Дверь распахнули с такой силой, что чуть не вырвали с петель. В палату вбежала девушка, громко цокая каблуками. Нет, она не боялась опоздать к последним минутам жизни отца, просто такой темп для нее – норма. Не зря еще ребенком её прозвали:  Эльза - ураган. Вошедшая злобно уставилась на шатенку в очках, сидевшую у кровати старика. Та в свою очередь закатила глаза и отвернулась. Последние лет десять такая реакция сестер служила приветствием.

– Припёрлась... Опять  строишь  из себя заботливую дочь? Не позорилась бы! – Змеей прошипела Анна.

–Молчи уже! Заботиться она. Да как ты переехала к папе, он с больниц и не вылазит. –  Платиновая блондинка с голубыми глазами и не натурально пухлыми губами продефилировала по палате и уселась прямо на кровать, чудом не сбив капельницу.

– Да тебе-то, откуда знать? За полгода ни разу не навестила его. А у папы всегда было больное сердце!

– Девочки, прекращайте.  Хотя бы в мой последний день ведите себя прилично. – Подал слабый голос пожилой мужчина с белоснежной, аккуратной бородкой.

– Ой! У тебя уже лет пять каждый день последний. А толку.

– Эльза! Как ты можешь так говорить? – возмутилась сестра.

– А что? Разве нет?

– Нет, сегодня всё иначе. Я чувствую. Смерть стоит рядом. Уже ощущаю её цепкие руки на плечах. Да и ваша мама меня там заждалась. Вас вырастил, можно со спокойной совестью и уйти.

Повисло молчание. Даже острая на язык Эльза слушала тишину. Лишь писк кардиомонитора нарушал безмолвие. Он словно отсчитывал секунды, приближающие  к вечности.

– Как будто бомба пикает, да? – все-таки не выдержала Эльза. – А потом бабах!

– Ты вообще хоть иногда думаешь, что несешь? – молнии сверкнули в таких же, цвета неба, глазах Анны.

– И что я такого сказала? Вечно тебе все не так!

Писк усилился, и девушки разом уставились на кривую зеленую линию.

– Папочка, все хорошо? Врача позвать? – заботливо поинтересовалась пухленькая шатенка с коротеньким хвостиком на голове.

– Да, все нормально, – как-то не уверенно ответил он и, повернувшись к Эльзе, более бодро спросил, – ну, принесла?

– А как же, – подмигнула та, доставая из сумочки "шанель" небольшую коробку. Под удивленный взгляд сестры, она раскурила толстую сигару и передала отцу.

– Папа, тебе же нельзя! – закричала Анна. – А ты? – ее атака перешла на сестру. –  Четвёртый десяток разменяла, а ума ноль.  Как можно быть такой безответственной?!

Но Эльза сделала вид, что ничего не слышит, и беззаботно нажимала кнопки смартфона.

– Это я ее попросил. – Заступился отец, с огромным удовольствием вдыхая очередную порцию дыма. – Знаешь анекдот? Врач делает наставления пациенту: « с завтрашнего дня, ничего сладкого, жирного, соленого, никакого алкоголя, табака и естественно женщин. Но главное, больше радуйтесь жизни!" Вот и я считаю, что если уж умирать, то счастливым, ведь и несчастные – не бессмертны.

***

  Режиссер видел сцену и зрителей. Уже не нужно отдавать распоряжения актерам. Спектакль начался, и он стал лишь обычным наблюдателем, как простые обыватели.

Пьеса жила своей жизнью. Иногда его веки раскрывались шире, а брови непроизвольно тянулись вверх, но чаще глубокие морщины украшали кривыми узорами белую кожу на лбу

Режиссер знал:  всей публике не угодишь. Но надеялся, что не все уйдут  равнодушными после его постановок и аплодисменты будут хоть наполовину искренними. Ведь смысл его работы:  вложить в души зрителей новое семя, из которого  прорастет что-то полезное для их судьбы, а может и мира.

***

За окном стемнело. Сёстры, опустив головы, сидели у кровати отца.

– Вы как хотите, а я пошла. А то умру быстрее некоторых! – воскликнула Эльза.

– Вечно ты куда-то торопишься и за спешкой ничего не успеваешь, – сказал отец.– Да и сестра твоя не лучше.

– А я тут причём? – возразила Анна.

– А притом, что одной сорок, вторая догоняет и за это время даже ребенка на двоих не сообразили.  Сначала мечтал о сыне, а потом ждал внука, но зря...

При этих словах  сёстры совсем сникли.  Блондинка побледнела, а щеки шатенки покрылись румянцем.

– Ну, зачем ты снова начинаешь? Самому не надоело? – упрекнула Эльза, поправив и так идеально уложенную прическу.

–Да папа! Мы все где-то оступились, но так сложилось,– добавила Анна, смахивая невидимую пыль с одежды.

– Ты не лучший отец, а мы не лучшие дочери.

– Это  у нас семейное, – вставила Анна.

Эльза лишь кивнула. Впервые за десяток лет, сёстры сошлись во мнении.

– Верно... По крайней мере, я сделал все, чтобы мои дети  жили лучше меня в своё время. Да, вы стали сильными, независимыми. Но что вам это дало? То же, что и мне: одиночество. Вы еще можете  исправить свои ошибки, но вместо этого всё грызётесь меж собой. А раньше ведь были не разлей вода.

– Это всё она! – выкрикнула Анна, испепеляя сестру гневным взглядом. – Как её простить, если она украла у меня парня. И ради чего? Чтобы использовать и бросить. Всегда на уме один секс был.

– А что плохого в сексе? – подскочила Эльза. – Я нормальная женщина! А ты, наверное,  до сих пор девственница! Всё принца ждешь!

– Да как ты... Как ты смеешь мне такое говорить! И… И  это лучше, чем трахаться с кем попало!

– Ага, конечно!  Уморила Марка голодом, что он бросался уже на всё, что движется.  Естественно и передо мной не устоял.

– Да! Я его любила, больше всего на свете! Просто у нас ещё до этого не дошло.

– За полтора года?!

– Секс вообще не главное! И Марк был не такой!

– Конечно не такой, кто же сомневается.

– Ах, ты... – теперь подскочила и Анна, готовая набросится на Эльзу.

Перебранку прервал довольно окрепший голос отца:

– Хватит! Успеете ещё волосы повыдирать. Не для этого мы собрались.

Сёстры одновременно уселись и уставились перед собой. Судя по сверкающим  огонькам в их глазах, одними волосами дело бы не обошлось.

– Хотел  сказать, что изменил  завещание, –  продолжал старик, словно и не было  криков,– я все учел, и никто из вас обделенной не останется.

– Мне всего и так хватает. Можешь ей все оставить, я не обижусь, – заверила отца Эльза.

– Спасибо сестренка! Но и я в деньгах не нуждаюсь, из-за такой мелочи не убила бы тебя.

– Значит, я все правильно сделал. Надеюсь, вы искренне так думаете.… Хотелось бы верить.

В палату  вошла медсестра, сделала укол, проверила показания аппаратуры и молча, удалилась.

– И всё же, постарайтесь хотя бы не совершать новых ошибок. Пора уж вам владеть эмоциями, разделять чувства и трезво оценивать…  – приступ кашля прервал речь. Но через несколько минут он все-таки справился с ним. – Ночь уже, что-то я вас слишком задержал. Вы идите. Видимо ошибся, что помру сегодня. Только зря вас потревожил.

– Ну, наконец-то, а то думала, тут ночевать придется. – Проговорила Эльза.

– Ты уверен? Я могу и остаться? – предложила Анна.

– Уверен, как никогда. Идите.

Как только они ушли, старик улыбнулся и закрыл глаза. Вскоре равномерный звук кардиомонитора стал прерывистым, и на нем образовалась прямая линия.

***

Он открыл веки. Знакомая  обстановка гримерной казалась такой же не родной, как и минуту назад. Чужие  эмоции  и чувства  ещё бурлили в нём. Даже тело плохо слушалось, а в ушах никак не стихал гул аплодисментов.  

Всё смешалось. Он не понимал: где его мысли, а где  сыгранного им персонажа. Тяжело выходить из образа, в котором  жил столько времени.

Он считал себя хорошим актером. Выходя на сцену, отдавался полностью своему герою,  иначе можно навсегда остаться статистом в Малом Театре, а  о ролях в Большом тогда не стоит и мечтать.

Поэтому, чем больше времени выделялось в пьесе на его роль, тем сложнее приходить  в себя, возвращаться к реалиям жизни за кулисами.

 «Хорошо, что не убили, как в прошлый раз,– подумал актер,– а то и боль бы еще мучила».

***

–  Полностью? Всё состояние? – переспросила Анна, подымаясь с кресла.

– И ничего не изменить? – уточнила Эльза, сжимая сумочку, словно готовясь бросить её в невидимого врага.

– Да всё. Законно и грамотно составлено завещание. Видно, что работали профессионалы, придраться не к чему. – Ответил нотариус, листая документы на столе в доме покойного.

– Ай да папа! Удивил. – Посмотрев на сестру, Анна добавила. – Но это того стоило, чтоб увидеть твою перекошенную физиономию. Думала уже ничем не проймешь тебя.

Эльза раздраженно махнула. Обращаясь то ли к нотариусу, то ли сама к себе спросила:

–  Но почему именно этому детскому дому на окраине страны?

– Он там вырос! – громко заявила Анна, её глаза с победными искорками в уголках светились торжеством,  – и хотя сбежал оттуда, но всё же – его первый дом.

– А ты откуда знаешь? –  Эльза пристально смотрела на сестру, словно хотела найти ответ на её лице. Даже острый носик, казалось, еще сильнее  вытянулся, как у Шапокляк.

– Если ты не заметила, мне пришлось чуть  больше провести времени с отцом, чем тебе, после смерти мамы. Ты же тогда смылась, а я  выслушивала его пьяные исповеди.

– Да и не удивилась, если бы он завещал всё тебе. Ты всегда была его любимицей! – выпалила старшая сестра.

– Неправда и ты это прекрасно знаешь. Отец всех любил одинаково своей специфической любовью и, наверное, лишь мама да мы могли её понять.

Эльза хотела возразить, но нотариус деликатно прокашлялся и спросил:

– Я извиняюсь, но у вас еще будут вопросы ко мне?

– Да всё яснее некуда,– бросила Эльза.

–Тогда, прежде чем покинуть вас, я должен озвучить последнюю просьбу покойного. Он не указал этого в завещании, но меня лично просил кое-что вам передать.

Сёстры замерли, как будто в ожидании чуда. И две пары холодных, лазурных глаз впились в юриста, а тот доставал уже что-то из своей сумки.

–  Несмотря на то, что все активы и денежные средства перейдут детдому, последней волей покойного было вручить вам эту бутылку вина 1961 года разлива, с просьбой его помянуть в этом доме. Именно её он купил, когда провернул свою первую удачную сделку. Возможно, вам она также принесет удачу.

Сёстры переводили взгляд от нотариуса к бутылке и обратно. Наконец, подняв глаза к потолку Эльза сказала:

–  Да отец, ты не меняешься.

–  Что ж, мы исполним просьбу папы, – заверила Анна юриста.

­–  Да и тянуть с этим не будем,  – подтвердила сестра.

–  Хорошо, с вашего позволения я удалюсь. Всего доброго.

Дверь захлопнулась. В комнате повисло тягостное молчание.

Дочери усопшего отца задумчиво изучали свое единственное наследство.

***

В гримерную вошли. Темно-карие глаза остановились на актере, сидящем перед зеркалом. Тот устало глянул в отражение и попытался подняться с кресла. Но тело ещё плохо слушалось и это выглядело довольно нелепо со стороны.

– Сиди, сиди,– остановил его вошедший, – я на минуту.

Перед ним стоял Режиссер. Сеточка морщин в уголках глаз и проницательный взгляд, говорили о том, что ему могло быть как и около пятидесяти, так и намного больше. Главный выглядел спокойным, но за этим могло скрываться всё что угодно.

– Ты хорошо справился с ролью, – четко выговаривал каждый слог режиссер.

 Все знали, что «хорошо» – не «отлично», но и – «не плохо». Это радовало.

Актер расправил плечи. Постепенно приходя в себя, как физически, так и морально.

– Публика довольна и если даже финальный акт где–то пойдет не так, зрители ещё будут под впечатлением от твоей игры, – продолжал Главный.

Это означало  «хорошо с плюсом».

Он кивнул и привстал. Движения наконец-то стали нормальными. Образ отпустил. Вживаться сложно, но и выходить нелегко. От каждого сыгранного персонажа оставался неизгладимый след, но и необходимый опыт, для восхождения наверх по карьерной лестнице. Ведь плох актер, не мечтавший стать режиссером. 

– Спасибо  сер. Постараюсь в следующий раз поработать лучше, – произнес он, уже своим, не охрипшим голосом.

Теперь кивнул режиссер.

– Отдыхай, новая роль будет не легкой, да и как ты знаешь, нет у нас простых ролей.

Главный так же бесшумно  вышел, как и вошел.

Послышался звонок.

Начинался следующий акт. Без него. Свое в этой пьесе он отыграл и мысленно пожелал удачи остальным коллегам по труппе.

***

Одинокая бутылка вина  украшала небольшой столик со стеклянной столешницей. Возле него в мягких креслах сидели женщины. Одни в большом загородном доме.

– Ну, помянем отца и заодно место, где выросли? – спросила Анна, и не дожидаясь ответа, вынула штопором корковую пробку.

–Ага. Разделим нехитрое наследство, – проговорила Эльза,  скривив губы то ли в улыбке, то ли в оскале.

Каждый наполнил свой бокал.

Выпили.  Молча. Не закусывая. 

– А папа знал толк в винах. Эта бутылка целое состояние стоит, так что не такое и плохое наследство нам досталось, – усмехнулась Эльза.

– А ты всё деньгами меряешь. Себя то, во сколько оценила? – устало глянула на сестру Анна.

Эльза налила себе ещё вина и ответила:

­­–Да уж подороже, чем твою персону! И не смотри на меня, как на шлюху. Всё имеет цену. А если говорят, о чем-то бесценном – врут! Цена может быть очень  высокой, но не значит, что не найдется тот, кто её заплатит.  Продается всё: семья, родина, тело и душа. Ты свою, кстати, за сколько продала? – охмелевшим  голосом спросила Эльза.

– Да кому нужна душа, в которую родная сестра нагадила? 

– Всё ещё считаешь себя белой и пушистой? Да если бы не твои вечные придирки, беспричинная ревность и фригидность, Марк бы ко мне не ушел.

На этот раз Анна налила себе вина и задумчиво оглядела комнату. Через распахнутое окно солнце теплом заполняло гостиную. Лучи беззаботно играли на гладкой поверхности стола, купались в багряном напитке и бережно касались хрусталя бокалов.

– Я пыталась объяснить, что секс для меня не главное,  духовная близость ведь намного важнее. Да, была не права. Теперь я это осознаю, но его уже не вернешь. Марк же был для меня всем. Понимаешь?

–  А я ведь завидовала тебе. Марк казался идеальным мужчиной, с которым можно было нормально  поговорить. Он единственный понимал меня. Я не говорила тебе, но я ведь тоже влюбилась в него как школьница, даже самой было противно. И если хочешь знать: не я его бросила, а он. Слышишь? Он! Нашел другую,  кобелем ещё тем оказался. А ты: святой, душа! И где теперь твоя душа?

– Видимо там, где и твоя... Я же больше так и не смогла кого-то полюбить и его не простила.

Эльза подняла бокал. Разглядывая, как красная жидкость переливается на свету, сказала:

– Хоть что-то хорошее осталось в этом мире.

­­­­­­­­– Эльза, а тебе не надоело это всё?– откинувшись в кресле, спросила Анна.

– Что всё?

– Хватит притворяться! Хотя бы раз мы можем поговорить как сестры, как дочери отца и матери, которых уже нет с нами?!

Эльза поставила бокал и посмотрела на Анну, глаза блестели от выпитого, но без насмешек и сарказма. Во взгляде читалось лишь усталость и грусть. 

Алкоголь на всех действует по-разному, но мысли в обеих в ту мину были схожи.

– Не знаю Анна, – вздохнула она, – я уже ничего не понимаю: кто я? Зачем всё это? Или наоборот: много знаю и из-за этого еще хуже. Ведь как просто быть молодыми, наивными и всё делить на черное и белое.

Анна допила вино и ответила:

– Мы и детьми, бывало, дрались, ругались. Но и делали много сообща. Прикрывали друг друга в наших шалостях. Что изменилось? Откуда эта слепая гордость и холодная ненависть? Из-за одного эпизода много лет назад так измениться…

Анна поставила бокал и налила уже себе и Эльзе, та кивнула и сказала:

– Но сейчас вот сидим и пьем вдвоем. Значит изменились, повзрослели, а ведь за последние года перекинулись лишь несколькими колким фразами.

– Да, изменились. Но не повзрослели. Мы – выросшие дети. Заигрались  в обиду,  утонули в азарте, взяли себе роли плохих сестер и дочерей. А в итоге – хреновые сироты.

– Заигрались Анна, заигрались. Карьера, бизнес, успех, а ни семьи, ни друзей,… ни любви.

­– Эх, жизнь профукали, любви не нашли, друзья из-за денег. 

– Перестань Анна. Не сгущай краски. Как говорили когда-то: в сорок лет жизнь только начинается. А тебе лишь тридцать восемь.

– Ох, спасибо, что напомнила! Успокоила!  Ну, ты и в свои сорок на все тридцать восемь выглядишь.

Обе засмеялись легко и не принужденно.

– Кстати о душах: не нужно их никому понимать, главное, что мы друг друга поняли, все-таки родные не лишь по крови, правда?

– Да! И пошли они все! – огласила тост Эльза.

– За нас!– подхватила Анна.

Обе залпом осушили бокалы.

Не сказав ни слова прощения, они поняли, что стена ненависти рухнула меж ними. Почувствовали, молча – без намеков.  Перешли ту невидимую грань понимания.  Прошлое, осталось  позади, а им жить и многое еще нужно успеть сделать.

***

Он любил  тот момент, когда еще не знаешь: в каком спектакле и какая роль достанется. Приятное чувство волнения и адреналина охватило его. Просыпался азарт, предвкушая борьбу за существование на сцене: доказать себе и всем, что можешь сыграть всё.

А больше всего ему не нравилось ждать. Ожидать своего часа, минуты, секунды появления на сцене.

Стрелка медленно ползла по циферблату, убивая время. Ассистент режиссера, заглянув в гримерную:

– Ваш выход через минуту.

Он  поднялся. Посмотрел в зеркало на себя, ещё не занятого другим образом и вышел,  готовым к перевоплощению.

Занавес поднялся. Свет ослепил глаза и осветил декорации. Акт начался. И вот прозвучит его первая реплика.

***

– Э-э-э!– раздалось в родильном отделении. Первый звук нового человека.

– Анна, у вас родилась здоровая и крепкая девочка, – сказала врач и положила мокрого, чуть синеватого младенца на грудь еле живой, но счастливой маме. Ощутив материнское тепло, малышка замерла и начала чмокать губками.

– Ну, наконец-то! Я стала тетей! – кричала за спиной доктора,  сквозь марлевую маску Эльза с видеокамерой в руках. – Какая же она чудесная! – стала нахваливать новорожденную племянницу тетя, а про себя подумала: "Ужас! Надеюсь, как подрастет, станет посимпатичней. Ох, не зря я не доверяю этим Банкам спермы".

***

А Главный решил пошутить. Мало того, что роль женская досталась, да еще в пьесе, которую думал, что отыграл. Ну что же и этот вызов принят.

Скоро  личные мысли, воспоминания, чувства, привычки и эмоции отключаться совсем. Он начал входить в роль или роль входила в него. Потом остается одна интуиция, осколки характера, смутные воспоминания былых ощущений и знаний. Будет создаваться новый образ души героя, в котором ему играть.

В его Театре одна сплошная импровизация в спектаклях,  где играют жизнь. Сам решаешь: играть главную роль, оставаться на втором плане или затеряться в массовке статистов. А в конце Режиссер скажет: справился ли, да аплодисменты невидимой публики будут единственными судьями. Если конечно прозвучат.

 И не важно, что зрители не знают как это: переживать, плакать, радоваться мелочам и смеяться над глупостью. Его задача, чтобы они хотя бы это представили. Да и зрители еще очень юны. Ведь он всего лишь актер детского: Малого Театра.  

Сейчас в их Мире  всё легко:  все проблемы решены, лишняя суета исчезла, чувства понятны, желания свободны – бери да  наслаждайся жизнью. Но многим  хочется странного: увидеть и ощутить новое, вернее давно забытое старое; пробудить в своих закромах памяти  то, чего  уже нет в нашем беззаботном существовании, и не будет.

 Мир изменился, люди изменились. Остался лишь этот Театр. Ведь скучно бывает даже в раю.