Вжаться в землю.

Осень заканчивалась, дожди случались все чаще. Лукас Шрайбер чувствовал, что уже промокла шинель, гимнастёрка под ней, штаны. Но подниматься было слишком опасно. Он прижимался к стенке воронки, оставленной разрывом артиллерийского снаряда, и пытался унять мелкую дрожь. Шрайбер впервые оказался на ничейной земле, так близко к врагу.

Справа от него в такой же позе лежал Вилли, друг детства, мобилизованный одновременно с Лукасом. Тяжелая стальная каска, Stahlhelm, совсем недавно поступившая в армию, сбилась набок и смотрелась на нем нелепо. Хотя их старшие товарищи, пробывшие на фронте месяцы, а то и годы, высоко оценивали новинку. Говорили, что если поймать таким шлемом винтовочную пулю, то не убьет, просто дураком оставит.

Встретившись взглядом, Вилли подмигнул. Шрайбер дёрнул головой, кивая, и снова уставился перед собой. Нужно было ждать команды фельдфебеля Мауса. Собраться, быть готовым вскочить и помчаться вперед.

Лукас чувствовал, как влага добралась до исподнего. Солнце давно скрылось за горизонтом и с каждой минутой становилось все холоднее. Но солдаты искренне радовались темноте – так в них было сложнее попасть. А им предстояло выбежать на ничейную землю, которую простреливали чёртовы фергюсы.

Он настолько погрузился в размышления, что оказался совершенно не готов к громоподобному реву унтер-офицера.

– Треска!

За четыре года войны противники достаточно хорошо узнали языки друг друга. И никто не собирался во весь голос предупреждать о нападении.

Лукас вскочил, поскользнулся на глиняной стенке, упал, чуть не упустив из рук винтовку Kr-99 с примкнутым штыком. Выбравшись почти на четвереньках, Шрайбер замер, пытаясь разобраться в происходящем.

– Бей! – уже не скрываясь, прокричал фельдфебель Маус.

Фергюсов было не больше шести, вдвое меньше, чем их. Прозвучало несколько выстрелов, однополчане быстро добрались до противников, начался ближний бой. Лукас даже не мог понять, что происходит вокруг, только мельтешение фигур и короткие вскрики.

– Давай! Подходи, каждый получит!

В самой центре схватки бесновался их фельдфебель. Высокий широкоплечий ветеран Гюнтер Маус орудовал окопной дубинкой, усеянной гвоздями. Лукас бросился вперед, внутренне сомневаясь, что сможет отличить серую форму своих от оливковой фергюсов.

Неожиданно прямо перед Шрайбером возник мужчина в плоской каске с широкими полями. В руках он держал широкий разделочный нож. Лукас запоздало понял, что перед ним враг. Заученным движением Шрайбер сделал выпад винтовкой, снизу вверх, метя противнику в солнечное сплетение. Но тот успел сбить удар в сторону. А мгновение спустя завалился вперед. Лукас увидел ошалевшего Вилли, выдергивающего штык из спины фергюса.

Все-таки врагов было слишком мало и они не ожидали нападения. Вся стычка заняла меньше трех минут.

– Не мешкаем! – в полный голос командовал фельфебель. – Шульц, дай мне топор и шомпол. Быстрее! Остальные – хватаем наших, тех, что еще целые, и тащим назад. Скорее!

Четыре часа назад закончилась неудачная атака. Георги, как называли однополчан Лукаса противники, предприняли очередную попытку прорвать оборону фергюсов. Как выяснилось, у тех еще остались пулеметные патроны. Совсем немного, сотни две-две с половиной. Меньше, чем на полминуты стрельбы. Но и этого хватило, чтобы опрокинуть наступление.

Они сбежали к своим позициям, бросив убитых на ничейной земле. А теперь вернулись, как раз, чтобы помешать врагам осуществить задуманное. И, судя по словам фельдфебеля, проделать с ними ровно то же.

В темноте было плохо видно, что делал Маус. Но Лукас знал, что происходило. Фельдфебель переворачивал мертвых фергюсов на спину, отводил их правые руки в сторону и бил топором, отсекая кисти. Потом наклонялся и двумя уколами шомпола ослеплял убитых.

– Шрайбер, чего встал?! – закончив, выкрикнул Маус. – Бери нашего и назад!

После окрика командира Лукас бросился вперед, ухватил лежащего лицом вверх солдата в старом, начала войны, кителе. Быстро убедился, что враги не успели тронуть убитого, и волоком потащил назад. Тело уже одеревенело, взвалить его на спину не представлялось возможным.

Низко наклонившись, Шрайбер рывками пробирался назад, к ставшей родным домом траншее. Одной рукой он сжимал винтовку, второй – ворот однополчанина. Сзади, с позиций противника, послышались редкие ружейные выстрелы. Обе стороны имели проблемы с подвозом боеприпасов и провианта. Никто не собирался стрелять больше, чем было нужно, чтобы напугать противника.

Лукас перевалился через бруствер, где его ношу подхватили однополчане. Шрайбер с трудом разжал онемевшие пальцы, утер лицо, только размазывая грязь и пот. Как оказалось, он дополз одним из последних. Сверху в окоп съехал фельдфебель Маус, огромный, как бурый медведь.

Тяжело дыша, Гюнтер Маус отчитался перед гауптманном Цинглером, последним живым офицером на их участке фронта, принявшим командование остатками полка.

– Господин гауптманн, задание выполнено. Потерь нет. Убито пять солдат противника. Вторыми они тоже не станут. Мы вернули девятерых наших. Больше не получилось – фергюсы успели поработать, остальные для строя не годны.

– Хорошо, – сипло ответил гауптманн. Последние две недели он много кашлял, даже в холод был мокрым от пота и все больше проводи времени лёжа. Поговаривали, что всему виной была пневмония. – Убитых передайте цвайнлибе-артц. Они должны вернуться к утру.

Лукас вернулся в свой угол, к расстеленной плащ-палатке и объемистому ранцу с крышкой из потёртой телячьей кожи. Минуту спустя рядом с ним опустился Вильгельм. Он с пятой или шестой попытки расстегнул подбородочный ремень каски, аккуратно положил ее рядом с собой и только потом заговорил.

– Ты знаешь, Лукас, а я человека убил, – странным голосом произнес друг.

– Я видел, Вилли, – протянув руку и стиснув плечо товарища, ответил Шрайбер. – Видел. Ты все сделал правильно, не сомневайся.

Им обоим было по восемнадцать лет. Они вступили в пехоту, едва достигнув призывного возраста. До последнего времени тянущаяся четвертый год война имела для них совсем другое значение – голод, выматывающие рабочие смены на фабриках, полупустые улицы и постоянный, въевшийся в кровь страх. Но никак не смерть.

Вильгельм стал первым из них двоих, кто отнял человеческую жизнь.

– Вилли, не бойся, он не сможет тебе отомстить. Все хорошо.

Мимо них прошло двое солдат, осторожно несущих мертвеца к стоянке Вторых. Команда цвайнлибе-артц уже готовилась к процедуре. Лукас отвернулся. Он не хотел видеть, как это происходит. Проследив его взгляд, Вилли начал суетливо рыться в своем рюкзаке.

– Вот она, – тихо сказал Вилли, достав измятую книжонку.

"Новые Герои". Агитационная брошюра, которую получал каждый новобранец, призванный за последние полтора года. Единожды прочитав, Лукас уже не мог брать в руки эту книжку. Вилли же находил успокоение в отточенных, крайне убедительных формулировках государственных пропагандистов.

"Когда Родина в опасности, каждый солдат должен стать героем". Безобидная фраза, за которой скрывалась правда, страшная и беспощадная. Страна была под угрозой и кайзер, сам кайзер, отдал приказ о нарушении древнего запрета.

Это знание пришло из раннего Средневековья. Тогда, более восьмисот лет назад, вера в Отца Всего допускала поступки, которые потомки не называли иначе, как чудовищными. В те времена герои защищали свою страну даже после смерти. Души величайших бойцов, бесстрашных рыцарей, спускались из небесных чертогов после молитвы истинно верующих священников. И их тела снова шли в бой.

Происходящее сейчас могло показаться кощунством по отношению к вере. В других обстоятельствах. Но полтора года назад, когда фергюсы и их союзники перешли в наступление, углубились на территорию Фатерлянда на добрых семьдесят километров, выбора не было. На фронт отправились команды цвайнлибе-артц, священников церкви Отца Всего. Они доказали, что на этой войне каждый солдат был героем.

…Мимо их закутка торопливо прошли последние оставшиеся в живых полковые капелланы, четыре человека, молитвы которых возвращали к жизни убитых солдат. Они направлялись в ту часть траншейной сети, которую заняли Вторые.

Вторые не разговаривали, не пили, не ели и, казалось, даже не дышали. Они подолгу замирали, стоя или сидя в различных, порой противоестественных позах. Постоянно держали при себе оружие, чаще всего – винтовки с примкнутыми штыками. Патроны на фронте были дефицитом, однако оружия было с избытком.

Некоторое время Вторые были оружием победы, вызывающи панику среди солдат противника. Ситуация на фронте изменилась, противник был отброшен. Ненадолго, ровно до того дня, когда навстречу мертвым георгам не пошли мертвые фергюсы.

Единожды убитые, Вторые уже не могли стать людьми. Но при этом оставались солдатами. Они никак не реагировали на человеческую речь, но прекрасно выполняли команды. Особенно – приказ о нападении. Вторых было много. На пятерых живых приходилось трое мертвых.

И если последнее пополнение, включавшее Лукаса и Вильгельм, прибыло больше трех недель назад, то ряды Вторых пополнялись постоянно.

– Они начинают, – шепотом сказал Вилли.

Резкими, дергаными шагами Вторые плотно обступали команду цвайнлибе-артц, закрывая их от окружающих. Они всегда старались держаться рядом в моменты воскрешения. Словно мотыльки, которых притягивал огонь. Лукас боялся даже представить, что чувствовали капелланы, со всех сторон окруженные безмолвными существами, уже переставшими быть людьми.

Откровенно говоря, Лукас боялся смотреть на Вторых вблизи. Раны, когда-то убившие их, оставались все там же. И добавлялись новые – Вторые всегда составляли первую волну атакующих. Каждый раз, оказавшись вблизи, Лукас поневоле представлял себя на их месте.

– Лукас, не смотри. Плохо это. Ложись лучше спать.

Шрайбер охотно подчинился. Оглядевшись, он понял, что из всех участвовавших в вылазке только они с Вилли ещё не спали. Быстро разувшись, скинув шинель, Лукас завернулся в плащ палатку и постарался заснуть.

 

К исходу той ночи Лукас впервые увидел её.

Шрайбер слышал, что опытные солдаты могли спать когда угодно и где угодно. Однако понимание того, что совсем недалеко, только поле перейти, были враги, сильно мешало сну. Лукас просыпался по несколько раз за ночь, замирал, вслушиваясь в окружающие звуки, каждый миг ожидал нападения. К счастью, за прошедшее время ничего подобного не случилось.

Открыв глаза после очередного кошмара, Лукас понял, что рядом был кто-то третий, помимо них с Вильгельмом. Поднявшись на локте, он увидел девушку, опустившуюся на колени возле головы Вилли.

Лукас прочистил горло, не зная, что сказать. Он молча рассматривал незнакомку. Невысокая, едва ли доставала макушкой до его плеча. Сильно вьющиеся ярко-рыжие волосы опускались ниже плеч. Узкий подбородок, небольшой вздернутый нос, щеки, густо покрытые веснушками. Она была одета в простое серое платье в пол. На тонком поясном ремне висело две небольших сумки.

Озорно улыбнувшись, рыжая приложила палец к кубам, призывая к тишине. Второй рукой девушка убрала что-то в одну из сумок. Она наклонилась над спящим Вильгельмом и нежно провела ладонью по его лицу. Потом наклонилась и легонько поцеловала его в лоб.

Лукас с силой потер лицо ладонями, пытаясь окончательно проснуться. Когда он отнял руки, незнакомка исчезла. Только что сидела совсем рядом – и вот её нет. После минутного раздумья Шрайбер признал, что это был сон. Он понял это по одному простому признаку.

На ней не было грязи. Ни один человек в такое время не мог оставаться совершенно чистым.

 

Следующим утром Лукас все-таки решился пересказать увиденное ночью Вилли и двум старшим товарищам. Петер, ветеран, побывавший в колониальных войнах, когда Лукас только-только пошел в школу, задумчиво сказал.

– Рано ещё.

Кальвин, в недавнем прошлом преподававший детям физику, понимающе фыркнул. Он пытался развести небольшой костерок, чтобы разогреть вчерашний паёк.

– Что?¬ – растерявшись, переспросил Шрайбер.

– Рано, говорю. Ты на фронте меньше месяца, а уже мерещатся бабы. Обычно после полугода начинается.

– Акселерация, – рассмеялся Кальвин. Его никто не поддержал, однако школьного учителя это не смутило – он уже привык смеяться над своими шутками в одиночестве.

Он чиркнул очередной спичкой, пытаясь поджечь собранный прошлым вечером сушняк. За ночь те отсырели и плохо поддавались огню. Бурча под нос, Кальвин крутился вокруг кострища, пытаясь добыть огонь.

– Отойди, интеллигенция, – понаблюдав за мучениями Кальвина, Петер оттёр его в сторону и сам занялся костром. Первым делом он изорвал в клочья две агитационные листовки. Чуть больше месяца назад целые звенья бипланов массово забрасывали ими окопы обеих сторон и ничейный участок. А солдаты, уже порядком уставшие от пропаганды за последние годы, их даже не читали. Но легко находили хозяйственное применение.

В руках опытного солдата работа заспорилась. Уже через несколько минут над костром повис котелок со вчерашней кашей. Лукас вспомнил еду в родительском доме и поморщился. Как же было вкусно. А солдатский рацион оставлял впечатление, будто жуешь мокрый картон.

– А все-таки, это могла быть девушка? – решил уточнить Вильгельм.

– Я уже сам не знаю, что думать, – покачал головой Лукас.

– Мне не нравится, что какая-та мадам расхаживает по нашим позициям. Это еще хорошо, что у меня ничего не пропало, – после первого в своей жизни убийства Вилли изменился. Вчерашняя паника прошла. Казалось, сейчас даже его взгляд стал другим. Злее, твёрже, решительней. Смотрел уже не подросток, а мужчина.

– Можешь рассказать фельдфебелю, и он устроит взбучку часовый, – флегматично посоветовал Петер. – Или тебе, если решит, что это все-таки был сон.

– Сами подумайте, откуда здесь взяться нормальным людям? – протянув руки к огню, спросил Кальвин. – Здесь только мы, фергюсы и Вторые. Которые, строго говоря, тоже являются либо нами, либо фергюсами. Мы одни, вдали от поселений, зачем-то убиваем друг друга. Гражданские далеко. Да и кто в здравом уме сунется на линию фронта?

Если разобраться, ситуация складывалась страшная. Связь с командованием была давно потеряна. Почти все офицеры погибли. Никто не знал, какая была обстановка на других участках, побеждали они или проигрывали.

Их мир сузился до собственной траншеи, изборождённого снарядами поля и траншеи врага.

– Ты не забывай, что мы сейчас на территории фергюсов, – мрачно заметил Петер. – Вот походит такая некоторое время, мы к ней привыкнем. А потом ночью начнет нас резать. Был у меня такой случай на Черном континенте с одной черномазой девчушкой.

– Не было там никого, – покачал головой Кальвин. – И не могло быть. Но, ребят, на всякий случай смотрите по сторонам внимательней, когда пойдете в караул. Если увидите её еще раз, то сразу же докладывайте гауптманну.

 

Следующий караул выпал Шрайберу. Лукас считал это несправедливым – прошлой ночью он участвовал в вылазке, этой – стоял в дозоре. Хотя никто и не ожидал справедливости от войны.

Лукас стоял, опершись о бруствер траншеи, и нервно сжимал в руках винтовку. Ему выдали три обоймы по пять патроном. Мало. Но боеприпасов почти не оставалось, приходилось экономить во всем.

Он не выдержал и повернулся направо. Недалеко от него, метрах в десяти, неподвижно стоял оберст Аккер. Бывший командир полка застыл в своем дозоре, сжимая в правой руке офицерскую саблю. Левая же рука отсутствовала почти до локтя.

Еще при жизни Георг Аккер был легендарной фигурой. Говорили, что именно он был первым командиром из двух армий, который отдал приказ уродовать тела убитых противников, чтобы не давать поднимать Вторых. Говорили, что он погиб, лично ведя свой полк в атаку. Говорили, что став Вторым, он не утратил былой злобы и по-прежнему бросался в каждую атаку первым.

И Лукас был склонен поверить во всё.

– Эй, глазастый.

Вздрогнув, Шрайбер обернулся, одновременно вскидывая винтовку. За его спиной стояла она, вчерашняя девушка. Оставалось только догадываться, как она смогла подобраться так близко. Вспомнив вчерашнее наставление, Лукас с нажимом приказал:

– Подними руки! И стой на месте!

– А иначе что? – коротко рассмеялась незнакомка, даже не пошевелившись. – Ты забавный. Меня давно не пытались напугать оружием.

Голос у неё оказался неприятным. Хрипловатый, скрипучий, сильно контрастирующий с довольно-таки миловидной внешностью.

– Ты откуда здесь взялась, рыжая? – прежде Лукас не очень-то и общался с девушками, тем более такими необычными. Он попытался спрятать растерянность за грубостью.

– Пришла вместе с вами. Или вместе с ними, – она махнула рукой в сторону позиций фергюсов. – Это смотря как посмотреть.

– Проститутка что ли?

Она рассмеялась, уже в полный голос. Ее наверняка должны были услышать другие караульные.

– Конечно же. Я здесь, чтобы сделать из тебя мужчину. Хотя и несколько по-другому. У тебя красивые глаза, редкий оттенок голубого. Мне очень нравится. Поэтому я тебе чуть-чуть помогу.

– Как? – Лукасу не нравилось происходящее. Девушка вела себя слишком уверенно, словно это у нее в руках было оружие.

– Подсказкой. Малюсенькой, ничего не значащей подсказкой. Этой ночью к вам наведаются враги. Они решили испытать на прочность вашу оборону. Сначала пойдут две группы лазутчиков. Если им удастся снять часовых, то в атаку пойдут все остальные. И вас сомнут.

– Откуда ты знаешь?

– Поверь, знаю, – все так же лукаво улыбнулась рыжая.

– И я должен тебе доверять?

– Как знаешь. Скоро ведь сам всё увидишь. Они выступят в пять часов тридцать минут. Осталось не так уж много времени.

Лукас кусал губы, думая, что делать дальше. А девушка томно потянулась, выгибая руки, а потом легко вскарабкалась на бруствер.

– Мне пора. Приятно было поболтать. Честно, уже я давно не говорила с людьми.

Она пошла в сторону окопов фергюсов.

– Эй! Ты это куда?

Рыжая не ответила, даже не обернулась. Достаточно быстро она скрылась из виду. Лукас покосился по сторонам. В траншее справа от него, метрах в десяти, стоял еще один караульный. Шрайбер знал его в лицо, но не помнил имени. С такого расстояния он наверняка должен был если не увидеть незнакомку, то услышать их разговор.

Немного помявшись, Лукас подошел к нему.

– Эй, ничего необычного не было?

– Чего? Все как всегда – ночь, тишина и куча фергюсов через поле.

– Чужих не видел? – осторожно уточнил Лукас.

– Шрайбер, отстань. Никого здесь нет.

Кивнув, Лукас вернулся на свое место. Начало появляться подозрение, что девушка специально выбирала моменты, когда её мог увидеть только он. Или же рыжая действительно была плодом его воображения.

Но у него оставался один верный способ проверить.

 

Лукас чувствовал, как немели ноги. Он слишком долго стоял без движения. Карманные часы показывали без десяти шесть. Небо на востоке начинало светлеть, но медленно – осень, ночи становились все длиннее.

Kr-99 удобно легла на бруствер. Шрайбер старался не шевелиться, зная, что так его еще сложнее заметить. Его караул уже давно закончился, но он помнил слова девушки и не собирался спать. Присутствие Лукаса заметно тревожило смену. Солдаты вглядывались в темноту, а начальник караула, вице-фельдфебель Цейц, не выпускал из губ сигнальный свисток.

Лукас первым заметил осторожно ползущих фергюсов. Они двигались медленно, почти незаметно. Если бы Шрайбер не ожидал их заранее, то вряд ли увидел. Лукас медленно повернулся, занимая удобное положение, упер приклад в плечо, начал ловить прицелом первого лазутчика.

Нужно было стрелять наверняка. Он долго медлил, не решаясь потянуть за спусковой крючок. Потом вспомнил Вилли, заколовшего врага прошлой ночью. После этого Лукас выстрелил.

Начальнику караула было достаточно пары секунд, чтобы набрать полную грудь воздуха. А затем – один длинный, сколько хватило сил, свисток. Лукас ухватился за затвор, дернул, выбрасывая гильзу. Второй выстрел вышел неточным. Но за ним эхом раздалось еще несколько. Kr-99 была надежной винтовкой. И старшие товарищи умели из нее стрелять.

Лукас потерял противника из виду, но продолжал стрелять. Рыжая говорила, что вслед за лазутчиками пойдет пехота. Нужно было показать, что они готовы обороняться. Шрайбер отстрелял пять патронов, вставил новую обойму в магазин и сделал ещё два выстрела.

Фергюсы не отвечали. Первый шквал, когда в сторону противника стрелял каждый солдат из остатков полка, прошел, теперь раздавались только редкие выстрелы. Которые, впрочем, вскоре также сошли на нет.

Когда всё затихло, Лукас устало закрыл глаза. Успокоившись, он понял одно: рыжая действительно существовала.

 

– Ты никак не можешь уснуть.

Она вновь появилась словно из ниоткуда. Лукас, вынужденный бодрствовать всю ночь, в очередной раз провалился в дрёму. Ненадолго, от силы на полминуты. А когда открыл глаза, перед ним стояла рыжая.

Лукас украдкой покосился по сторонам. Он сидел, прислонившись к земляной стенке траншеи. Вокруг было полно солдат – некоторые отдыхали, другие чистили оружие, третьи спали. И никто не обращал внимания на гражданскую.

– Не волнуйся, они меня не видят.

– Только я? – После долгой паузы Шрайбер со вздохом спросил. – Значит, тебя не существует?

– О нет. Я реальнее вас всех.

– Не понимаю, – устало покачал головой Лукас.

Она сделала шаг вперед, присела на корточки, встретилась с ним глазами.

– У тебя красивые глаза. Очень. Давно уже не видела ничего похожего. Даже жаль, что не смогу предложить равноценную замену. – Шрайбер замер, пытаясь понять, о чем она говорит. Девушка продолжала. – Ты спрашиваешь, почему меня не видят остальные? Я этого не хочу. Их глаза принадлежат мне, и только я решаю, что они могут увидеть. Скоро ты присоединишься к ним. Смотри, что я приготовила для тебя.

Девушка осторожно открыла одну из висевших на поясе сумок и достала оттуда два белых шарика. Присмотревшись, Лукас понял, что это было. Человеческие глаза. Незнакомка повернула их в ладони, показывая зрачки, обрамленные светло-голубой радужкой.

– Что… что это такое?

– Ты видишь меня уже третий раз, но до сих пор не узнал, – с наигранным осуждением покачала головой девушка. – А ведь ты поклялся мне в верности, когда приносил присягу. И не стыдно?

В какой-то момент у Лукаса мелькнула мысль, что перед ним – сама императрица Вильгельмина, супруга кайзера.

– Волосы мои – огонь. Глаза мои – сталь. Я пахну порохом и гарью. Следы мои обагряет кровь. Тысячи тысяч отдали свои жизни мне. Я диктую свою волю императорам и королям. Я – дочь самой смерти. Я – мать боли. И ты знаешь моё имя.

Лукас сидел и молча мотал головой. Он понимал, что бредил. Было невозможно поверить в реальность происходящего. Незнакомка сказала всего одно слово.

– Krieg.

Война.

Лукас начал шевелить губами, чуть слышно произнося молитву Отцу Всего.

– Не бойся. Ничего страшного не произойдет. Посмотри вокруг. Все они мои. И каждый давно получили подарок – прекрасные новые глаза.

– Но… почему?

– Неужели ты думал, что можешь убить человека и остаться прежним? Убийство меняет. Ты уже никогда не сможешь видеть всё как раньше. Я помогу тебе принять изменение. Новые глаза для нового взгляда на мир.

Лукас молчал. Он даже не представлял, что нужно было отвечать. Втиснувшись спиной в стенку окопа, он держал в руках винтовку, надеясь, что Kr-99 сможет защитить его от… Ему не удалось подобрать нужных слов, чтобы назвать незнакомку.

– Я могу отказаться? – тихо, почти жалобно спросил Шрайбер.

– Конечно же, нет. Что за детские вопросы? Но не бойся, я не буду проделывать все сейчас. Дождусь, пока ты уснешь. Если будешь бодрствовать, то это будет невыносим больно. А во сне… Спроси своего друга Вилли, почувствовал ли он хоть что-нибудь.

Лукас косился по сторонам. Он до сих пор надеялся, что кто-нибудь придет на помощь.

– Не пытайся сопротивляться. Вот увидишь, после этого будет только лучше. И еще один совет – постарайся выспаться. Ваш гауптманн решил, что хочет умереть от пули, а не от пневмонии. Так что тебя ждет веселый день.

Договорив, Война выбралась из траншеи. Также легко, как и в прошлый раз. Лукас не стал смотреть, куда она пошла. Он сидел и пытался унять дрожь в руках. В какой-то момент ему показалось, что лучшим решением будет взять винтовку и просто застрелиться.

 

Часы показывали четверть пятого вечера. Лукас не спал уже больше суток и иногда словно бы выпадал из происходящего. Он чувствовал тяжесть каски на голове, дерево и металл винтовки в руках, туго набитый патронами подсумок. Все солдаты полка, последние выжившие, мрачно слушали речь гауптманна Цинглера. Тот выбрался из окопа и смотрел на них сверху вниз.

– Солдаты! – выкрикнув первое слово, он закашлялся, и прошло немало времени, прежде чем офицер смог продолжить. – Я не собираюсь скрывать от вас правду. Мы остались одни. Из штаба уже давно не было приказов, никто из нас не знает обстановку на фронте. Но одно я знаю точно – совсем рядом с нами враг! И мы еще можем убить их!

На последних словах его голос сорвался.

Лукас не знал, чего ожидал от них командир. Но солдаты молчали, мрачно смотря на последнего офицера полка. Они слишком устали, чтобы воодушевиться его речью.

Цинглер взял в губы висевший на цепочке свисток. Один короткий и два длинных. Самый страшный сигнал – "В атаку!". Лукас знал, что приказ предназначался не им. Вторые, все это время державшиеся чуть в стороне, казалось, только и ждали команды.

Самым первым из окопа неловко выбрался оберст Георг Аккер. Он повернулся лицом к остальным Вторым и замер, вскинув саблю. Гротескной пародией на еще живого гауптаманна. Аккер махнул саблей в сторону врага. И первым пошел в атаку дерганой походкой заводной игрушки.

Следом за ним безмолвным серым потоком в бой двинулись Вторые. До траншеи фергюсов было двести, может быть триста метров. Местами они были перегорожены колючей проволокой, где-то поле разрывали следы артиллерийских снарядов. Даже в спокойной обстановке пройти было непросто.

А сейчас их ждал огонь противника.

 

Их атака напоминала бои начала войны – без пулемётов, патроны к которым давно закончились, без гранат и боевых газов. Простые Kr-99 и примкнутые штыки. Отсутствие снабжения сыграло роль машины времени.

Лукас пробежал шагов десять, прижимаясь к земле, потом упал, растянувшись на земле. Выстрелил в сторону противника. Он не надеялся в кого-нибудь попасть, нужно было заставить фергюсов прижать головы.

Вторые выступали надежным щитов – чтобы убить их, было недостаточно одной пули. Но при этом они сильно замедляли наступление, живым приходилось прятаться, перебегать от укрытия к укрытию, чтобы держать темп Вторых.

Лукас в четыре движения передерну затвор, выстрелил еще раз. В магазине осталось три патрона. Запасных обойм уже не было. Краем глаза он увидел Вилли, выпускавшего в фергюсов пулю за пулей.

Вторые почти дошли до позиций противника. Лукас заметил, как из окопов противника поднялась цепочка фигур. Знакомой механической походкой они пошли навстречу им. Вернувшие солдаты обеих сторон вновь сошлись в схватке.

Следом из траншеи бросились живые фергюсы. Похоже, у них просто кончились патроны.

Лукас вскинул винтовку в плечу, быстро прицелился и почти в упор выстрелил в грудь медленно подходившему Второму. Тот дернулся, но продолжил идти вперед. Дернув затвор, Шрайбер повторил выстрел, на этот раз целя в голову. Тот остался стоять. Второй уже отвел винтовку в замахе, Лукас замер, оцепенев от страха, глядя на блестящий штык.

Совсем рядом раздался выстрел, нога Второго подогнулась, он завалился назад. Лукаса отпихнул в сторону человек в серой шинели, который пригвоздил Второго ударом штыка. Он одним движением освободил клинок, ударил снова, на этот раз в голову, под каску.

– По коленям им стреляй! По коленям!..

Договорить солдат не успел. Живой фергюс выстрелил ему в бок.

Начался штыковой бой. Лукас колол, бил прикладом, обивал удары. Он понимал только одно: видишь серую форму – этой свой, видишь оливковую – это враг. К своему можно повернуться спиной, врага нужно убить.

Он видел, как под ударом крупного фергюса согнулся пополам и упал Вилли. В ответ Лукас выпустил в него последнюю пулю.

Где-то рядом орудовал окопной дубинкой фельфебель Маус. Его окружили Вторые фергюсов. Тяжелые быстрые удары роняли их, но умершие солдаты раз за разом поднимались. Было видно, что каждый следующий замах давался фельдфебелю все тяжелее. Казалось, впервые в жизни его лицо выражало страх.

Оберст Аккер повис на штыках троих противников, но все еще пытался достать до них саблей. Лукас успел увидеть, как оберст сделал шаг вперед, глубже насаживаясь на штыки. Аккер ударил по диагонали, вгоняя клинок в плечо противника.

Школьный учитель Кальвин стоял на коленях и зажимал руками живот. А над ним стоял Второй и медленно заносил винтовку для штыкового удара. Но удара не последовало, Кальвина заслонил собой Второй в сером кителе.

В центре этого безумства была она. Война. Рыжая кружилась на месте, широко раскинув руки. И смеялась, смеялась, смеялась. Её хохот был слышен даже сквозь звуки боя. Все происходящее доставляло ей неподдельное удовольствие.

Лукас начал двигаться к ней. К тому моменту стало понятно, что георгов осталось значительно больше, чем фергюсов. Бой еще продолжался, но его исход становился всё очевиднее. Шрайбер бросился к сплоченной группе фергюсов, людей и Вторых, которые и привлекли внимание Смерти.

В тот момент Лукас хотел добраться совсем не до врага. Спотыкаясь, сталкиваясь со своими, он упорно шел вперед, ориентируясь на копну рыжих волос, самый яркий элемент сражения.

До Войны оставалось не более десяти метров. Она заметила Лукаса, призывно махнула рукой. Он бросился вперед, и, когда приблизился в ней вплотную, выбросил вперёд винтовку. Самый простой и самый надежный штыковой удар.

Он должен был попасть. Казалось, она не сдвинулась ни на сантиметр, однако штык прошел мимо.

– Зря! Зря, мой дорогой! За меня есть кому постоять!

Секунду спустя на голову Лукаса обрушился ружейный приклад. Сзади, бил кто-то из своих. Каска защитила от удара, но на ногах Лукас не удержался. Он растянулся на животе, ему наступили на спину, между лопаток. Война присела перед ним на корточки, покачала головой.

– Вместо того чтобы бить противника, ты почему-то выбрал меня. Глупо. Знаешь, это как в шахматах. Ты решил срубить не фигуру противника, а саму игральную доску. Такого не бывает.

Георги всё плотнее окружали противников. Те немногие, что остались на ногах, бросали оружие и поднимали руки. Вторые фергюсов, которые попросту не знали, что такое сдаться, продолжали бой. Но их было слишком мало.

Раздался очередной сигнал: три коротких свистка и один длинный.

Победа!

– Победа! Какое сладкое слово! – радостно прокричала Война. – Пусть ваша победа это их поражение, не страшно. У них были свои успехи. А когда всё закончится, ложись спать. Ты хорошо показал себя, у меня есть для тебя подарок.

Давление на спину Лукаса прекратилось. Перевернувшись, он увидел Второго в серой шинели и старом кожаном шлеме с остроконечным навершием. Лукаса держал свой же. Каким-то образом она могла управлять Вторыми.

 

Сорок семь человек. Три сержанта и сорок четыре рядовых. Столько фергюсов решили сохранить себе жизнь и сложить оружие. Их наскоро обыскали, связали и пересчитали. Гауптман Цинглер, переживший схватку, решил, что они вернутся на свои позиции.

Пока не было известий об общей ситуации на фронте, любые действия были поспешными и априори неправильными. К тому же штурм позиций окончательно истощил их ресурсы. И без того изрядно прореженный полк стал ещё меньше. А оставшиеся винтовочные патроны легко можно было пересчитать по пальцам.

Предстояло самое неприятное – нужно было вернуть тела погибших сослуживцев к командам цвайнлибе-артц. Они были единственными, кто не участвовал в нападении, однако сейчас они получили много работы.

 

Шрайбер запнулся и чуть не растянулся на земле. Он сгибался под ношей, но продолжал упорно идти вперед. На спине он тащил Вилли. Друг не смог пережить атаку. Лукасу сказали, что его заколол Второй. Вильгельм не смог увести удар в сторону.

Нужно было вернуть друга своим. Лукас не хотел, чтобы друг стал Вторым. Но никого не интересовало мнение рядового, только-только прибывшего на фронт. Как говорилось в брошюре "Новые Герои", каждый должен был послужить Родине и в жизни, и в смерти.

Рядом шла она. Первое время Война молчала, потом обогнала его, встала на пути, заглядывая в глаза.

– Такое бывает. У каждого отдельного человека я отнимаю больше, чем даю. Но все вы, твоя армия, твой народ, твоя страна, получаете шанс забрать всё, на что хватает дерзости и сил. Друзья умирают. А страна побеждает. Или проигрывает. Но это зависит исключительно от ваших усилий.

– Скажи… – тяжело дыша, спросил Лукас. – Сейчас мы побеждаем?

– Всему своё время. Тебе этого знать не нужно, – Шрайбер понял, что его вопрос не понравился Войне.

– Что будет дальше? – спросил Лукас некоторое время спустя.

– Война продолжается, – отвернувшись, ответила рыжая. – Я продолжаюсь.

Она шла неподалеку, иногда отдаляясь, иногда приближаясь. Казалось, её интересовало всё на поле боя – натянутая колючая проволока с повисшими на ней клочками формы. Стреляные гильзы. Брошенная винтовка. Изрешеченный Второй, умерший уже навсегда.

– Зачем тебе я?

– Я уже неоднократно говорила, что мне нравятся твои глаза. А когда от человека есть что-то помимо глаз, это вдвойне красивей. К тому же есть ещё одна смешная причина.

– Какая? – устало выдохнул Лукас.

– Вы развязали поистине грандиозную свару, весь мир разделился на две части и одна остервенело вгрызается в другую. Вы воюете уже четвертый год к ряду. Все это время я была одна. Металась между странами и даже континентами, чтобы везде успеть. Со временем от одиночества устаешь. Ты увидел меня в первый раз, и я решила, что так тому и быть. Но скоро ты получишь новые глаза, и всё закончится.

– Почему… – Шрайбер запнулся, с трудом восстановил равновесие. – Почему нельзя все оставить, как есть?

– Есть поступки, которые ты хочешь совершить, а есть такие, совершить которые ты должен. Ты зря боишься. Замени я твои глаза прошлой ночью, бой прошёл бы легче. А всё из-за твоего поистине ослиного упрямства. Изменения неизбежны, тем более в такое время. Прими их. Пока ты похож на ребёнка, который не хочет, чтобы выпадали его молочные зубы.

Лукас не отвечал. Все-таки у нее был неприятный, мерзкий голос. Шрайбер почти дошел до траншеи. Уже скоро он передаст Вилли священникам из цвайнлибе-артц. Когда появятся другие люди, она уйдет.

– Я дам тебе новые глаза и снова останусь одна. Знаешь, я ведь последняя из моих сестёр, кто остался в живых. Когда-то нас было целых тринадцать. Вы называли нас Девами Битвы, посланницами Отца Всего. Мы летали над схватками и отмечали лучших воинов, давая им возможность вернуться.

Шрайбер продолжал молча идти вперед. Осталось совсем немного.

– А потом бесконечные войны начали утомлять Отца Всего. Ибо сердце Его полно тепла и доброты. Люди, убивающие друг друга, повергали Его в печаль. И Он решил все изменить. Установить мир. Ты же учился в школе и должен знать новейшую историю. Сорок лет мира. Безумно долгие сорок лет, на протяжении которых не было ни одной войны, длившейся более трех месяцев.

Будь руки свободны, Лукас зажал бы уши.

– Мои сестры начали умирать. Одна за другой, брошенные, забытые, ненужные. Умирали от тоски, от осознания собственной бесполезности. Я осталась последней. Самая стойкая. И знаешь что, мой хороший? Я не сдалась. И преуспела. – Война раскинула руки, словно пытаясь обнять весь мир. – Все это – плод моих усилий. Теперь я – сама Война!

Она остановилась и закричала во всю силу легких:

– Я – жива! Я никогда не исчезну!

Свои. Лукас упал на колени. Тело Вилли приняли руки команды цвайнлибе-артц. Война снова исчезла.

 

Сцепив ладони в замок, Лукас горячо молился.

– Отец Всего, смотрящий на нас с небес! Да будет вечно звучать имя Твоё, да снизойдет на нас благодать Твоя. Да будет власть Твоя на земле, как на небе. Воздаю хвалу за еду и кров, что сохраняют мою жизнь. Прости нам прегрешения, как мы прощаем должников своих. Не введи нас в искус. И спаси от Врага.

Прежде Лукас молился крайне редко. В мирное время он честно посещал церковь раз в неделю, но никогда особо не верил в силу молитв. Но сейчас уже в пятый раз повторял самое простое воззвание к Отцу Всего.

Он впервые увидел, как возвращаются Вторые. Четыре полковых капеллана, солдаты, принявшие веру после долгих лет службы, вставали над убитым и тихо бормотали молитвы, подняв руки к небу. По окончанию молитвы мертвец начинал дёргаться, поначалу неловко, потом движения становились все точнее. В конце концов, убитый вставал, принимал их рук капеллана оружие и шел к другим Вторым.

Так это происходило для остальных. Но Лукас видел кое-что ещё.

Когда капелланы подходили к мертвецу, между ними затёсывалась Война. Она опускалась на колени. Когда священники начинали молитву, она наклонялась и целовала убитого в лоб. Только после этого он начинал оживать.

Лукас сглотнул и снова начал молиться.

Пропаганда оказалась ложью. Скорее всего, непреднамеренной. Но это только делал её страшнее. Вторые вставали не по воле Отца Всего. А только потому, что в них вдыхала жизнь Война. Которая сама признала, что действовала вопреки желанию творца. Значит, не было службы Родине после смерти, не было благородной миссии.

Они просто выполняли прихоти полоумной суки.

Заметив Шрайбера, она послал воздушный поцелуй. Вздрогнув, Лукас отвернулся. Он не хотел видеть, как она оживит Вилли.

 

– Шрайбер! Ложись уже спать! Радуйся, сейчас можно уснуть, зная, что проснешься. Победа же!

Лукас был последним, кто сидел у костра. Бодрствовать остались только часовые, охранявшие пленных фергюсов, по привычке смотревшие в сторону уже опустевших позиций врага.

Шрайбера била мелкая дрожь. Он не спал больше суток. Кто-то из сослуживцев расщедрился в связи с победой и сварил на всех желающих самый настоящий зерновой кофе. Лукас с удовольствием выпил бы три-четыре кружки, но успел налить себе только одну. Солдаты слишком истосковались по вещам, прежде бывшим совершенно обыденным.

Временами Лукас проваливался в дрёму. Встрепенувшись, он всякий раз напряженно оглядывался, выискивая взглядом Войну. Но она не появлялась. Оставалось надеяться, что сейчас у нее нашлись более важные цели, чем один простой ничем не примечательный солдат.

Один из караульных присел у костра, подкинул несколько поленьев, сверху – пропагандистских листовки, чтобы огонь лучше взял. Чтобы хоть как-то отвлечься, Лукас перехватил одну агитку, впервые рассмотрел внимательней. Прежде он воспринимал их исключительно как доступную, но не всегда годную бумагу. А теперь впервые прочитал написанный текст.

Он замер. Это было отвратительно, мерзко, чудовищно. Лукас не ожидал, что живое, мыслящее создание может быть настолько жестоким.

Глаза солдат принадлежали Войне и они видели исключительно то, что хотела она.

– Я должна была забрать твои глаза раньше, до того, как ты это увидишь. Но у каждого поступка есть свои причины, не так ли?

Как и прежде, Война появилась внезапно. Она присела рядом с Лукасом, прижавшись к нему теплым плечом. Остальные солдаты никак не отреагировали на её появление, не увидели и не услышали. Война осторожно взяла из рук Шрайбера листовку и бросила ее в огонь.

– Зачем? – только и смог спросить Лукас.

– Я тоже хочу жить. А для этого вы должны убивать друг друга.

– Почему именно мы?

– Ваш участок далеко от штабов. Достаточно легко было убедить как георгов, так и фергюсов, что связь потеряна. А так… Считайте, что вам просто повезло. Именно вы закончите эту войну.

– Мы победили. Фергюсы сдались в плен.

– О да. Но я же еще здесь. Как ты думаешь, почему?

– Они ещё живы, – выдохнул Лукас. – Ты не уйдешь, пока они живы.

Война улыбнулась и ничего не ответила.

– И чем все закончится? – после долгого молчания осторожно спросил Шрайбер.

– Ты знаешь, твои враги видят все по-другому. Они знают, насколько вы устали и уверены, что у часовых не хватит сил, чтобы исправно нести службу. Также фергюсы понимают, что патронов у вас не осталось. Поэтому они попытаются освободиться из плена.

– Когда?

– Этой же ночью, пока вы ошалели от победы. Но не бойся. Вторые их увидят. И убьют. Это будет достойное завершение. Прощальный подарок для меня. Поверь, это надолго насытит меня.

"Насытит". Лукас удивился, насколько мерзко прозвучало это слово. Но все равно в её словах чувствовалось какое-то противоречие. Особенно с учетом того, что Шрайбер прочел в листовке. Было что-то неправильное, какое-то несоответствие, подвох. И он чувствовал, что это было крайне важно. Но так и не мог понять, в чем же дело.

 

Шрайбер стоял, сильно ссутулившись и спрятав ладони под мышки. Безумно хотелось спать. Стоило сесть, как глаза закрывались. Оставалось совсем чуть-чуть, последняя ночь, прежде чем всё закончится. Хотя описанное Войной завершение его не устраивало.

Война должна была закончиться по-другому. Не убийством пленных.

Решение было совсем рядом.

 

Даже будучи предупрежденным, Лукас не заметил, как пленные фергюсы скрутили часовых. Впрочем, в этом не было ничего удивительно – пленные были опытными солдатами, много чему научившимися за годы войны.

Шрайбер понял, что всё началось, когда Вторые молчаливым неумолимым потоком двинулись к фергюсам. Только тогда, в момент, когда в смертельной опасности оказались люди, еще вчера бывшие их врагами, к Лукасу пришло понимание.

"Есть поступки, которые ты хочешь совершить, а есть такие, совершить которые ты должен". Так сказала ему Война. Выходит, она была права.

Он бежал вперед, сквозь строй Вторых. Он не взял Kr-99, оставил у костра шлем, сейчас все это было совершенно не нужно. Шрайбер бежал, отталкивая восставших из мертвых солдат. Главное было успеть.

"Победа!" – заголовок сожжённой листовки был набран огромными красными буквами.

Усталость давала о себе знать, в какой-то момент он споткнулся и растянулся на земле. Прежде чем Лукас успел подняться, по его спине успело пройтись несколько Вторых.

"16 октября была выиграна битва под Рюгенсдорфом. После сокрушительного поражения правительству противника не оставалось ничего другого, как подписать акт о полной и безоговорочной капитуляции! Доблестные вооруженные силы нашей великой Родины восторжествовали!"

Протолкавшись сквозь Вторых, Лукас развернулся к ним, раскинул руки, в нелепой попытке остановить их. Но это было не главное. Шрайбер знал, что где-то неподалеку была она.

"На всех фронтах солдаты противника складывают оружие! Наши воины ценой собственной жизни исправили историческую несправедливость и вернула короне исконные территории! Слава нашим солдатам! Слава нашим офицерам! Слава кайзеру!"

– Война! Я готов! Приди и возьми!

Вторые не остановились. Они медленно обходили Лукаса и продолжали идти к фергюсам.

– Не надо так кричать, я прекрасно тебя слышу, – она вновь появилась словно из ниоткуда.

– Ты можешь делать со мной всё, что хочешь.

– Я могла и раньше.

– Забирай мои глаза. Я готов принять это изменение.

– Это просто замечательно, – Война говорила как раньше, но Лукас заметил её настороженность. – Этой же ночью, как только ты уснешь.

– Прямо сейчас!

– Ты сам этого захотел, – мрачно предупредила Война.

Без всякой команды вперед вышли Вторые. Они ухватили Лукаса за руки, рывком опустили на колени. Крепко обхватили голову, не позволяя отвернуться. Война медленно приближалась, на ходу открывая висевшую на поясе сумку. Она достала белый шарик с черно-голубым пятном посередине. Следом еще один.

– Смотри, мой кошель опустел. Это последняя пара глаз, которая у меня есть. Больше не осталось. Ты все понял правильно. Но не смог распорядиться знанием. Ты пытаешься остаться прежним, нежным мягким мальчиком. Со своими глупыми принципами, с убеждением, что убийство – это зло.

– Все равно я победил.

– О да, ты большой молодец, – рассмеялась Война. – Смог спасти целых сорок семь человек. Которые еще вчера желали тебе смерти. Что это изменит?

– Когда мы закончим, ты уйдешь.

"ПОБЕДА! После долгих четырех лет непрекращающихся сражений ВОЙНА ЗАКОНЧИЛАСЬ!"

– Мирное соглашение было подписано тридцать четыре дня назад. А ты закрыла нас от остального мира, заставила убивать друг друга. Но вчера мы победили. Врагов больше нет! Есть только фергюсы, жители соседней страны. Мы больше не в твоей власти. Почти. Последнее, что тебя держит здесь – это я. Мои глаза.

– И я их заберу.

Она подошла совсем близко. Лукас почувствовал прикосновение нечеловечески горячих рук. Война осторожно обвела кончиками пальцев его веки, потом силой раскрыла зажмуренные в последний момент глаза.

– Кричи. Я знаю, что это безумно больно. Но это был твой выбор. Совершенно глупый. Ты слишком мало был здесь.

Лукас перестал видеть правым глазом. Левым он успел увидеть что-то круглое и осклизлое, зажатое в ладони Войны.

– Я не хотела заканчиваться. Война будет идти всегда. Ты думаешь, все закончилось? Как можно быть таким наивным? Вы все – мои воспитанники. И смотрите на мир новыми глазами. Вы уже не сможете жить в мире. Я вернусь. Не завтра, не через месяц, не через год и даже не через десятилетие. Но знаешь что? Я уже знаю, что нужно делать. Вы навсегда запомните мое возвращение.

Боль была непереносимой. Лукас перестал видеть вторым глазом. Он выл от боли, кричал, вырывался, но Вторые держали крепко.

– Вот и все, пора прощаться. Больше ты меня не увидишь. Но я всегда буду рядом, буду внутри тебя. Не бойся этого. Все изменения идут лишь на пользу, а мой подарок даст тебе многое.

Зрение вернулось. Сначала начал видеть правый глаз, потом левый. Вторые отпустили Лукаса, тот медленно поднялся с колен. Вторые остановились. Они дошли до пленных фергюсов. Многие замерли с уже поднятыми для штыкового удара винтовками. Оберст Аккер замер с занесенной саблей.

Когда Шрайбер смог понять, что происходит, Вторые один за другим начали падать на землю. Их ноги подгибались, они упускали оружие, застывали в неестественных позах. Война, та ее часть, что досталась именно им, закончилась, и долг Вторых был выплачен. Отныне мертвые могли быть похоронены со всеми почестями, которые они заслужили.

Лукас Шрайбер был первым, кто во все горло заорал:

– Победа! Мы победили! Война окончена!

 

Война закончилась. Командование обеих сторон предпочло сделать вид, что те столкновения случились раньше. Достаточно было изменить дату в представлениях к наградам. Ну а все остальные письменные документы вряд ли заинтересовали бы хоть кого-нибудь в ближайшие полвека.

Обест Георг Аккер был посмертно представлен к Кресту Героя, высшей государственной награде. Гауптманн Рудольф Цинглер не смог перебороть пневмонию и скончался в больнице городка Альсё, ближайшем к линии фронта поселении. Фельдфебель Гюнтер Маус был комиссован по ранению и был вынужден доживать свой век на ветеранский пенсион.

Лукас Шрайбер не был удостоен ни наградами, ни признанием. В этом не было ничего удивительного – официально он пробыл на фронте меньше недели. Мирный договор был подписан через пять дней после того, как пополнение прибыло в потерянный полк.

После всего пережитого Лукас начал бояться зеркал. Иногда, переборов себя, он подолгу вглядывался в свое отражение, но не видел никаких изменений. Либо же просто не мог вспомнить, какими были его глаза прежде. Зрачок, радужка редкого голубого цвета, белок – все это принадлежало ей. Это были её глаза.

Многим позже, после второй мобилизации, когда Родина снова призвала его, Лукас вспоминал те события. Он ожидал, что снова увидит Войну. Но за все время, проведенное на фронте, Шрайбер так и не увидел рыжую девушку. Она была права, когда навсегда попрощалась с ним.

Хотя иногда ему казалось, что среди выстрелов и разрывов снарядов, среди рева танковых моторов и завывания пикирующих истребителей слышен пронзительный, истеричный женский смех.