Как же здесь много людей – океан серебристых скафандров. Большие и маленькие, с военными нашивками и без них; старики и дети, женщины и мужчины – все хотят попасть на борт «Реновации». Космопорт гудит миллионоватным трансформатором. Верхние площадки смотровых вышек вдоль взлётной полосы забиты до отказа людьми в форме. Они без скафандров. Они никуда не летят. Впрочем, как и я. Стою и смотрю на толпу будущих марсиан, только снизу, с центрального входа, возле длинных стоек с автоматизированной администрацией – открытый павильон вдали от основного крытого здания космопорта, возвышающегося Эльбрусом над нами, – сейчас не до формальностей. В воздухе тягучей слюной виснет страх неизвестности. Я тоже боюсь, но не за себя… За Алину… И ещё немного за Лиду.

Лида рядом со мной крепко сжимает ладошку Алины. Их каштановые волосы треплет ветер. В пепельном небе сверкают молнии. Будет ливень. Мы молчим и видим, как военные сверяют личности будущих космонавтов со списками, как те неуверенно заходят в брюхо корабля, похожего на акулу без хвоста, как сверкают проблесковые маячки на полосе... Марс! Не так уж и плохо. Некоторые улетели к чёрту на кулички с названием, которое не то, что запомнить сложно – не выговоришь.

– Зря ты, – говорит Лида, и её голос с чувственной хрипотцой натягивает струной мне нервы, – Сергей бы сделал.

«Сергей бы сделал!»

– Пап, а ты бывал на Марсе? – спрашивает Алина.

Поворачиваюсь к ней и опускаюсь на корточки. Теперь я могу купаться в её бездонных синих глазах, ловить дыхание детства, чувствовать исходящую от неё васильковую нежность. Как же я люблю её! У меня в горле застревают слова.

– Нет, – выдавливаю через силу и провожу рукой по её волосам. – Не бывал.

– Нам пора, – Лида делает шаг вперёд, затем другой. Её движения становятся порывистыми и более решительными.

– Прощайте… – сиплю я им вслед.

Алина оборачивается, машет рукой, и океан скафандров поглощает их.

Подымаюсь. На языке соль. Мне нечего больше сказать. Бреду на выход, не разбирая дороги. Меня толкают опаздывающие на «Реновацию» пассажиры, и я цепляюсь за чью-то ногу, въезжая локтем под дых офицерскому кителю. Военный беззвучно скрючивается, хватаясь руками за грудь. Когда он разгибается, я вижу, что это немолодая женщина с ярко-рыжими волосами и родинкой на верхней губе. Она смотрит на меня внимательно, настороженно, словно я специально.

– Извините, – говорю, – виноват.

– Бывает. – Женщина пытается улыбнуться. – Вы не в ту сторону идёте.

– Правда?

– Да, «Реновация» позади вас.

– Я не лечу.

Секунд пять мы молчим, а затем она, не говоря ни слова, уходит. Мимо снуют автономные погрузчики. Их мозги работают как часы с таймингом до миллисекунды: доставить, обслужить, обеспечить. Я отвлекаюсь на них, забывая об инциденте, и пытаюсь стереть горечь расставания мыслями о работе. Об их работе, о своей – ищу параллели. Не нахожу. Они роботы, а я человек. Я оператор умного дома, а они бездумные исполнители межгалактического космопорта Земли. Я управляю такими, как они. У нас ничего общего, как у меня и Сергея: он управляет такими, как я. Вернее, управлял. Теперь будет управлять моей бывшей женой и дочкой на Марсе…

Расстраиваюсь ещё сильнее. Напиться? Вопрос приклеивается ледяной коркой, обжигает, дёргает. Наверное, нужно!

В ближайшем магазине покупаю килограмм нарезного виски. Один оттиск большого пальца и моих сбережений становится меньше ровно на тридцать процентов. Запрещённый продукт. Но в связи с Ситуацией – можно.

Ситуация, что б их! Слово-то, какое придумали…

***

В моей каморке тепло и сухо. Мухой жужжат датчики накопления электроэнергии. Дом высасывает последние блуждающие по сетям электрические токи. Возможно, он их сам сначала делает блуждающими, а потом консервирует в своих резервуарах. Не знаю. Плохо соображаю. Сто грамм виски размягчили мне мозги. За домом я перестал следить месяца уже как два назад. Жильцы не жалуются, значит, порядок. Да и нет, скорее всего, их – улетели. Сейчас все улетают кто куда.

Я сажусь на диван возле камина и начинаю следить за вспышками искусственного огня. Красные языки лижут зелёную стену. После того как Лида ушла к Сергею и забрала Алину, в моей каморке расцвело буйство красок. Стулья покрылись жёлтой плёнкой наночастиц, двери стали меньше и мрачнее, столы вздыбились углами каменных башен. Когда ко мне в гости приходила Алина, мы с ней играли в принцессу и чудовище, мафию и сыщика, казино и шулера – умный дом делал нам соответствующие декорации. Я играл с дочкой всё время напролёт… Теперь она… Они улетели.

«Наше время кончилось».

Жужжание мухи становится прерывистым, а потом и вовсе смолкает. Я поднимаюсь и иду к датчикам. Сто процентов. Что делать дальше – не знаю. Как жить? И сколько ещё?

– Кгм… Нум, – неуверенно зову я. – Нум, ты слышишь?

– Да, Леонид Витальевич, я вас слышу, – отвечает дом.

– А я… один?  

– Да, вы одни. Ваша квартира стерилизована и защищена. Вы в полной безопасности.

– Я хотел спросить, есть ли ещё кто-нибудь из жильцов?

– Да, есть.

Мне кажется, что я ослышался. Неужели ещё кто-то остался? Не может быть! Дом небольшой, всего на триста девяносто девять жильцов – один из первых небоскрёбов двадцать второго века. Какова вероятность, что кто-то останется, когда «Реновация» единственный шанс на спасение? У меня перехватывает дыхание. В животе булькает и обрывается. Видимо, желейное виски окончательно растворилось. Вздрогнув, как от резкого хлопка, подскакиваю на месте и верчусь, цепляя руками накопители данных.

«Где, где он?»

Мне хочется немедленно поговорить, пообщаться, рассказать, послушать. Общество! Мне срочно нужно общество! Я тороплюсь к панели с одеждой. Нацепив браслеты с гардеробом, выбираю серый костюм в полоску и синюю рубашку с чёрным галстуком, на котором вьются цепочкой белые павлины. Мой рабочий комбинезон оператора растворяется, на смену же приходит респектабельность за пять процентов в час.

– Какая квартира? – спрашиваю я, быстро вытряхивая с холодильника скудные запасы провизии в бумажный пакет.

– Ближайшая функционирующая квартира триста седьмая, – голос Нума звучит отстранённо, словно он читает новостные сводки о дальних уголках космоса, а не говорит о том, что в шлюпке Робинзона под брезентом прячется Пятница.

– Отлично! – кричу я, вываливаясь из квартиры. Пакет норовит выскользнуть из вспотевших ладоней. – Пневмоленту в триста седьмую!

В дальнем конце коридора, возле стрельчатых окон с видом на океан, из потолка вырастает хобот прозрачной трубы из графена. Пока я бегу к нему, на ходу ловя выпрыгивающие из пакета яблоки, вид за окном меняется. Теперь там широкая тропа в поле пшеницы. На какой-то миг мерещится, что кто-то бежит мне навстречу, но это всего лишь моё отражение.

– Поехали, – я встаю под трубу и крепко обнимаю гостинец.

Декомпрессионное шипение на мгновение закладывает уши, а потом со скоростью пушечного ядра меня увлекает, крутит поток, толкая вперёд, будто лекарство из капельницы под взвешенным нажимом врача.

Врачи! Если бы Алине не нужен был медицинский уход…

Я резко зависаю на доли секунды в невесомости, а потом обратная тяга закрывающейся пневмоленты ставит меня точно перед дверью из матового пластика с цифрами триста семь в правом верхнем углу под камерой видеонаблюдения – паук с глазом на спине. Я повожу плечами, убираю мешающую прядь волос, нажимаю. Дверь бесшумно отъезжает в сторону.

«Уже не один, уже легче…»

Квартира аскетична и напоминает гараж при больнице. Белые стены, запах лекарств и механические детали с бирками. Хозяина не видно. Я хожу в растерянности, натыкаясь на стол, стулья и диван. Они странной формы, похожи на лодочки. Каноэ – я бы так сказал. Каноэ для детей. Я вглядываюсь в одну лодочку внимательнее. На её дне, ближе к изголовью, лежит человек. Сначала принимаю его за часть разобранного домашнего робота, так много в нём всего механического, но он поворачивается ко мне другим боком, и я узнаю человеческие черты, эмоции: удивление, раздражение, гнев.

 – Кто ты? – лицо недовольно кривится, брови хмурятся, а губы сжимаются в тонкую полоску. Редкие длинные волосы цвета поспевшего льна не могут совсем прикрыть металлическую пластину в височной доле и также слабо закрывают цилиндр глазного имплантата.

Цепенею и теряюсь. Все слова, что хотел сказать, забываю. Да и что я хотел сказать-то?

– Где Света? – вопрос незнакомца звучит резче. – Где она? – Он пытается приподняться, но ему не хватает сил.

– Я Леонид, оператор дома.

– Что ты здесь делаешь?

Врать людям, у которых не хватает ноги и одна рука наполовину разобрана – грех, но так как мы все скоро умрем, я лукавлю:

– Плановый осмотр.

– Да?.. – в глазах человека читается недоверие. – Значит, не взяли?!

Я ставлю пакет на стол и присаживаюсь возле него.

– Не захотел.

– Ты идиот?

– Да, – соглашаюсь я после недолгих раздумий. – По всей видимости, идиот.

– Я так и подумал, – улыбается человек. – Коля. Рад знакомству. Что у тебя там? – Он кивает на мои гостинцы.

– Яблоки, сыр с плесенью и виски.

– Плесени больше чем сыра? – спрашивает Коля и подмигивает.

– Да он немного испорченный, – отвечаю я, краснея. – Но…

– Не волнуйся, двигай ближе столик и нарезай.

Я быстро осматриваюсь и нахожу столик, двигаю его, раскладываю угощения, режу.

– А я рад, что так всё сложилось, – говорит Коля, выбираясь из своего саркофага. – Если бы не Ситуация, так и не поговорил бы ни с кем перед смертью. Сидел бы здесь сам, пока не бабахнуло.

– Всё должно пройти бесшумно, – возражаю я. – По галографу транслировали передачу о микроволнах из частиц меньше кварков, которые сжигают планету, как костёр сухую ветку. Но они человеческому глазу незаметны. Всё из-за учёных и коллайдера в Тихом океане. – Добавляю веско.

Коля здоровой рукой цепляет ломоть сыра и отправляет его в рот, затем две пластинки алкогольного желе.

– Враки это, слушай свой галограф больше. Японцы бахнули по Штатам тектонической бомбой и достали до ядра, вот что было!

– Откуда такие сведения? – удивляюсь я Колиной осведомлённости. – Впервые о таком слышу.

– Людей надо знать важных.

– Кроме Серёги не знаю никого.

– Это потому что ты не спортсмен, – говорит Коля. – А я раньше был спортсменом. Настоящим! У меня было всё: медали, женщины, связи. Ты знаешь, какие я рекорды ставил? Не знаешь?.. Никто сейчас не знает! Слишком быстро живём. Слишком…

– А как…

– Хочешь знать, что случилось? – перебивает Коля и берёт ещё две пластинки. – Состарился я. Сам понимаешь конкуренты, химия, имплантаты. Зависимость ап-грей-да. – Последние слова он произносит скомкано, дёргая подбородком в сторону, словно отгоняя назойливого комара. – Перегорел, влез в кредиты.

– Какая зависимость? – не подумав, переспрашиваю я.

– Ап-грей-дов. – Видно, бывшему спортсмену с трудом даётся это слово, но он специально растягивает его по слогам – преодолевает. – Это когда ты усовершенствуешь себя и не можешь остановиться. Например, не бросая ядра, увеличиваешь толчковую силу руки или, не играя в футбол, ап-грей-дишь ноги. А там гарантийный срок кончается, дорогие детали, обслуживание в копеечку, кредиты, долги… Одиночество.

Коля замолкает, и я вижу, как по его небритой запавшей щеке катится слеза. Кляну себя идиотом и не знаю, как справиться с неловкостью. Что сказать? Что сделать?

– А от меня жена ушла, - говорю я. – Лидой зовут. Умница и красавица. И дочку забрала… Алинку. Люблю больше всего на свете. Больше жизни люблю.

Сказал, и стало легче, словно дверцу кто открыл на дне души, и оттуда выскользнуло спрятанное от чужих, посторонних глаз нечто. Нечто давящее меня последнее время сильнее Ситуации, сильнее безденежья. Нечто съедающее и гнетущее душу.

Я с благодарностью смотрю на Колю:

– Извини, что…

– Тряпка!

– Что?

– Бороться надо! До кровавых мозолей, до порванных связок, до сломанных пальцев, до разбитой головы, до смерти. А ты тряпка, Лёня!

– Я не тряпка, я боролся! И сейчас борюсь. Думаешь, почему я здесь? Потому что полёт на «Реновации» стоит денег, которых у меня нет. Кто их заплатит? Не знаешь? А я тебе скажу! Сергей их заплатит! А кто их отрабатывать будет? Лида, да?! А потом Алинка! Нет, уж лучше я здесь с тобой и с сырной плесенью, чем там, но…

– Лёнь, ты это…

– Что, Коля, что???

– Не сердись… Я тоже остался, потому что в долгах. У ребят занять не смог, совесть не позволила, а у государства, что можно было одолжить – я уже одолжил. Прости.

Я киваю, и мы начинаем молча запихиваться вискарём.

«Как там Алинка? Сможет ли она адаптироваться к марсианским условиям? У неё астма в стадии ремиссии – это серьёзно. Сергей хорошо заботится о ней… и о Лиде. Денег не жалеет, но… но… Почему я не смог?»

  Мысли скачут, словно табун диких лошадей, и мне кажется, что я сам – жеребёнок, который отбился от взрослых и теперь не знает, как быть дальше. Ароматы свободы, из полевой травы и жёлто-красных скал, душат многогранностью направлений, и чувствую себя потерянным, никому не нужным. Становится больно и горько. И вина, вина в этом ни чья-либо, а исключительно моя. Не успел, отстал, потерялся, не смог приспособиться.

Хватит! Жалеть себя хватит, говорю себе – это не ты, это алкоголь. Ты всё сделал правильно: без тебя им будет лучше!

– А кто такая Света? – спрашиваю я.

Коля вздрагивает и смотрит отрешённым взглядом, будто забыл обо мне и теперь силится вспомнить, кто перед ним. Но быстро стряхивает оцепенение и чмокает губами. Звук, подобный хлопку открываемого шампанского. Неужели у него и в горле имплантаты?

– Светлана Павловна – человек с большой буквы. Она учёный. Живёт в триста пятьдесят первой, но сейчас, наверное, на крыше поливает гортензии. Она всегда их поливает в это время. Очень умная женщина!

– А давай её навестим, – неожиданно предлагаю я.

– Давай, – легко соглашается Коля. – Только ты должен помочь мне. Сам я не дойду.

– Без проблем, только яблоки соберу. Женщины любят яблоки. – Засовываю фрукты в пакет и помогаю Коле подняться. Он опирается на меня, обхватывая рукой шею. Идти неудобно, но я стараюсь. Неизвестно, когда Ситуация доберётся до нас. Наш регион последний. Возможно, мы и до крыши не дойдём, как всё закончится.

– Нум, пневмоленту на крышу!

До конца коридора делаем пару остановок, приваливаясь к дверям пустых квартир. Помню, в середине двадцать второго века был принят закон о дверях без замков и психоэмоциональных ловушках индивидуального действия. Не прижилось. Ловушки отлавливали невротиков, которые могли нанести вред хозяину жилища, но от довольных жизнью воров они были бесполезны.

«Человеческая натура неизменна», –  бурчу себе под нос и тащу Колю дальше. – «Врагу не сдастся наш гордый варяг!»

В пневмоленте тесно и меня пару раз прикладывает о стенки. Из брови начинает капать кровь. Машинально вытираю её бумажным пакетом. Наконец, мы на месте.

Сшибают ароматы цветочных сладковато-пряных запахов, словно джунгли захватили магазин восточных приправ. Мы в огромнейшей теплице, где климат выставлен на тропики. Влага оседает на волосы, лицо, руки. Жарко и душно.

– Куда идти? – спрашиваю.

– Туда. – Коля кивает на высокие зелёные стебли, укутанные фиолетовыми лепестками с жёлтыми прожилками. – Ты ж оператор, ты должен знать. – Прибавляет он с удивлением.

– Только датчики и связь со службой поддержки. Больше в мои обязанности ничего не входило. Да и времени некогда было ходить по дому.

– Почему?

– Ну, в день поступало около ста-ста пятидесяти звонков, и на все надо ответить, обработать.

– А Нум? Он же искусственный интеллект? Он что не мог все вопросы сам решить?

– Нум, отвечает за комфортабельную эксплуатацию дома, но не за роботов-уборщиков или галограф, к примеру. А таких вещичек у каждого жильца, знаешь, сколько? А кто отвечает за то, чтобы жилец был доволен?

– Может, жилец и отвечает. – Мягкий ироничный голос с бархатной интонацией заставляет меня остановиться. Коля радостно вскрикивает:

– Света! – и отрывается от меня, прыгая на одной ноге к теням возле стеблей неизвестного мне растения.

Я приглядываюсь внимательнее и вижу женщину в широкой шляпе из соломки с лопаткой в одной руке и с лейкой в другой. Она подходит ближе, свет ламп падает на неё кругами. Поверх платья, похожего на кимоно, заляпанный землёй и грязью фартук. На губах улыбка, а в глазах грусть, как у певчей птицы, которая знавала когда-то жизнь на воле.

– Леня, – представляюсь я, делая поправку на её седую прядь, выбившуюся из-под шляпки. – А вы Светлана Павловна?

– Да, это я. Можно Павловна, – говорит женщина и манит меня рукой. – Пойдёмте.

Я иду вслед за Колей. Он довольно уверенно прыгает возле Павловны и что-то ей шепчет. Только сейчас мне в голову приходит мысль, что Колины апгрейды, помогли сохранить ему некоторую возрастную усреднённость, когда уже немолод, но ещё и не стар. Удивляюсь самому себе, но продолжаю развивать мысль в этом направлении. Возможно, они ровесники и Коля согласился пойти к Павловне, покинув уютную квартиру, только ради того, чтобы быть к ней ближе в этот смертный час. Ситуация могла нагрянуть в любую минуту, а тут… Симпатия? Чувства? Любовь? Не лишний ли я здесь?

– Присаживайтесь, – говорит Павловна, – сейчас будем пить чай.

Мы входим в беседку из веток и листьев. Если бы я не знал о возможностях ландшафтного дизайна, я бы подумал, что это природа свила удобные кресла и монументальный стол с гнездом на ножке, в котором сейчас поблёскивает самовар, а на его ручках болтаются деревянные кружки. Беру и рассматриваю их: сколько же всего удивительного!

– Светлана Павловна, позвольте полюбопытствовать, а почему вы здесь, а не на "Реновации"?

– Знаете, Лёня, я родилась и выросла на Земле. Эта планета моя Родина, а Родину, как вы понимаете, не бросают по первой же прихоти. 

– Так вы же умрёте!

– И по второй тоже.

Я смущённо прячу глаза.

– Как вам мой сад? – разливая чай, спрашивает Павловна.

– Красивый, – отвечает за меня Коля. – Жаль, что его японцы этой бомбой тоже.

– Коля!

– А что, ведь правда…

– Какая правда… Не потому всё будет.

– А почему? – встреваю я, обжигаясь чаем. – Что на самом деле случилось?

– Жадность случилась человеческая. Глупость.

– Не понял.

– Вы сколько в Москве живёте?

– Всю жизнь, – отвечаю я. – Тридцать лет.

– Вы видели парки, цветники, сады?

– Нет.

– Вот так и во всём мире. Сорок семь миллиардов человек! Шутка ли? Яблоку негде упасть! Люди заперты в собственных квартирах, как в гробах. Рождаются там, живут и умирают. Потом дезинфекция и следующие жильцы. Вам ли не знать?

– Знаю… – Мой язык заплетается, хоть я и не пьян. Светлана Павловна права, но как это вяжется с Ситуацией – понять не могу.

– Все потребляют и потребляют, потребляют и потребляют, а отдавать, кто будет? Земля истощена, она устала!

– Так вы думаете это… это… – Мне не хватает сил осмыслить и озвучить. – Это…

– Это самоубийство планеты! – заканчивает за меня Коля.

– Не может быть! – вскрикиваю я. – Да вы с ума сошли! Это военные всему виной, это они что-то напортачили. Коля прав! Не зря же не все полетели на «Реновации».

– Если бы, Коля был прав… – вздыхает Павловна.

Мы молчим. Я смотрю на купол теплицы и вижу, как крупные капли шлёпаются мутными кляксами на графеновые стёкла. Ярким серпом светит луна. Поздний вечер, если не ночь, может, часов одиннадцать, ещё час и мой представительный костюм исчезнет и вместо него вернётся рабочий комбинезон.

«Золушка, не иначе!» – усмехаюсь, и уже предлагаю во весь голос:

– А давайте подышим свежим воздухом.

Светлана Павловна удивлённо смотрит на меня, потом на Колю, потом снова на меня – и заливается детским смехом. На мгновение мне кажется, что ей лет двадцать. Что у неё живые чёрные глаза с тоннами веселья в глубине – там, где секундой раньше были залежи грусти. Коля подхватывает, и мы смеёмся уже втроём.

 – Свежим… в Москве! Ну ты даёшь! – Его лающий гогот пружинит и разносится эхом: – «Свежим… свежим… свежим…»

Внезапно одна из балок и часть покрытия исчезают прямо над нашими головами. Они растворяются, сантиметр за сантиметром. Я сижу с открытым ртом, смотрю на них, и чувствую на лице холодный дождь. Точно льдинками, он пронзает меня насквозь. Смех обрывается на высокой ноте. Павловна резко вскидывается, переворачивая стол. Её лицо бледнеет и покрывается гусиной кожей. Коля пытается всех успокоить. Подходит к Павловне, обнимает. Крепко и очень душевно, как я обнимал Лиду с Алиной, когда мы поняли, что наша семья расстанется навсегда.

Мне не страшно. Я знаю – Ситуация добралась до нас и всё происходит так, как говорили по галографу: медленное таяние знакомых предметов. Они ещё советовали не волноваться и соблюдать спокойствие. Я соблюдаю. Ощущаю лёгкий зуд, покалывание... И таю…

***

– Лёня, очнись! – На мне точно кто-то пляшет чечётку. Ломота во всем теле невероятная, но голова ясная и чистая, будто её хорошенько убрали и проветрили.

– Лёня!

Открываю глаза. Девушка – большие, расширенные от испуга, чёрные глаза, длинные волосы, колышущиеся в такт ударам сложенными замком пальцами, обнажённая грудь – с остервенением лупит меня в солнечное сплетение.

– Ну же!

– Кватит! – выдавливаю я. – Кто ты?

Девушка сначала визжит обрадованно, а потом с такой же, но несколько изменившийся интонацией спрыгивает с меня и скрывается в высокой траве.

– Не смотри! – кричит она оттуда.

Трава, очень мягкая и сочная, пахнет летом и спелыми апельсинами. Её вокруг много, она то нагибается, кланяясь книксеном, то распрямляется, словно пытается дотянуться до краешка пушистого неба. Тёплый ветерок ласкает её, на мгновение показывая мне, где спряталась незнакомка, и тут же закрывает, как бы предлагая поиграть в прятки.

– Кто ты? – повторяю вопрос, пытаясь встать. – Я не знаю тебя.

– Света, – говорит девушка. – Светлана Павловна я. Подожди не вставай!

 Замираю и морщу лоб.

– Врёшь. Павловна в возрасте, а ты молодая.

– Да не вру я. Ты на себя посмотри.

Я с удивлением смотрю на свои руки: кожа чистая, с мягкими бесцветными волосками – в голове щёлкает удивление вперемешку с испугом. Не может быть! В панике ощупываю себя с головы до ног. Всё верно – это я только лет в восемнадцать-двадцать. Господи, как же это!

Последний тезис повторяю вслух и замираю, жду, что мне сверху ответят, но отвечает Павловна… тьфу ты Света!

– Земля обновилась. Ты не понял?! Посмотри вокруг, видишь где-нибудь жилые комплексы, автострады, вообще хоть что-нибудь искусственное, созданное руками человека, а?

– Нет, я ещё даже толком не осмотре…

– А Луну, Луну видишь? – перебивает Света.

Я внимательно шарю глазами по небосводу.

– Нет.

– И не увидишь! Мы даже не в Солнечной системе!

– Так сейчас же день…

– Поверь, я знаю.

Меня одолевают сомнения, и я пружиной выскакиваю из травы.

– Да врёшь ты всё!

– Нет, постой!

Но я уже не слушаюсь глупую девчонку. Как это не в Солнечной системе? А где тогда? Бегу изо всех сил вперёд, жадно всматриваясь в местность: бесконечное поле травы, а на возвышенности, что похожа на слоеный пирог, разливается синяя лента реки, упираясь одним краем в белую подушку облака.

– Где я??? – ору, как сумасшедший. – Где???

– Ты в раю! – отвечает вынырнувший из ниоткуда парень. – Ещё не врубился?

Я останавливаюсь и дышу часто-часто.

– Что???

Парень смеётся, хлопая себя руками по накачанному животу.

– Видел бы ты, Лёня, своё лицо. Ну какой это рай?

– Ты ещё кто? – в изначально чистой и ясной голове появляются негативные туманности.

– Я Коля, не узнал? А я тебя сразу, потому что кроме нас здесь и нет никого. Во всяком случае, так Света считает, а она учёный, ей виднее. Хотя, есть и у меня свои соображения на этот счёт.

– А как вы, Света и ты, Коля…

– Хочешь спросить: как? Скажу честно – не знаю. Думаю, это объединённое правительство, воплотило в план угрозу о золотом миллионе. Слышал о таком?

– Нет, – отвечаю я.

– Это когда на Земле должен остаться миллион жителей! – веско отвечает Коля и хлопает меня по плечу. – Пошли к Свете, по дороге расскажу.

– Пошли. – Ничего уже не понимая, разворачиваюсь в обратную сторону.

Мы идём медленно, раздвигая траву руками, вдалеке маячит копна чёрных Светиных волос.

– Хорошо, что нашли тебя, – говорит Коля. – Мы то сразу, вместе очнулись, как были в объятиях, так и… – Он краснеет и спотыкается на ровном месте, но быстро спохватывается. – Так вот, о золотом миллионе… Значит, я считаю, что сначала расселили всех людей под видом Апокалипсиса по разным уголкам Вселенной, а потом телепортировали Землю в укромное место, подальше от любопытных глаз.

– Телепортировали целую планету? – В голове закручивается вихрь обрывочных мыслей. – Да не может быть!

– Почему не может? Очень даже может! Помнишь, вначале двадцать второго века телепортировали кролика из одной клетки в другую.

– Помню, – соглашаюсь я. – Но тот эксперимент закрылся, когда они попытались телепортировать обезьяну. Гринпис закричал о нечеловеческих экспериментах над животными и программу свернули.

– Ты в этом уверен?

– В чём?

– В том, что её свернули.

– Эээ… Не знаю, – говорю менее уверено. – Но мне кажется, что права всё-таки Света. Земля себя обновила.

– Наверное, – внезапно соглашается Коля, и кричит, уже обращаясь к Свете:

– Я нашёл его! Теперь можно идти купаться! – Бежит вперёд, к ней, оставляя меня наедине с невесёлыми мыслями.

Ещё день назад, а может, и меньше, я думал, что моя жизнь закончилась, остановилась на полпути благодаря неизвестно откуда взявшейся Ситуации, а сейчас… Что делать сейчас? Кто я? Без работы, без профессии, без семьи – изгой, жеребец без табуна. Вот кто! Ну, молодой, ну, здоровый…

– Ты с нами? – спрашивает Света и протягивает мне набедренную повязку из трав, смущённо отводя глаза. Я беру её, надеваю и спрашиваю:

– Что теперь делать?

Света с Колей переглядываются, как тогда в Москве, в беседке, и одновременно начинают смеяться.

– Как что? Жить! Айда на речку!

Я смотрю в их радостные лица, и меня разбирает тоска: почему я не такой, почему не могу радоваться как все, ищу постоянно какой-то смысл, получаю проблемы и вязну в них. Что со мной не так?

– Вы идите, – говорю. – Мне надо подумать немного.

– Ну, ты и мыслитель.

Весёлый щебет растворяется между трав, – я же бреду в противоположную сторону.

Жить. Что такое жить? Вечный поиск счастья или обман для глупцов, которые не могут отличить правду ото лжи и радуются тому, что другие, кроме как глупость, никак иначе и не назовут?.. Хорошо ли сейчас Алине на Марсе? А Лиде? Были ли они вчера счастливее со мной, чем сегодня без меня? Не знаю, такое никаким датчиком не измерить.

Поле неожиданно расступается, и я выхожу на песочную просеку, отдалённо напоминающую сельскую дорогу. Ступни вязнут, и идти неудобно, но мне всё равно.

А почему бы не начать всё сначала? – колет меня в бок острой травой вопрос. Почему нет? Прошлое для историков – надо жить и смотреть вперёд, в будущее. Как Коля, например. Зачем теребить прошлое и стагнировать над ним, как над пузырьком сладкой отравы, вливая в себя время от времени по капле с надеждой вернуть то, что уже и вернуть нельзя. Надо жить дальше!

Я напрягаюсь и начинаю набирать скорость. Хочется ощутить силу мышц, прохладу ветра... Хочется жить! Я бегу пока не выдыхаюсь: лёгкие ходят ходуном, ноги с непривычки дрожат, а пот заливает глаза. Утираюсь и кричу изо всех сил:

– Жить – хорошо?!

Между трав справа показывается одуванчик рыжих кудряшек. Ярко-синие глаза в обрамлении чёрных густых ресниц с интересом разглядывают меня. Тонкие брови ползут к кудряшкам, а маленькая круглая родинка прячется в складке обворожительной улыбки.

– Вы бы, молодой человек, прикрылись, – хохочет девушка. – Не июль месяц – простудитесь.

Я с удивлением смотрю на остатки травы, служившей мне набедренной повязкой. Кровь приливает к лицу. Проворно прикрывшись, машу рукой, отчего девушка заливается ещё звонче.

Внезапно, до меня доходит: Ситуация произошла, не потому что планета устала от людей, или потому что хитрые люди решили избавиться от нехитрых, а потому что планета меняется, как меняются люди, когда понимают, что дальше только тупик, и если ничего не изменить, то ничего и не будет. 

«Не может быть!» – думаю я, и иду знакомиться.