Все повторяется, но иначе

По заведенной с детства традиции Максим приезжал в Проплешино осенью, для помощи дяде и бабушке в уборке картофеля. Те жили в маленьком бревенчатом доме; на стенах в избе висели устаревшие календарики, на полках шкафа стояли с десяток разнообразных часов – страсть собирать их имел покойный дед. Ни одни из этих часов не работали.

Немолодой холостяк, дядя был невысок, полноват и короткорук. Всю жизнь, сколько помнил Максим, дядя страдал недостатком зубов. "Канадский чемпион", - хвалился дядя, извлекая вставную челюсть. Небрежно подогнанная, она мешала, и порой произвольно у дяди бежала по подбородку струйка слюны. Дядя как попало ухаживал за небольшим домашним хозяйством, чем огорчал старую мать, но сохранил что-то не загрубевшее с возрастом, как бы просившее снисхождения к его выходкам и причудам. Все его интересы сводились к одиноким велосипедным поездкам. Уезжая ранним утром, он возвращался часам к десяти – но это при верной удаче. А без удачи пропадал до обеда и прикатывал подпрыгивающий на пробитой шине велосипед.

- Ну, достал! - ругался дядя. Многое претерпевший, посеребренный трудовой ржавчиной на местах облетевшей краски, велик был первым кандидатом на металлолом среди хлама, собранного дядей в сарае. Тем не менее, дядя заново готовил его к поездке. Где он бывал и куда так стремился? Излишне откровенный, дядя был неприступен при этом вопросе.

Дядя любил уже наизусть знакомые книги, фильмы смотрел всем давно надоевшие. Всякую ночь, ложась спать, Максим был вынужден слушать его болтовню. Продолжалось это обычно пока бабушка, гневно стуча по стене, не вскрикивала:

- Заткнись, балаболка! Спать мешаешь мальчонке, меня тревожишь! Весь день языком чесал – разве не утомился?

Дядя шепотом передразнивал мать и умолкал. Сухо поскрипывал счетчик; меж раздвинутых штор в небе переливались рапиры звездных лучей.

К работе приступали, не дожидаясь дядю - знали, что проку с него не много.

- Не стыдно? Мы горбатимся, а он разъезжает… – отчитывала его бабушка.

- Подождали бы, куда вам спешить!

- Жди тебя! Так и до ноября прождешь!

После ужина бабушка оседала у телевизора, и опять доставалось дяде.

- Когда антенну поправишь? – спрашивала бабушка. – Обещался месяц назад, да все ждем! Первая рябит, третья не кажет…

- Мама, сейчас на крышу лезть скользко, она за ночь-то подмерзает…

- Скользко ему! За дурочку меня держишь? Иждивенец бессовестный!..

- Мама, я устал, а ты все тревожишь меня! – кричал дядя и убегал на двор, где запоем курил дешевые сигареты. Наблюдать за его ассиметричным, подергивающимся лицом было смешно.

Максим выходил за ворота и спешил в поле. На рассекавшей пейзаж электрической линии дружно лепились сороки – точь-в-точь гирлянда с перегоревшими лампочками. Листья на тополях и березах чуть пожелтели – и превратились в тускло-зеленые зеркала. Максим шел по укатанной колее, рвал травинки и мял их. Надоедливый дядя плелся следом. Максим грустно смеялся над размазней.

Вечером, сидя на лавочке, они смотрели на желтое небо. Покряхтывая, дядя усердно тер ладонь.

- Максим, какую я мозоль натер!

- Да ну вас с вашей мозолью!

- А что такое? А что ты хмурый такой? Помалкиваешь все! Из-за девок?..

- Как это вы догадались?

- А из-за чего еще горевать? – прошептал дядя, подаваясь к нему.

- Дядя Валера, отстань!

- Советом тебе помогу…

- Кто? Вы поможете? Да вы баб-то вообще знали?

- Думаешь, не знал! Если мама меня обзывает евнухом…

- Одна девушка мне нравится… И подойти к ней боюсь.

- Что за девушка?

- Работает в Депо, табельщицей. Месяц назад к нам устроилась.

- Какова из себя?

- Как вам не стыдно показывать? – сказал Максим, шлепая его по рукам. – Вам и не снилось!

- Ой-ой! Что ты! Шары-то лопнут! Подойди, мол: на свидание, в кино…

- Как вы лихо! Можно подумать, у вас так было?

- И было!

- Хорош врать-то!

Дядя обиженно отвернулся, чиркая спичкой. Максиму стало перед ним неудобно.

- Дядя Валера, прости, - нежно сказал он. - Почему я не решаюсь к ней подойти? Мне 23 года, а я в мазуте вожусь… Потому что я грязный трудяга.

- Чушь, Максим!

- Никакая не чушь! Девушке необходима романтика, красота.

- Эх, не ведал ты жизни, сынок! В деньжищах для них вся романтика!

- Нет, - упрямо сказал Максим. – Если бы предстать в другом образе… Сказать ей что-то особенное… подарить стихи, сочиненные мной…

- Стихи? – вскрикнул дядя и подскочил.

- Стихи, - испуганно повторил Максим.

- Будут тебе стихи! – провозгласил дядя и умчал на веранду. Максим следил за ним с изумлением.

Хлопнув дверью, дядя вернулся с оживленным и красным лицом. На нем был болоньевый плащ с рваным карманом; в руке он держал листок

- Пойдем, пойдем, - в спешке повлек его дядя.

- Чего вы надумали?

- Пойдем, говорю! Повезет – и стихи получим…

Совсем на себя не похожий, дядя сбивающейся походкой спешил в поле. Солнце почти опустилось. Округлые облака, как священные чаши, несли в себе последнюю кровь заката. Опавшие листья блестели как рубленое стекло.

- Сто лет назад, - забормотал дядя, - где-то в нашем краю, возле деревни, поселились отшельницы – мамка и дочь. Жили в землянке, построенной кем-то до них, огородили. Но вот разразились дожди – недельные, страшные – и жилище у них порушило. Сами они не управились, и мамаша пошла за помощью. Откликнулся паренек, сын многодетного мужика. Не знаю, как звали этого парня, но, говорят, он слагал стихи и частушки… Отец ему: мол, ступай в город, в газету отдай – напечатают. Он не отважился.

Пришли они с братом землянку чинить – а там дочка, молодая отшельница! Ну что: влюбился, и стал ее зазывать в деревню! Она бы, может, и согласилась, да мать не пустила. А поэт не на шутку влюбился, ходил что ни день! Матери это не нравилось, она угадала неспокойствие дочери…

Однажды мать скрылась и увела дочку с собой. Никто их больше не видел. Поэт был изранен и рыскал в степях день и ночь, объездил все ближние скиты, да не нашел их. Он заболел от тоски и помер, но перед смертью просил схоронить его в поле и посадить над ним дерево. К нему мы и идем.

- Напоминает историю пастушка Хризостома! Сентиментальщина!

Они приблизились к вытянутой, темневшей вдали полосе тополей. Дядя указал на рослое, не приметное дерево, и Максим прикоснулся к нему.

- И где же стихи?

- Где-то здесь, - размашисто повел рукой дядя.

- Слушайте, хватит!

- В твои годы я говорил то же самое… Но я нашел их – и все ради Алички…

- Какой Алички?

- Максим, ты замечал нашу пухлую соседку? По утрам она кормит кур и горланит на всю улицу с каждым прохожим. Это и есть Аличка, она мне нравилась.

- Замечательный у вас вкус.

- Нет! В юности она была тоненькая, темненькая, как цыганочка. Восточная красота - силки: я полюбил ее и надеялся удивить, да не знал как. Дед Иван – Царство небесное! - насоветовал это дерево. Я не верил ему и полез из интереса. Не догадался взять ни бумажки, ни карандашика.

- И что?

- Стихи были, Максим, я нашел их, честное слово. Я испугался и чуть не грохнулся… А внизу понял, что не запомнил толком ни строчки!

- Ничего не запомнили?

- Кое-что запомнил, но так несвязно…

Не в счастье суть

И мудрость не в улыбке.

Напрасно судим по ошибке

Дела и чувства чужаков.

- А потом? Почему вы не пытались еще?

- Нет, с меня было довольно! Я мучился две недели, пытаясь восстановить. Не вышло. А пока я медлил, Аличке навязался другой ухажер… Досадно, но и к лучшем: после рождения дочери она располнела и превратилась в… ну, ты видел.

- Жалко, - сказал Максим.

- Нечего жалеть мое глупое прошлое! Я даже рад. Напишу завещание, чтобы меня кремировали, как помру, и развеяли прах – хочу без следа исчезнуть из мира! – Максим засмеялся, принимая это за дядин треп. - Если не боишься – попробуй…Я подсажу тебя, а вон там, видишь, прибита плашечка…

- Попробую.

С дядиной помощью Максим взобрался на нижние ветви. Дядя смотрел на него погрустневшим взглядом - воспоминания что-то стронули в нем, он впервые за годы почувствовал себя еще несчастнее.

- На самый верх лезть?

- Лезь, лезь. Стихи могут быть где угодно.

Поднявшись уже высоко, Максим ощущал неприятную слабость в теле. Его глаза впивались в серую кору, но вместо заветных рифмованных строк находили лишь редкого муравья, покорявшего высоты куда увереннее, чем он. Окружая Максима, теплым светом бесчисленных свеч горели осенние листья.

- Нет никаких стихов, - сказал он разочарованно. – И лезть не стоило…

Досадуя, что волшебства не случилось, что дядя надул его, как ребенка, Максим сел на ветке и смял в пригоршне сухие листья. Их хруст успокаивал, нашептывал что-то старческим добрым голосом. Он звучал все отчетливее… Раздавался где-то внутри его, и был внятен в тишине осеннего поля.

Улыбка в комнате осталась

Как остается ветерок

От бури, ускакавшей на восток

В страну степей.

И тень твоих витых прядей

На стенах бабочкой порхает

И голос звонкий замирает -

Ловлю его…Все пропадает.

- Максим? Чего ты там шепчешь?

- Я услышал…

- Да ты что! Диктуй! – Бросившись на колени, дядя застрочил по бумаге.

И пока Максим повторял эти строки, миг вдохновения миновал. Желтая пыль осыпалась с его ладони.

"Что это было?" - думал он, спускаясь. К уху приклеилась паутина, под ногой подломилась ветка, и Максим с испуганным сердцем прижался к стволу. Дерево обступила темень, оно стало холодным и скользким.

- Максим, живой? – кинулся к нему дядя, когда он свалился на землю. Дядя приподнял его и крепко сжимал в объятиях.

- Я мертвого видел, он говорил со мной голосом старика! Смерть старит и молодых! Он лежит под землей, опутан корнями – как вы и рассказывали! Он молодеет от наших чувств…

- Да брось ты, родной! Никого там нет, это наши фантазии… Дерево и легенда о нем – всего лишь дватели воображения.

- Как? Вы мне соврали все-таки? Значит, стихи я сочинил?

- Ты. А чему удивляться! Надеюсь, они помогут тебе надежней, чем мне… - сказал дядя, подавая ему листок. – Пойдем, погуляем немного. Хочется очень поговорить с тобой.

…Выполнив дядино поручение по покупке деталей для велосипеда, Максим вернулся в Проплешино две недели спустя. По случаю его приезда бабушка пообещала блины.

- А этот спит, паразит, - говорила она, показывая на дверь в дядину комнату. – Таращился всю ночь в телевизор, орал, напугал меня, а теперь отсыпается. Я уж и в стену ему стучала, и кастрюлей гремела – спит!

- Я давно не сплю, - сказал дядя, высовывая из-за двери нос и сразу же прячась. – Я ночью футбол смотрел.

- Разбуди меня еще, я устрою тебе футбол!

В ожидании сели за стол.

- Ничего у меня не вышло, - сказал Максим. – Я о стихах.

- Не оценила?

- Да какое! Мне и самому смешно стало. Набрался я храбрости, вошел в кабинет, подал листок. Она прочла, понять ничего не может. Это, говорю, я о вас написал. Как она захохочет! А я не обиделся, от ее смеха мне полегчало. Я понял, что она совершенно чужая, что у меня нет причин для любви к ней – кроме той, что она красива…

- О чем, монашке, шепчете? – сказала бабушка, вынося из кухни стопку первых блинов. – Невесту-то, Максим, не нашел?

- Нет, баба Маш.

- Ну, тогда вам есть о чем побеседовать.

- Мама, что я придумал! – заорал дядя. - Максима надо познакомить с Алиной дочкой!

- Правильно! Мало того, что красавица, так еще и скромница, из дому лишний раз не покажется.

Довольный, дядя схватил дымящийся блин и густо заляпал его вареньем.

- Не надо меня ни с кем знакомить, - тихо сказал Максим.

- А ты не отказывайся! И с этого горемыки пример не бери, - сказала бабушка, гладя дядю по голове.

- Мама, - прогудел тот и, сжав ее кисть, крепко поцеловал вымазанными вареньем губами.