– Расскажи про Золотого петушка.
Ну почему опять про петушка? Что она нашла в этой дурацкой, совсем
недетской сказке?
– Киска, я же тебе читал про него вчера. Ты забыла?
Молчит. Смотрит. Синеглазка. Тишину размечают, мерят на равные промежутки
стрелки настенных часов с ухмыляющимся
Плуто на циферблате. Ночник дает ровно столько света, чтобы в тенях по углам
комнаты могло спрятаться только по одному чудищу. А это нестрашно, ведь папа,
то есть я, легко с ними справится. Соображениями о тенях и чудищах дочь
поделилась со мной на прошлой неделе.
Зевает. Вытягивает руку из-под одеяла и легонько теребит меня за рукав.
– Расскажи.
– А глазки-то закрываются. Устали глазки. Может, я тебе лучше про бобовое
зернышко расскажу?
– Про пе-ту-шка, – раздельно, четко проговаривая каждую букву. Даже
приподнялась на локтях.
– Ложись, ложись. Хорошо, сейчас прочитаю тебе про твоего петушка.
Разыскиваю в тонкой потрепанной книжице золотисто-красную иллюстрацию и,
щурясь, вглядываюсь в текст. Когда заканчиваю, Ната уже посапывает. Выключаю
ночник и выхожу. Интересно, сколько чудищ я напустил, когда позволил темноте
заполнить комнату? А скольких вызываю к жизни, когда просто закрываю глаза?
***
Замерзшие комья гулко стукнулись о крышку гроба. Сергей с трудом отвел
взгляд от темного провала. Ну вот и все. Он выпрямился, взглянул на заплаканные
лица Ольгиных подруг, на хмурые физиономии мужчин. На мгновение встретился
взглядом с тестем и сразу же отвернулся. Затем вышел за пределы участка, прошагал
по узенькой дорожке до угла. Достал сигареты, закурил. Дробно постукивали комья
земли, какая-то незнакомая Сергею женщина, похоже, Ольгина сослуживица, в голос
плакала и размазывала слезы пополам с косметикой по широкому, красному от
мороза лицу.
– Ты почему Нату не взял? Не дал проститься с матерью?
Сергей вздрогнул, обернулся. Тесть смотрел на него в упор, и в то же
время, словно бы сквозь, через него – туда, где
мужички с лопатами уже принялись закидывать землю. В узловатых пальцах
тесть мял незажженную сигарету. Это были его первые слова за сегодняшний день,
обращенные к Сергею.
– Я… решил, что так будет лучше. Она у тети Тани, у соседки…
Сергей достал зажигалку. Протянул ее, но тесть, похлопав себя по
карманам, вытащил свою. Прикуривая, отвернулся.
– Решил он… что лучше.
…На поминках Сергей ничего не ел и почти не пил, а через каждые десять
минут бегал покурить. В один из перекуров он подслушал разговор двух женщин в
коридоре. Вернее, говорила только одна – Сергею показалось, что та, с красным
лицом, которая громко плакала на кладбище.
– Она из-за него поехала, из-за кобеля. Это точно. Она же знала, что он
ей изменяет… Собралась куда-то, на ночь глядя. Когда его дома опять не было. А
на дорогах сейчас ужас что! Гололедица… а она еще в таком состоянии… И тот, кто
в нее въехал, пьяный был вусмерть. Вот так все… Ох, господи-господи… Уроды они
все!
Наконец женщины ушли. Сергей прислонился к стене, втянул воздух сквозь
зубы. Прошептал еле слышно: «Как же это…».
***
В разгар рабочего дня позвонили с незнакомого номера, Сергей ответил и
почти тут же отключился. С полминуты оторопело смотрел на сотовый, словно ждал,
что аппарат превратится сейчас во что-нибудь невообразимое, например – в
огромного жука с крылышками – и улетит. Лучше б он так и сделал. Сергей проверил
номер – нет, его он не знал. Старый номер Кристины он хоть и удалил, однако
смог бы набрать его по памяти в любое время суток, в любом состоянии.
Но вместе с ним он бы вспомнил – и сейчас конечно же вспомнил – свой
прошлогодний разговор с Ольгой. «Я не знаю, кто она – и знать не хочу, – глаза ее смеялись и
плакали одновременно, а руки не находили одна другую. - Можешь уйти к ней или к кому-то еще. Но не пытайся потом
вернуться. Не получится». «Я никуда не уйду, – он накрыл ладонью ее беспокойные
пальцы, – я хочу быть только с тобой. С Натой. Мне больше никто не нужен. Я даю
слово, что это никогда не повторится».
И ведь он сам верил в свои слова. И тогда – год назад. И все это время,
вплоть до неожиданного звонка. Он постарался забыть, ему казалось, что он и
вправду забыл: и игриво-хищный оскал в полутьме, и темные, разметавшиеся по
плечам и грудям волосы Кристины, и живую тяжесть молодого, страстного тела… Но
как бы он мог всего этого не помнить? И тонкий, дразнящий аромат – смесь ее
духов и пота, и жаркий шепот, а особенно то, как удивленно смотрели ее
темно-карие, почти черные глаза, когда он… Сергей сглотнул слюну и нажал на
вызов. Пока ждал, он вспомнил еще об одном разговоре, который состоялся несколькими месяцами ранее того - прошлогоднего.
***
– Если ты, гад, закрутишь с Кристиной, а я узнаю – я вас покрывать не
буду! Что ты сегодня вытворял? – лицо тестя, и без того красное от выпитого,
приобрело свекольный оттенок.
– Да успокойтесь, ничего же не было. Всего лишь потанцевали…
– И это ты называешь «потанцевали»?! Да… – тесть поперхнулся, и
возмущенно покрутил головой, переводя дыхание. – Это не танцы. Это… да ты от
нее не отлипал весь вечер. Какого хрена Степаныч ее взял. Внучку хотел
показать… В общем, я тебе еще раз говорю...
– Послушайте! Вы меня слышите! Я еще раз говорю – мне кроме Ольги никто
не нужен. Она… она – вся моя жизнь. Я не представляю, как бы я без нее…
– Я предупредил… Если что, Ольга все узнает. И пеняй только на себя. Не
ожидал я, Сергей, от тебя такого.
***
На ужин у нас сегодня спагетти с сосисками. Ната смешно втягивает длинные
скользкие вермишелины с причмоком и присвистом.
Расправившись со спагетти, спрашивает:
– А почему так темно на улице?
– Потому что вечер. Потому что зима.
Я убираю ее тарелку в мойку. Открываю коробку сока.
– Нет. Там ночь, – дочка кивает на свое отражение в окне. – Там так много
ночи. – И неожиданно перескакивает: – А дедушка еще приедет?
– Ты к дедушке сама летом поедешь. Когда тепло будет. А пока зима. Новый
год скоро.
Ставлю перед ней стакан и наливаю сок.
– А мама к дедушке поехала?
Закрываю коробку, пододвигаю стакан дочери. И лишь отвернувшись к
холодильнику, стискиваю зубы и зажмуриваюсь. Снова в свете фар вижу наш искореженный
«Ситроен». Залитое кровью лицо Ольги… Столкновение произошло в пятнадцати
минутах ходьбы от дома Кристины. Это если идти обычным шагом. Я же добрался
минут за пять.
Делаю глубокий вдох, ставлю сок на полку.
– Мама к дедушке поехала? – дочь глядит на меня и качает ногой.
Подхожу к Нате, ерошу ей волосы, смотрю в запрокинутое личико. Она
пытливо заглядывает мне в глаза, не переставая покачивать ногой под стулом.
– Понимаешь, – говорю, – я не знаю, как тебе объяснить. Мама очень
далеко. И в то же время мне кажется, что она рядом с нами.
Ната некоторое время соображает.
– Это что, как в сказке?
– Ага, как. Как-то так.
– Ох, ну и куда же она подевалась!
После купания несу дочку в спальню.
– У! Не хочу спать!
– А кто тебя будет спрашивать!
Укладываю на кровать, даю пижаму. Приказывает:
– Отвернись!
Ух ты, господи.
Когда улеглась, спрашиваю:
– Что сегодня читать будем?
– Про петушка.
Вздыхаю, но тянусь за книжкой.
– Слушай, а откуда у нас эта сказка? Что-то я не помню.
– Баба Таня дала. Когда я у нее была. Она мне читала. И подарила.
– Баба Таня? А когда… – я осекаюсь. Я понимаю, когда.
На середине Ната меня прерывает.
– Что такое «лёжан в боку»?
– Что? А, не так. Лежа на боку. Ну, как ты сейчас лежишь. На бочёк
повернулась. И лежишь себе на боку.
Улыбается. И улыбка и глаза широко распахнутые, синие – мамины.
– А Додон – кто? – снова спрашивает.
– Додон? Царь. Ты еще не запомнила? Столько раз слушала.
– А я думала, дедушка.
– Ну, конечно, дедушка. Он же старенький.
– А-а. А царица Шамханская – это мама?
– Что? Кто?
– Ну, царица Шамханская. Ну, она же пропала? Подевалась куда-то.
Молча смотрю на дочь. Нет, милая, царица Шамаханская – это не мама. И
Додон – вовсе не дедушка в этой глупой сказке. А мамы в ней быть не должно
было. Никак.
Но я ничего такого не говорю, я закрываю глаза и погружаюсь во тьму, в
которой слишком много чудищ. И я не уверен, что справлюсь с ними.