходишь от недоросля ни на шаг. Попробует сбежать — можешь сломать ему ноги. Разрешаю даже отрубить. Одну, - чуть подумав, добавил Чхэ-Шца. Слушающий разговор Кнот довольно осклабился.  

- Но не убивать. Повтори, что я сказал! 

Телохранитель, рыжеволосый детина с улыбкой до ушей, навечно приклеенной к лицу при помощи ножа, покорно повторил. Чхэ-Шца еще раз взглянул на карлика и тронулся вслед за Кнотом.

На вернувшегося из разведки воина было жалко смотреть:На лице кровавая корка, одна рука торчит сломанной веткой.

- Котторн, - Облизнув губы, выдохнул воин. - Мы наткнулись на засаду... 

- Королевские войска?! - Чхэ-Шца порывисто встряхнул, замешкавшегося с ответом, раненного. Тот скривился от боли. 

- Нет... Мертвые! Мертвые, что никогда не спят! 

Чхэ-Шца, ошарашенный, отпустил плечо воина и тот рухнул на землю. Над стоящими кругом старшинами повисла тягостная тишина: все переваривали услышанное. Моравинты! Колдуны, поклоняющиеся богу смерти Мору, отдающие часть своей души и тела за возможность управлять мертвой плотью. Не такого, совсем не такого врага ожидал встретить Чхэ-Шца. Совсем иное ему говорили еще совсем недавно.

- Карлик, - Хмыкнул Кнот. - Если ноги у него пока на месте, я забираю обе. 

Котторн одним прыжком оседлал единорога. Яростно охаживая волосатые бока анкасом, помчался обратно.

Рыжеволосый детина сидел в седле там же, где его и оставили. К улыбке на лице добавилась еще одна — кроваво-алая, поперек горла. Ни карлика, ни лошадки — точно и не было.

- Шустрый, - Кнот выдал носом очередную свистящую руладу. - Но далеко он не уйдет. Поймаем в два счета.

Раздался истошный вопль сигнального рога. Затем еще одного. И еще.

Чхэ-Шца скрипнул зубами.

- Не сейчас, - Сказал он, натягивая поводья. - Мы обязательно найдем эту маленькую лживую ящерицу и ты всласть позабавишься. Но до того, нам надо убить тех, кто стоит на пути к престолу! К моему престолу!

 

Армия моравинта стояла в двух перелетах стрелы, и впервые в жизни Чхэ-Шца, обученный счету, позавидовал безграмотности варийцев. Казалось, что холмы укрыло пятнистой кольчугой, снятой с великана темных времен, и звеньями ее были плотные ряды мертвецов. Даже навскидку, их количество превышало войско Котторна втрое. Безмолвные, неподвижные, вперившие бессмысленный взор белесых глаз, а то и просто голых глазниц, воины, оживленные темной волей Мора ждали приказа своего господина.

Чхэ-Шца уже приходилось сталкиваться с ними, он застал отголоски Смутной Войны, когда последние из моравинтов, впервые за тысячелетнюю историю своего существования, решили обьединиться и чуть было не одержали верх. Лишь отчаянным союзом сразу нескольких держав и неимоверными жертвами и усилиями удалось остановить мерную поступь нежити, захлестнувшую Низинные земли. Чхэ-Шца командовал одним из многочисленных отрядов, выслеживающих и добивающих разрозненные остатки мертвых легионов. Но те, что встречались ему, были малочисленные и лишены своих хозяев – прошло уже больше двадцати лет со времен великой битвы. Жалкие ошметки, некогда наводящего ужас, колосса, тупые разлагающиеся куклы, без приказов, умеющие только жрать, что попадется на глаза.

Баюны во всех трактирах и постоялых дворах заливались соловьем, что все моравинты изничтожены до последнего. А сейчас у Чхэ-Шца появилось стойкое желание залить всем бахарям и пустословам по мере расплавленного свинца в их брехливые глотки.

Потому как один, судя по всему, уцелел.

Когда настает пора, Ка любого из смертных покидает тело и отправляется в путь. Неважно куда: в Небесные Кущи или Дальние Чертоги, в геенну подземного царства или в топи Смрадных болот. Важно лишь то, что в реальном мире остается лишь холодное тело, пустой сосуд, постепенно разлагающийся и теряющий форму. Оно и необходимо моравинтам.

Отдавая частичку своего Ка, отделяя от своей плоти мизерную долю, они заполняют эту пустоту, получая послушных, готовых к любым приказам рабов. В те времена, когда Чхэ-Шца еще не был Котторном, а всего лишь сотником, он, вытирая с юношеских усов пивную пену, смеясь спросил одного из баюнов: если так и есть, то что же останется от самого колдуна, если он раздаст себя по кусочку каждому из воскрешенных – ведь судя по слухам, их армии не имели счета. Тогда рассказчик - седой, точно выбеленная ветром кость, старик внимательно посмотрел на молодого Аазвана и тихо спросил: "А кто сказал, что от них хоть что-то остается? Уж точно ничего человеческого…"

Говорят, что сжигать своих мертвых и развеивать их пепел, придумали именно из-за моравинтов.

Лишенное Ка тело не помнит кем оно было при жизни, не знает что такое добро, а что такое зло. Лишь частичка колдуна, незримой нитью соединяющая с хозяином, заставляет его жить и совершать осмысленные действия. Пожелай моравинт – и его слуги превратили бы бесплодную пустыню в цветущий сад. Пожелай моравинт – и по его приказу плодородный край превратится в сад костей.

Почему-то, еще ни один из них не захотел первого.

Нежить не знает страха, не страшится боли, холода или зноя, ей неведомы усталость или болезнь. Она сражается как единое целое, не испытывая ни жалости, ни угрызения. И лишь пожирание живой плоти, стремление к пище – единственный отголосок прошлого, точно круги по воде.

Тяжело убить то, что и так мертво.

Тяжело, но можно. Огню все равно, что глодать – живую плоть или мертвую. Варийские лучники споро, но без излишней суеты, доставали луки, вынимали из плотных, не боящихся влаги, мешочков тетиву. Помощники разносили колчаны и, с превеликой осторожностью, горшки с земляным маслом. Когда над армией мертвецов пронесся леденящий душу визг, и та пришла в движение, то не один из воинов не дрогнул, лишь на лицах у многих появился недобрый оскал. Вариец не страшится даже собственных богов - почитает и уважает, как отцов и старейшин и только. А пятится перед  мертвым мясом... Внутри Чхэ-Шца проклюнулось даже нечто похожее на гордость за своих подчиненных: десять лет боев и муштры не канули втуне. Воины, по командам старшин-вэрсов выстраивались в несколько колонн по два десятка в шеренге. Плохо вооруженные, незнакомые с армейской дисциплиной, варийцы обладали бесстрашием, ловкостью и родовой спайкой. Эти качества уравновешивали недостатки, а в чем-то даже превосходили регулярные войска. 

Армия моравинта приближалась – от поступи тысяч пар ног дрожала земля. Уже половину пути преодолели они.

Лучники как один запалили, обмотанные тряпицами и обмакнутые в земляном масле, стрелы. Сигнальщик поднял руку. Загудели натянутые тетивы, задрожали в напряженье опутанные жилами руки.

Отмашка – с упругим гулом взвились горящие стрелы, навесом ушли в небо и снова вниз, чтобы роем огненных шмелей впиться в тела. Ни вскриков боли, не мельтешения падающих силуэтов – темная слитая масса приближалась, как ни в чем не бывало. Волна второго залпа всполохами расчертила небосвод. После третьего, лучники отступили за спины пехоты.

Мертвая плоть не чувствует боли, но и и она всего лишь плоть. Отрежь руки, подруби сухожилия на ногах, перебей позвоночник — и воскрешенный раб будет мало полезным для колдуна-хозяина. Отруби же голову — и толку от него не станет и вовсе. 

Варийцы двинулись навстречу, меньше сотни шагов отделяла орду от легионов Мора. "Хэй-хо! Хэй-хо!" - Грянуло в воздух. И казалось даже боги на небесах подхватили этот клич.

Мало проку от кавалерийского удара, если твой противник нежить. Как морская волна откатывается от валунов прибрежной тверди, так и конница отступает от рядов упырей, напоровшись на оскал длинных копий, выбрасываемых вперед по неслышному уху приказу. Увязая в плотной массе демонических кнехтов, животные и их наездники тонут, как если бы и впрямь угодили в трясину. Велика и ужасна сила древнего колдовства.

Но даже колдовство пасует, если в атаку идут единороги.

Точно камни, выпущенные из пращи, точно вулканические бомбы, выплевываемые из раскаленного жерла, мохнатые колоссы с грозным ревом несутся вперед. Их всадники вооружены короткими луками. Сделанные из дерева, рога и сухожилий, те стреляют не хуже обычных, полноразмерных; а мастерство их владельцев позволяет отправлять стрелы точно в цель. Всего лишь один залп и сразу несколько десятков мертвецов падают, пораженные в голову. Сзади идущие спотыкаются об их тела, возникает секундная сумятица, и в этот момент кавалерийский авангард врезается в толпу врагов. Ломает, точно жалкие лучины, копья, насаживая на торчащие из носа рога, подбрасывает в воздух, колонноподобными ногами втаптывает в землю, мечами и топорами всадников сносит черепа, расплескивая их гнилое содержимое. Лезвия и острия нежити пыряют разрисованную боевыми тотемами толстую шкуру, но тем лишь делают себе же хуже — опаснее единорога только раненный единорог.  

Тогда лязг стали о стали перекрывает трубный вопль обезумевшего от бешенства животного: изломанной куклой болтается привязанный к седлу убитый седок, а во все стороны разлетаются обломки оружия, доспехов и травленных тленом и разложением человеческих фрагментов. И лишь пораженный, наверное, сотней ударов, единорог валится на землю, хороня под собой еще несколько оживших мертвецов.

Пешие варийцы, тем временем, достигли просеки, образованной в рядах неприятеля кавалерийской атакой. Клином вонзились в нее, не давая сомкнуться, разделяя войско противника на две неравные части. Тесня нежить под защитой щитов, варийцы ударами копий поражали нежить, целясь в голову, топорами обрубывали тянущиеся руки.

Коричневые от времени, тела в доспехах и одеяниях различных народов и держав падали сраженные, а на их месте вырастали новые, и копья с топорами трудились без продыху.

Но Чхэ-Шца понимал, что долго так продолжаться не может. Бывший, как и полагалось вождю, на острие атаки, он видел, что мертвецы оправились от первого стремительного удара. Видел, как утыканный горящими стрелами ходячий труп снес голову варийскому воину. Видел как в нескольких местах легионеры моравинта продавили строй, подобно воде, размывшей дамбу: не обращая внимания на раны, напарываясь на пики и клинки, шагая по своим, они сеяли смерть, смешивая ряды, разделяя формацию на отдельные клубки сцепленных схваткой тел. Еще немного и количественное преимущество сыграет свою решающую роль, перевесив на чаше весов отвагу и выучку. Колдун пополнит свою армию еще на сорок тысяч, и он, Чхэ-Шца вполне может оказаться одним из его новых рабов. 

- Кнот! - Закричал котторн, выдергивая лезвие из гнилостной пасти очередного упыря.

 -  Я занят! - Трехпалый сражался пешим, прижавшись спиной к истекающей кровью туше своего единорога. Топоры в руках мелькали из стороны в сторону, и головы врагов вокруг лишь рассаживались надвое, как поленья дров под колуном. 

 - Хватит развлекаться, иди и помоги мне. - Чхэ-Шца, все еще бывший в седле, лапами своего зверя плющил подступавших мертвецов в бесформенную кашу, добивая мечом уцелевших. 

 - Иду, котторн! - Кнот пинком ноги отбросил одного из нападавших и рванул по направлению к Чхэ-Шца. Увернувшись от выставленного копья, ловко отсек держащую его кисть. Крутнувшись волчком, нырнул под шипастую палицу, чуть было не раздробившую ему череп. Развернулся и вонзил  топор в хребет, выхватив из разжавшихся пальцев булаву, мимоходом снес челюсть еще одного упыря. Пружиной распрямился в прыжке, очутившись позади Чхэ-Шца. Гордо свистнул отверстием на месте носа. 

- Надеюсь, твой рог трубит не отступление? - Скептически поинтересовался Чхэ-Шца.

-  Наоборот, котторн, - Ухмыльнулся Трехпалый. - Это сигнал к атаке. 

 -  Отлично! Именно этим мы сейчас и займемся. Колдун, надо его найти! Если мы не убьем эту падаль — не бывать мне королем, а ты не поимеешь ни единой престольной дырки. 

 -  Это плохо, - Расстроился Кнот.

-  Еще бы. Так что нам стоит постараться. - Чхэ-Шца направил единорога в просвет между сражающимися. В сторону скопления реющих на ветру штандартов.  

"Будь ты хоть трижды моравинт, - Думал Чхзэ-Шца. - Но даже тебе не под силу управлять такой армией с большого расстояния. Ты там, я знаю!"

Животное под котторном и Кнотом завизжало, насаживаясь на выставленные копья охраны, кольцом окружившей высокий паланкин. Замотало головой, расшвыривая клочья кровавой пены, встало на дыбы.

- Прыгай! - Крикнул Чхэ-Шца и первый последовал своему совету. Ногами приземлился на грудь закованного в бронзовые доспехи упыря, тут же ударил острием в белесый глаз, навалившись на рукоять, загнал поглубже. Кираса на воине показалась ему знакомой — похожую носил он сам, много лет тому назад. Но времени на удивление и размышления не оставалось, необходимо было выдергивать меч и парировать удары, бить в ответ и рубить, рубить, рубить! Пядь за пядью, шаг за шагом продвигаясь к пурпурной ткани, занавешивающей вход в паланкин.

- Задержи их, Кнот! - Клинок мертвеца отсек ему остатки правого уха, и Чхэ-Шца заорал от боли и ярости. Ударом снизу вверх развалил иссохшее мумифицированное туловище от паха до ключицы.

 - Понял, котторн! - Трехпалый заревел, топоры слились в одну черту, образуя вокруг варийца круг гудящей стали. Все что попадало в него сыпалось на землю, как плоды в сезон урожая. Одной рукой сжимая меч, а другой рану, котторн ввалился в шатер паланкина. 

Моравинт сидел, подоткнув под себя ноги, и тело его было абсолютно обнажено. Гениталии отсутствовали, на месте сосков розовели рубцы. Колдун не шевелился и не издавал ни звука, казалось что он погружен в транс или глубокий сон. Но глаза его, глаза цвета крови смотрели прямо на котторна — ведь нельзя прикрыть веки тому, у кого они срезаны. Чхэ-Шца шумно выдохнул и занес клинок. Тотчас невидимая пятерня сдавила ему горло, меч чуть не выскользнул из пальцев. Котторн рванул ворот кольчуги, пытаясь вырваться из  захвата , но тщетно. 

- Всего лишь воин, - Прошелестели губы на бледном лице. - И ты думал помешать мне? Я десять лет шел к этому дню, я побывал в таких местах, о которых ты и понятия не имеешь, я заключил договор с такими силами, одна мысль о которых сведет тебя с ума! И ты думал помешать мне взойти на мой престол?!

- Ложь... - Просипел Чхэ-Шца. От недостатка воздуха звенело в ушах.

-  Ложь? - Переспросил моравинт. - Может, это твоя мать делила ложе с королем, может это тебя в юности изгнали с собственных земель, лишили всех прав и привилегий, преследовали как дикого зверя? 

Несмотря на боль в горле, котторн засмеялся. Лицо колдуна исказило гримасой удивления.

- Письмо, - Выдавил Чхэ-Шца. - Троюродная... сестра... по материнской линии.

На миг, хватка ослабла и клинок работы южных мастеров погрузился в грудь моравинта по самую гарду.

- Всего лишь... колдун, - Усмехнулся котторн, теряя сознание.

 

 

Битва продолжалась до поздней ночи. Утратившая контроль моравинта, нежить вела себя дезорганизованно, но все же их было втрое больше. Варийцы сражались отчаянно и ожесточенно, но  их ряды редели ужасающе быстро. К утру, они валились с ног от усталости — жалкие остатки еще совсем недавно многочисленной и грозной орды. 

-  Сколько? - Хрипя спросил, лежащий на носилках Чхэ-Шца. Склонившийся над ним Кнот, долго думал прежде чем ответить 

- Меньше пятой части от того что было. Еще столько же или около раненных.

- Ясно, - Чхэ-Шца закашлялся. На изувеченном горле расплывались черные полосы.

- Приказывай, котторн. Что дальше?

- Ничего дальше. Мы возвращаемся обратно, в горы.

-  А как же золото и бабы? Как же твой престол?! 

 - Он не мой и никогда им не был, - Чхэ-Шца выдавил слабую улыбку. -На рынках и ярмарках Престольной очень часто выступали кукловоды. Делали из дерева и кожи человечков и, дергая  за ниточки, заставляли двигаться. Никакого колдовства, просто ловкость рук и ума. Нас постоянно дергали за ниточки, постоянно направляли. Моравинт выступил с запада, разбив королевские войска. А я с севера, как и было задумано. Мы должны были встретиться и если не убить друг друга, то хотя бы измотать настолько, что продолжить поход оказались уже не в силах. Он сильно рисковал, этот карлик. Но в итоге остался в выигрыше.  

Чхэ-Шца прикрыл глаза и некоторое время молчал, собираясь с мыслями.

- Жаль, - наконец Сказал он.

- Чего жаль, котторн? - Переспросил Кнот.

- Жаль, что у твоей дочери так и не появились новые сапоги. Передай старшинам: мы уходим.

Кнот лишь кивнул. А Чхэ-Шца Интун Аазван с тоской взглянул на север — туда, где за холмами возвышались стены Престольной. 

Такие близкие и такие недосягаемые.

 

Стоя на каменистом уступе, карлик наблюдал за тем, как остатки орды движутся по направлению к горам. Маленькая мохноногая лошадка довольно хрустела сочной травой и он, рассеяно поглаживая животное по гриве, думал. О надменном котторне, грубом и неотесанном Трехпалом, алчном и властолюбивом колдуне. Думал, и грустно улыбался. Ирония заключалась в том, что он практически не лгал. История с королем и сестрой, изгнанием из Престольной, с тайным письмом не являлась вымыслом. Лишь только запретным плодом кровосмешения являлся совсем другой человек. Маленький жалкий уродец, один вид которого вызывал отвращение.

Странно, что его не убили сразу, как только вытянули из материнских чресл. Еще более странно, что не убили и не оскопилиспустя восемнадцать лет — лишь лишили всех прав и изгнали. И тогда, в его голове зародился план. Долгосрочный и во многом основанный на удаче. 

Самым сложным было найти нужных людей. Тех, кто имел достаточно амбиций и настолько пропитан чувством мести, что легко купились бы на историю о престолонаследии. Дальше требовалось запастись терпением и раздувать угли их устремлений дабы те не угасли. Десять лет долгий срок, но все усилия сполна окупились. Армия королевства разбита моравинтом, которого убил заносчивый котторн. Котторн... Карлик вспомнил определение этого титула и засмеялся.

- Мой король, - К нему, почтительно склонив голову подошел один из кнехтов, тех самых, что пленили в сторожевой заставе. Правая рука его была обмотана тряпкой.

- Мой король, все готовы, мы можем выступать. Нужные люди ждут сигнала, чтобы открыть ворота в столицу.

- Не называй меня "мой король", - Вполголоса попросил карлик. - До тех пор, как я им стану, мне необходимо отрезать десяток-другой причиндал и найти им более подходящее место.