– И вот для чего вам нужно развивать левую руку… – назидательно начал я, приняв боевую стойку.

Один из курсантов смущенно кашлянул и сделал неловкий жест.

– Ну или правую – для левшей, – поправился я. – Не суть важно. Итак, основной рукой совершаем обманный маневр – якобы проводя хук – а другой в этот же момент вырываем из стены морковь – оп! – и втыкаем ее сопернику в глаз.

Я сделал выпад – и воображаемый противник был так же воображаемо повержен.

Курсанты восхищенно загудели и зааплодировали. Я с деланным смущением поклонился. Что ж, будучи инженером, подобного успеха испытывать не приходилось, так почему бы не насладиться им сейчас?

– Всё, все свободны, следующее занятие послезавтра, – деланно утомленно махнул я рукой и смачно откусил кусок моркови. На зубах омерзительно заскрипела земля. Я скривился, сплюнул, сунул трофей в карман и отправился в бюро.

 

********

Защелка пневмопочты чпокнула, и на мой стол упал свернутый в трубочку лист. Ну вот, как раз утром закончились профилактически работы по прочистке терминалов – и уже послание. Я осторожно – такого типа письма мне еще никогда не приходили – развернул его, запоздало сообразив, что надо бы надеть перчатки, черт знает, вдруг каким ядом пропитано – и тут же одернул себя, гребаного параноика, начитавшегося справочников по криминалистике. Ну а что, ускоренная переподготовка и перепрофилирование не всегда проходят гладко.

«В батве завелись вридители», – было выведено неуклюжими печатными буквами. – «Корнеплоду угражают червоточины».

Я чертыхнулся. А ведь считалось, что время таких писем прошло уже лет тридцать как! В те-то годы не только предупреждений об угрозах было в избытке – в том числе и фальшивых, каюсь, сам грешен, хотя что взять с ребенка, – но и нападения на рабочих, подрыв котлованов, саботаж и вредительство на самом деле имели место. До тех пор, пока не ввели самосуд и смертную казнь – времени тянуть с юридическими заковыками все равно уже не было. Потом поутихло – так, раз в пару-тройку месяцев какой-нибудь окончательно сорвавшийся с катушек житель Верхнего Города начинал буянить, ломиться в люки или подкладывать петарды к выходам. Конечно, теперь это не представляло нам серьезной угрозы – только если прибавляло головной боли дежурным смотрителям за люками – но все, равно, подобные поползновения нужно пресекать, давить в зародыше. Да и вообще, в последние пару лет было подозрительно тихо, наземники практически не доставляли нам беспокойства. Готовятся, что ли, собираются с силами для последней попытки прорыва вниз?

Хм, может быть, это донос по поводу именно этой попытки? Червоточины… Странно знакомое название… кажется, именно так называли лунки, в которые вкладывали тротиловые шашки. Ох, и нехилый фонтан земли тогда поднимался! Десятилетнего пацана, коим я тогда был, это весьма впечатляло.

Но вернемся к делу. Что это? Неужели целая террористическая группировка? Да еще и с внедрением в Нижний Город? Черт, как нехорошо…

Я повертел в руках послание. Обычная бумага – не местный суррогат из торфа, а та самая, из поры моего детства. Несомненно, отправитель из Верхнего Города. Более того, это обрывок страницы из какой-то книги. Я поднес оборотную сторону к лампе. Полустертый шрифт – сколько же лет этой книге? Тридцать, сорок? – еле читался: «Н.т ..ст. лу..е, чем .одо. .ом». Тупик.

Только вот одна заковыка – точнее, еще одна – пневмопочта уже много лет как связи с Верхним Городом не имела. После того, как оттуда начали стабильно сыпаться письма с угрозами, а также слезливые послания от родственников, которые дестабилизировали местных и не давали работать, приемники наверху обесточили. Говорят, что они так и стоят, забитые под завязку, полные никому не нужных слов.

Я снова взглянул на письмо. Еще одна странность – ни исходного кода, ни перфорации. Великое изобретение – щадящий режим транспортировки, позволивший отказаться от капсул и контейнеров и пересылать документы и нехрупкие предметы без защиты. Плюс оборудованный марк-машинками терминал входа не пропускал ни одного послания не помеченным координатами блока-отправителя. Письмо-призрак какое-то, право слово.

Я потер подбородок, оставил листок в покое и выглянул в перископ. Разумеется, простые люди обходились смотровыми площадками – но один из плюсов должности лейтенанта службы безопасности заключался как раз в наличии перископа в кабинете. Хотя этот плюс будет существовать еще недолго.

Наверху было сумрачно – уже полтора года как. Видимо, опустившись до определенной точки, небесная твердь стала препятствием для распространения солнечных лучей. А может быть, все испарения и выбросы, что копились в главном городе в течение веков, наконец-то спрессовались, оформились в нечто осязаемое – и теперь заменяют там воздух и свет.

Я подкрутил увеличение и перевел перископ на главный город. Район небоскребов зиял полуразрушенными зданиями как рот гнилыми зубами. Я даже смог разглядеть, как под напором небес осыпается один из этажей когда-то крупнейшего в округе офисного центра. Здесь, внизу, все перекрывал мерный гул работающих машин – наверху же, наверное, жили под аккомпанемент медленно разрушающегося мира.

 

********

Стенки лифта были из плексигласа – не нужно тратиться на дополнительное освещение. Я наблюдал, как передо мной – медленно и плавно – проплывают ярусы. Бюро находилось достаточно далеко от поверхности – официально затем, чтобы как можно более оперативно реагировать на проблемы нижних ярусов, неофициально – чтобы в случае теракта наземников пострадать не сразу.

И поэтому я сейчас, прислонившись к стенке лифта и сглатывая, чтобы не закладывало уши, рассеянно следил за сменяющими друг друга сельскохозяйственными ярусами, игриво обрамленными репой, картофелем и редисом, техническими пластами, где то и дело шныряли чумазые «кроты» и ненароком слепили меня фонарями, коридорами интернатов, по которым парами чинно вышагивали детишки в белых комбинезончиках… Все это напоминало мне кукольный домик моей сестры – три этажа в разрезе, бесстыдно вываленные на всеобщее обозрение архитектурные потроха. Но иначе никак – клаустрофобия здесь хоть и весьма успешно подавлялась правильно подобранными лекарствами, людям все равно требовалась какая-никакая иллюзия открытого пространства.

 

********

– Джонни, гляди в оба, – наставительно сказал я парню у люка.

– А что, мистер, – хмыкнул он. – Грозит чего?

– Ты давно выглядывал наружу? – спросил я. – Через год сюда будут ломиться с воплями, мольбами, угрозами, тротиловыми шашками, коктейлем Молотова и прочими малоприятными вещами. Спроси у старого Питера, он тебе порасскажет, как это бывает – ну и уточни между делом, не помнит ли он, кто отгрыз ему левое ухо.

Парень судорожно икнул.

– Вот так-то, – покровительственно сказал я. – И не пропускай занятия.

– Вы думаете, если что, то морковки нас спасут? – уныло спросил он.

 

********

Наверху я сначала стравил из легких весь воздух, подождал десяток секунд – и только потом вдохнул полной грудью. Несмотря на то, что внизу удалось практически идентично воссоздать земную атмосферу, все равно, некоторых погрешностей и примесей избежать не удалось. Ну или дело было в том, что местный воздух испортился – не просто так же висят эти вечные сумерки? В любом случае, от смешивания воздухов обоих городов начинала кружиться голова и к горлу подкатывал комок тошноты.

На всякий случай проверил пояс – да, револьвер и нож на месте. Кто знает, как местные нынче относятся к людям из Нижнего Города. Револьвер наш, уникальная разработка, как и светящийся порох – и ракетницей послужить может, и по прямому назначению. Молодцы мы все-таки – не только город строим под землей да агрономикой занимаемся, а и в других областях науки и техники хватку стараемся не терять. Не зря нас отобрали, не зря.

– Кто там? – спросили из-за двери, когда я, отчаявшись получить ответ на свой стук, пару раз пнул ее ногой.

– Билли, это я, – вот же трус поганый.

– Кто «я»? – перепросили настороженно и чем-то лязгнули.

– Я, Марк, – и тише добавил: – Снизу.

За дверью заскреблись, и она распахнулась.

– Мы же вроде договаривались, что больше не будем, – с неудовольствием сказал Билли-Ящерица, вглядываясь в полумрак за моей спиной. – Правда, тут в последнее время спокойно, но мало ли что…

– Я один, Билли… Да впусти же меня, в конце концов! У вас тут холодно и сыро!

– Вот, к слову о впустить. Вы мне так и не дали пропуск, – Билли в дверном проеме так и не сдвинулся ни на дюйм.

– Да вот он, бери, – чуть не добавил «подавись» я и сунул тонкую металлическую пластинку.

Билли с жадностью схватил ее и поднес к глазам.

– Ух ты, наконец-то! Двадцатый ярус? Это как?

– Примерно как и здесь, – нехотя сказал я. Двадцатый ярус, конечно, не был трущобами – их мы заселять пока не собирались, со временем путем естественного отбора наполнятся сами – но на фешенебельный не тянул. В общем, Билли ничего не терял, но и не приобретал – за исключением, конечно, жизни.

– Ну хорошо, хорошо, – кивнул он, тщательно пряча пропуск. – Ладно. Но последний раз. Несколько сложновато быть осведомителем, знаете ли.

Я молча отпихнул его и прошел в дом. Тут было гораздо теплее и суше, чем снаружи – и, конечно, гораздо светлее. Под потолком мерцала лампочка.

– Энергосберегающая, – усмехнувшись, указал на нее я.

Билли развел руками.

– Какая была. У нас тут не до выбора, знаете ли.

– Как думаешь, успеет перегореть до того, как небо упадет на землю?

Билли снова развел руками. Так, на беседу он был явно не настроен. Ну ладно, тогда перейдем к делу.

– Билли, что это? – я показал ему записку.

Он внимательно вчитался и пожал плечами.

– Понятия не имею.

– Билли, ты в курсе всего, что тут происходит. Тут какой-то заговор против Нижнего?

– Слушай, инженер…

– Я больше не инженер, я теперь в службе безопасности.

– Хорошо, службез, но я все равно не имею понятия, о чем идет речь. Во-первых, что за бред «коренеплод», «ботва»?

– Шифровка?

– Зачем она тут?

– Ну а как вы нас называете?

– Говнюки, – нехотя ответил он.

– Что?

– Ну просто когда вы еще только начинали свои раскопки, отработанная почва была уж шибко похожа на кучки дерьма.

Я хмыкнул.

– Ну и вы, надо сказать, тоже не меньше на него смахивали, – тихо добавил он.

– Билли, ты теперь тоже среди нас – тебе ли жаловаться?

Он промолчал.

 

********

От осведомителя я вышел в растерянности.

С одной стороны, тот божился, что не имеет даже представления, кто мог послать мне это послание и о чем вообще может идти речь. Это могло означать как то, что это была всего лишь дурная шутка – так и то, что наш осведомитель уже вычислен и находился в информационной изоляции.

Я поднял воротник пальто повыше. Может быть, конечно, я отвык от поверхности и успел забыть мелочи жизни на ней – но кажется, что климат действительно несколько изменился. Такая сырость, вода, словно сочившаяся отовсюду, и слизь, которая, казалось, покрыла меня всего – были ли они раньше?

Я поднял голову. И как теперь далеко до верха? В прошлый раз небесная твердь была на высоте около двух миль – а как теперь? Судя по тому, что я видел через перископ в главном городе, расстояние до земли уменьшилось втрое.

Небесная твердь опускалась на твердь земную.

Да, я знал, что это на самом деле силовое поле – невесть как, откуда и почему возникшее и вот уже двадцать лет сжимающее Землю. Сжимающее сначала медленно, микрон за микроном, потом перешедшее уже на миллиметры, дюймы – да к черту разницу в системах вычислений! – футы, метры – и сейчас я мог, как и многие другие, наблюдать, как рушатся здания города, откуда мы все были выходцами, откуда мы все бежали, как только треснули первые крыши. Я смотрел в перископ, а у тех, кто остался здесь, наверху, кто не оказался в числе переселенцев в Нижний Город, огромный подземный ковчег – были места в партере на спектакль об умирающей цивилизации. В партере театра под названием Верхний Город. Забавная ирония судьбы – кто мог подумать, что иерархия уровня жизни и возможности иметь будущее настолько вывернется наизнанку? Что Нижний Город станет желанной землей – о да, именно что землей, ее-то там в избытке – обетованной, а Верхний наполнится всяким недостойным жить сбродом? Тогда-то люди просто бежали по мосту через залив и возвели – разве это слово сюда подходит? – город под землей. И городок наверху – как бытовку для строителей, как пристанище для неприкаянных, ненужных и бесполезных.

Я прищурил глаза и вгляделся туда, где когда-то находилось небо.

Там, внутри – или это мы жили внутри, а там было снаружи? – плескалось что-то янтарно-желтое. Плескалось и переливалось. Мне хотелось разбить твердь, как скорлупу, и коснуться этого янтарно-желтого – но я знал, что это невозможно. Ни рукой, ни пулей, ни ядерной боеголовкой – ничем было не проломить ее. Те ученые, что дотрагивались до нее – это стало не так уж сложно сделать, когда она сдавила Альпы – говорили, что это как приложить руку ко льду. Странно, ведь там, наверху, осталось Солнце – может, это оно и было тем янтарно-желтым?

А потом мы и ушли под землю.

Не все.

А только те, кто был достоин. Всегда же кто-то достоин больше других, не так ли?

Я медленно обвел взглядом окружавший меня город. Справа и слева в проулках клубилось черное марево – туман, влага, пыль, слизь, дым, что это? Тускло мерцали вывески на соседней улице, дрожали огоньки в окнах – несмотря ни на что, люди продолжали жить. Надеялись ли они на что-то? Вряд ли. Я слышал, что уже несколько лет как прекратились церковные службы. Город впал в спячку, оцепенение, медленное ожидание гибели. Что ж, ничего другого им и не оставалось.

Но я знал, что это оцепенение обманчиво. Я знал, что в тот момент, когда настанет агония, когда между землей и твердью останется не более пары футов – все они, все те, кто сейчас делает вид, что все в порядке, будут скрестись в наши люки, просить и умолять, чтобы их впустили, грозить карами небесными – хаха! – и проклинать, проклинать, проклинать.

 

********

 

– Зачем ты пришел? – тихо спросила она.

Я смотрел в сторону и задавал себе тот же самый вопрос. В зале театра было темно и пахло мокрым деревом. Мы сидели на соседних рядах – развалившись слишком небрежно, затаив дыхание слишком напряженно.

– Да так, есть дело в вашем городе, – наконец, нехотя выдавил из себя я.

– Я имела в виду, зачем ты пришел ко мне?

– Мне кажется, что родственные узы предполагают это, – пожал я плечами.

– Родственные узы предполагают не предавать друг друга, а не эти мелочи, – покачала она головой.

– О, ты опять начинаешь! Ты же знаешь, что я всего лишь подчинился правилу. Мы все приняли его. Из всей семьи – только половина. Из близнецов – только один.

Она кивнула.

– Ну да, верно. Ты инженер, я – актриса. Кто будет более ценен в новом мире?

– Я слышал, что в России наоборот, – сказал я. – Что там выбирают самых ценных – и отправляют вместе с семьями.

– Возможно, в этом есть определенная логика, – кивнула она. – Хотя не мне об этом судить. Это ведь ты там – а не я. Как оно? Получилось ли создать семью из избранных?

– Нам не до того, – уклончиво ответил я.

– Рабочие муравьишки. Милые, славные рабочие муравьишки. Топ-топ-топ.

Я кисло усмехнулся.

– Когда-то – господи, кажется, что прошла целая вечность! – я читала в учебнике, что некоторые виды муравьев закупоривают ходы в муравейники своими головами. У них в процессе эволюции появились такие наросты на лбах, – она показала рукой. – Как крышки люков. Скажи, Марк, а у вас тоже они вырастут?

– Ты слышала новости? – перевел я разговор.

– О чем именно? Если о том, что вчера в главном городе раздавило двухсотый этаж «Икарико» – то мы не только слышали это, но даже и видели.

– Нет, я про новости из Японии.

– Марк, вы так любезно поделились с нами динамо-машинами – подозреваю, что теми, которые были вам уже не нужны, но все равно спасибо – но забыли дать нам радио и телеустановки. Те, что в главном городе, уже разрушены. А мы, когда переселялись сюда, как-то не ожидали, что собственные родственнички пожопятся нам на автономки.

– Миранда, ты стала выражаться.

– Любезный братец, я даже курить стала. Однако отмечу, что это я тебя старше – и поэтому твои нравоучения могу пропустить мимо ушей.

– На восемь минут, – уточнил я. – Но так вы ничего не знаете про Японию?

– Мне кажется, что я уже дала это понять, – пожала она плечами. – Что там? Массовое харакири?

– Да нет. Наверное, нет, – неуверенно сказал я. – Просто они же решили не закапываться в землю, а построить город-убежище под водой.

– А, это-то я помню, – кивнула она. – Сомнительная затея, как мне кажется.

– Ну их ученые придерживались иного мнения, – покачал головой я. – И судя по радиопередачам, японцы были весьма довольны тем, как у них все проходит. Они даже успели переселить на дно практически весь Токио.

– Практически весь?

– Ну неэтнических японцев они репатриировали.

– Все равно, какие няшечки, – улыбнулась она. – Смотри, не делили на достойных-недостойных.

– Но связь с ними пропала неделю назад. Со всеми подводными городами – разом.

– А на поверхности кто-то есть еще?

– На поверхности осталось несколько временных городков – для тех, кто вел работы на берегу. Их должны были переселить в последнюю очередь. Но они сами не знают, что произошло. Радиосигнал не проходит, никаких следов жизни под водой нет.

– Закуклились и прикинулись ветошью, – пожала она плечами. – Ну примерно как вы, когда начали переселяться. Не возражаешь, если я закурю?

Я махнул рукой.

Она затянулась сигаретой. Поплыл легкий пряный аромат.

– Тут нет табака, – пояснила она. – Весь использовали лет пять назад. И трав нет, все вытоптали. Старые обои. Эти – с золотым тиснением. Успокаивает, знаешь ли.

Сигарный дым тяжелел от сырости и висел клубами, лениво покачиваясь.

– Вы уверены, что ваши перекрытия выдержат? – спросила она, наблюдая за ним.

– Наши перекрытия – это земная кора, – усмехнулся я. – Конечно, она выдержит.

– Но горы тоже в некотором смысле слова земная кора, – покачала она головой. – И, тем не менее, все видели по телевизору, как рушился Эверест.

– Это другое, – отмахнулся я.

– И вы создаете дополнительные полости в недрах – разве не может так случиться, что вас просто… сожмет?

– Это исключено, – я пожал плечами. – Совершенно исключено. Это первое, что мы обсуждали. Ходы и перекрытия расположены таким образом, что векторы давления будут направлены… – я махнул рукой. – Какая, впрочем, разница.

Она пожала плечами – точь-в-точь как я.

– Мы называем вас Содом и Гоморра, – зачем-то сказал я.

– Вы опоздали, – покачала головой она. – Мы были ими года три назад. Пока еще  хотели быть хоть кем-то. Мы плавали в собственном дерьме, признаюсь. Здесь, – она обвела рукой зал, – был самый большой и шикарный бордель. Там, где когда-то ставили Шекспира и Ростана, был бордель.

– А ты?

– А я делала представления для посетителей этого борделя. Шекспир и Ростан, да.

Она стала методично давить еще не докуренную сигарету о перила кресла.

– Марк… – спросила она. – Сколько нам осталось?

– Ты ничего не знаешь, если ли в городе какой-то заговор? – я сделал вид, что не расслышал ее вопроса.

– Заговор?

– Ну или что-то вроде того. Не слышала слова «ботва», «корнеплод»? Применительно к Верхнему и Нижнему?

Она вздернула бровь и странно посмотрела на меня.

– Ты думаешь, что заговорщики будут делиться своими планами с актрисой? – спросила, помолчав.

– Нет, но…

– Не надо, Марк, – махнула она рукой, продолжая все так же странно смотреть. – Давай я буду думать, что ты пришел ко мне, потому что шел ко мне – а не потому, что тебе нужно расследовать какой-то заговор.

Я встал.

– Ну хорошо, – согласился я. – Давай. Тогда прощай.

– До свидания, Марк. До свидания.

Я покачал головой и ушел.

 

********

Странно, но я уже привык к местному воздуху. И даже больше – мне стало казаться, что в нашем подземном городе душно и вонюче – а как еще может быть там, где из стен деревенского яруса растут морковки, а ярус генетиков разводит мясных дождевых червей у себя в потолке? И эта слизь… может быть, я просто уже забыл, как вода стекает по коже?

Над головой зашипело. Я схватился за револьвер и поднял взгляд. «Теат. Отр…о» – еще пару раз мелькнула вывеска, затем заискрила и погасла. Я пожал плечами и шагнул с тротуара. Миранда разберется с этим сама – я же сюда больше не вернусь.

Это силовое поле что-то делало с водой. Она больше не приходила дождем – скорее мелкой водной пылью. Дождь прост – идет сверху, падает вниз. Хочешь от него скрыться – накройся чем-нибудь и не забывай о лужах.

От пыли же было не спрятаться – она лезла в рот, нос, уши, глаза – тут я пожалел, что не захватил снизу сварочные очки. Их носили даже те, кто никогда и не держал в руках сварочный аппарат – удобные, плотно прилегающие к коже, очки надежно защищали глаза от едких миазмов мокрой земли. А сменные фильтры позволяли раскрашивать подземный мир в яркие цвета. Одно время особенно были популярны зеленые стекла. Откуда-то даже вытащили занафталиненного дядюшку Баума и на все лады распевали песенки про Изумрудный Город…

Стоп.

Я споткнулся.

Стоп.

Я остановился.

Стоп.

Дрожащей рукой вытащил записку и развернул ее. Зажигалки у меня сроду не водилось, а фонарик я забыл в бюро – плохой из меня службез, что и говорить, надеюсь, что инженером был гораздо лучше – поэтому пришлось подносить листок совсем близко к глазам.

Печатные буквы. Кривой почерк. «В батве завились вридители. Корнеплоду угражают червоточины». Двойка по правописанию за такое. Двойка…

Я перевернул листок.

Полустертая фраза на обороте.

«Н.т ..ст. лу..е, чем .одо. .ом».

Ее нужно было всего лишь прочитать вслух. Всего лишь прочитать вслух – а не параноить по поводу заговора.

«Нет места лучше, чем родной дом».

Черт!

Я дурак, я невозможный, беспамятный дурак!

Как я мог забыть!

Тридцать лет назад, маленькими и глупыми, мы с сестрой дурачились, забрасывая приемники пневмопочты только-только строящегося Нижнего Города такими вот ложными угрозами. С бумагой уже тогда была напряженка, поэтому мы растерзали томик «Волшебника страны Оз». Ох, и влетело нам тогда от родителей!

Миранда сразу обо всем догадалась – ей достаточно было лишь услышать шифровку, а я…

Черт! Какой же лопух!

Видимо, много лет назад, что-то заклинило в одном из терминалов – и только сегодня, после профилактики, заработала – и послание-шутка, отправленное тридцать лет назад в службу безопасности, наконец-то нашло адресата. Адресата-отправителя, да. Круг замкнулся.

Я смял письмо в кулаке.

Черт!

Фальшивка оказалась фальшивкой вдвойне – и я сам купился на свою уловку, сам же и попался в расставленные мною тридцать лет назад сети.

В темноте за спиной что-то зашуршало.

Я схватился за револьвер – и обернулся.

Едва различимая – настолько, что ее можно было увидеть, но не настолько, чтобы понять, что это – в десяти шагах от меня стояла тень.

Я поднял револьвер.

– Стоять, – сказал я. – Я буду стрелять.

Тень сделала шаг по направлению ко мне.

– Стой, – повторил я.

Она сделала еще шаг.

Тогда я тоже сделал шаг навстречу.

И выстрелил.

Порох и ракетница, помните?

Я тоже помнил.

И это хорошо.

Потому что, когда вспышка озарила лицо того, кто скрывался под тенью, мне показалось, что я стою напротив зеркала.

  

********

 

– Зачем, – спросил я, пытаясь остановить кровь, что шла у нее из плеча.

– Я просто хотела успеть умереть стоя, – просто сказала она.

– Почему ты не сказала мне, что вспомнила про записку? Почему ты вообще ничего не сказала?

– Мне просто хотелось, чтобы ты посмотрел город – перед тем, как он умрет. Обошел бы его кварталы, поговорил с его жителями… Ты бы потом всю жизнь помнил об этой своей неудаче – и в связи с ней вспоминал и город. Хотя бы так он остался жить – в твоей памяти. Увы, ты догадался раньше – я видела, как шевелились твои губы, когда ты прочел фразу из «Волшебника».

– Но это же глупо, Миранда! Это глупо! – кровь никак не желала останавливаться.

– Не спорю, – согласилась она. – Но и глупость тоже умирает вместе с городом. Ведь там, внизу, в прекрасном новом мире, для нее больше нет места, не так ли?

Я промолчал, сделав вид, что не расслышал.

– Конечно, нет, – продолжала она. – Разумеется. Как нет там места для дружбы, веры, сожалений и памяти. Вы оставили это здесь – лишним, ненужным, забытым. Оставили их нам.

– Миранда, я все равно не смогу тебя забрать вниз, – я беспомощно посмотрел на свои окровавленные руки. – Я не имею права.

– Я часто задаюсь мыслью, – задумчиво сказала она. – А что, если где-то есть село, ферма или просто крестьянин, который не слушает радио, не смотрит телевизор… да и вообще находится вдалеке от города. И он не знает, что именно происходит сейчас в мире. Будет ли он вообще понимать, что что-то происходит? Заметит ли он, что над его полем больше не летают самолеты? Или что птицы стали летать ниже? И что цвет неба иной? Или же он не придаст этому никакого значение?

– А не наплевать ли тебе на него? – я перетянул плечо ремнем так туго, что у нее на кисти вздулись вены.

– Может быть, такое уже когда-нибудь было? – продолжала она, даже не изменившись в лице. – Просто люди тогда не обратили внимания?

– И хочешь сказать, что они выжили?

– Может, да. А может, и нет. Или наоборот – может, нет, а может, и да.

– В этом есть какая-то разница?

– Огромная, Марк, огромная.

– Никто не выживет наверху, – сказал я. – Никто. Еще девять месяцев – и всё.

– Все ли свои ярусы ты построил там, Марк? – вдруг спросила она.

– К чему ты клонишь?

– К тому, что хочешь ли ты умереть согнувшись, на животе, зарывшись как крыса, как червь, как муравей в толщу земли?

– Это весьма комфортабельный город!

– У вас есть театры? Музеи? Парки?

– У вас их тоже больше нет!

– У вас их нет с самого начала.

Я скрипнул зубами. Действительно, все проекты театров и картинных галерей – отклонили в первом же рассмотрении. «Нам нужны жилые помещения и сельхозтерритории», – было сказано мне.

– Думал ли ты, Марк, что будет, если мы не согнемся?

Я усмехнулся.

– Нет, Марк, правда, что тогда будет?

– Будем много-много красных пятен, – с неохотой ответил я. – Ну и немного красной кашицы.

– А может быть, мы удержим на свои плечах небесную твердь? Как атланты? Как атланты и кариатиды – и пусть из плоти и крови, но разве дело в этом?

– Ты бредишь. Или курение обоев влияет на психику.

– О, Марк, это самый простой ответ.

– Пятнадцать минут назад ты хотела умереть – а теперь ты собираешься держать небо?

– Я хотела умереть стоя, Марк, – напомнила она. – Пока могу стоять. Но стоя можно и жить.

– Ну в данном случае – весьма недолго, – кисло усмехнулся я. – Да и кроме того – тебя слишком мало, чтобы… кхм… держать небо.

– Но кто-то должен это сделать. Может быть, оно потому и стало падать – потому что некому стало его держать.

– Попробуй курить обои без тиснения.

Она улыбнулась.

– Нет, Марк. Чтобы держать небо, нужно здоровье, курение этому не способствует.

Я выдавил ответную улыбку:

– Ну вот, кто не курит и не пьет – ты же не пьешь, надеюсь? – тот того, здоровеньким помрет.

Я ждал, что она отпустит какую-нибудь шутку в ответ, мне нужно было, чтобы она отпустила шутку в ответ! – но Миранда лишь серьезно покачала головой:

– «Нет места лучше, чем родной дом», Марк. Мой дом здесь. И ради него я буду держать небесную твердь. Может быть, меня хватит. А может, и нет. Время покажет. Как ты сказал – девять месяцев, да?

Я промолчал.

– Если бы ты не пришел Марк… я бы никогда не подумала об этом. И если бы ты не принес эту нашу записку… Ты не узнал ее, я понимаю – у тебя так много работы там, внизу, я все понимаю, не вини себя. А я сразу поняла, о чем ты говоришь. «Ботва», «корнеплоды»… Еще и «червоточины», да? Там еще должны быть ошибки. У меня всегда стояла двойка по правописанию. Да и по математике тоже… Видимо, поэтому из меня не вышло достойного…

– Миранда…, – мне показалось, что она вот-вот потеряет сознание. Черт, но это же простая рана… кажется.

– Все в порядке, Марк, – она отвела мою руку, когда я попытался еще раз взглянуть на рану. – Все в порядке, правда. Честно.

Я подчинился и просто сел рядом.

– Знаешь, Марк… – продолжила она. – Мне вдруг вспомнилось, какими мы были. И это желание умереть – я думала об этом долго, думала об этом практически постоянно, но боялась. Я просто боялась сделать это сама. Или просить кого-то… А в тебе увидела возможность – идеальную возможность…

– Идеальную возможность умереть?

– Да. Так что я тоже беглец, Марк. Ничем не лучше вас. Только вы убежали вниз – а я хотела еще дальше.

Я покачал головой.

– Миранда…

– Не перебивай, я же попросила. Кому еще я смогу рассказать это? Уже тогда я подумала, что все на самом деле должно быть совершенно иначе – но я слишком долго ждала возможности умереть, чтобы вот так отказаться от нее. И я пошла на поводу у этого своего желания. А на самом деле все не так. Все совсем не так. Нужно жить. Ради тех, кем мы когда-то были. Тех безалаберных хулиганов, которые… которые делали кучу глупых вещей. Глупых, забавных, странных – вещей, которые и составляли детство. Вещей, которые и составляли жизнь.

– Ты произносишь такие длинные тирады, что мне кажется, что ты себя не так и плохо чувствуешь, – прокомментировал я.

– Так оно и есть, Марк, – рассмеялась она. – Так оно и есть… И я поняла, что ради тех нас – кем мы были – стоит жить. И стоит попробовать удержать небо. Разве мы были плохими, Марк? Разве мы тогдашние не стоим того, чтобы удержать небо сейчас?

Я молчал.

– Это даже забавно – благодаря чему нам удалось свидеться. Или из-за чего… Как это для тебя, Марк? «Благодаря» или «из-за»?

Я молчал.

– Прощай, Марк, – тихо сказала она.

Я снова посмотрел на свои руки.

А потом взглянул на небесную твердь. 

 

********

Прошло три месяца.

Тем вечером я не вернулся вниз.

Да и потом подошел к люку лишь один раз – сказать дежурным, что со мной все в порядке.

И что я остаюсь здесь.

И что Верхний Город больше не угрожает Нижнему.

И да, чтобы Билли-Ящерицу поселили не на двадцатом ярусе, как помечено в его пропуске – а на пятидесятом, в моей квартире.

Пусть кто-нибудь другой сражается морковью и смотрит в перископ на разрушающийся город его детства.

Пусть кто-нибудь другой воспользуется той жизнью, что должна была быть у меня внизу.

Пусть кто-нибудь другой влезет в шкурку, которую я сбросил.

Все мои ярусы уже давно построены.

И теперь у меня другая цель.

Стать атлантом.

Осталось сто восемьдесят три дня.

И я буду атлантом.

Потому что, если не я?

Если не мы?

То?