(чистой воды диверсия, провокация и саботаж)

 

Что запомнится – то и удивительно

В.Ерофеев, Гневник

 

Давайте, как у Тургенева! Пусть каждый чего-нибудь да расскажет…

В.Ерофеев, Москва-Петушки

 

Никакой километр – CL4-й километр

Магнитная подушка суперэкспресса «Лондон-Петушки» тихо загудела. Качнулся вагон. Абсент «Зеленая фея» тихо плеснулся в бутылке, и побежал белесоватой зыбью по полупустому граненому стакану. Нарезанный кубиком сыр, идеальные колечки стеклянистой салями в тарелке, тесно прижавшись к пышным попкам сезамных булочек, остались недвижимы. Состав отходил с Паддингтонского вокзала.

- Что сказать про ту сторону – еще придумать надо, а вот по эту… Вопрос следует осветить ширше. Сейчас возвратился из Греции. Так там русскому человеку – ноль внимания. Эллины бастуют, эллины нищают, эллины пьют узо и не любят тех, кто такими делами не занимается. А если ты, допустим, решил денег им дать – смотрят на тебя, как солдат на вошь, да спрашивают: "За сколь отдашь?" Потомки Геракловы… Где былое величие души? Не понимают русского человека…

- Да где им! – поддакнул черноусый. – Куда им!

- Во-во, – непонятно к чему сказал я. – А немцы…

- Я-а! – волосяной квадратик на верхней губе ефрейтора свернулся вдруг в черный рулончик, под которым блеснул давно не чищенный желтоватый оскал. – Дойчланд?

- Угу, он самый… Вот был я в Мюнхене, в аккурат на Октоберфест, – пивка свежего захотелось, – так что ты думаешь? Выпил всего полдюжины, айсбайна трохи, вюрстен тоже и… И как отрезало: трезвый как пингвин и веселья – ни в одном глазу! Вокруг ярмарка, пьянка на сто тыщ человеков, веселища… А я онемел. Немоты моей не понимает немота, смеется, пальцами тычет: "смотри-ка, русише шпион – сидит, безмолвствует!" Да разве ж мы, русские такие? Душа кипит – немолвствуют уста…

"Бздынь!" – это черноусый попутчик, нацедив себе неразбавленного абсента, чокнулся с моим одиноким стаканом и молча покачал головой.

- А ведь тоже – тевтоны! На одну букву "Г" погляди: тут тебе и Гёте, и Гёдель, Гофман Амадеус да еще Гримм брательники, Гегель, мощный старик и этот… Гы…

 - Забыл, значит?.. – шмыгнул носом ефрейтор, смаргивая слезинку. – Эх, еще по одной!

- Махнул я на это дело рукой, – сказал я, махнув рукой, чтобы было нагляднее, – и уехал во Францию, в самый что ни на есть Париж. Иду себе по Шестому округу, иду, подхожу уже к Веже Эйфелевой… И вдруг – трах-бабах! – я в арабском квартале. Одна и тысяча ночь. Мечети, казанчи, хит-жабы, кофий без сахара – сплошная Сахара! Один неверный шаг и… Нет, думаю, адресок-то неверный оказался. Нотр-Дам не сразу строился – авось ввел, авось и выведет! Нету там жизни русскому человеку. И французскому тоже. Такая вот Галлия, петушиная страна.

- Что же, везде оно так? – спросил из зеркала близнец черноусого. Сам черноусый в это время, затолкав в рот с полдюжины колбасных отрезков, тщательно, по-вегетариански, их пережевывал.

- Ну, где как… – ответил я. – Взять, к примеру, Же-нэ-Ву: культурная горная местность. Банки там, еще банки, снова банки… Органы международные широко раскинулись – какого-то Бздона Фикса ловят. Я себе думаю: это все-таки центр европский, не эфиопствуй, сотвори что-нибудь разумное животное. Заглянул в банк: "Так мол и так, говорю, хочу склад у вас сделать – секретный и номерной – что скажете, господа хорошие?" А директор женевьевский как закричит: "У-у-у! Ни фунтика грязных денег от олигархов! Прачечная – третий поворот налево, в Лихтенштейнском проулке!" Ни с чем ушел. Бардак он везде бардак – русский, нерусский…

- И ты вернулся? – спросило ефрейторское отражение, а оригинал сонно кивал, щуря осоловелые глазки.

- Пришлось. Куда русского не кинь – всюду клин. Алфавитом, что ли не вышли?.. Так и пришлось, непьяно пивавши, воротить оглобли к Лондонграду. Где цирк Фрикадильный, Нельсон одномачтовый… Бифитер-джинн, Гей-паркинг да Тауэр-паб с колесами… Все исхожено-испито вдоль и поперек. Сплин-тоска взяла такая, что решил я двинуть на родину – в Петушки. И тут…

- Слушай, Сочинитель – хором перебили черноусые, – звонишь ты складно: верится, как родному! Но все эти хождения по мукам к теме не относятся.

- До поры до времени, кемерады. Наберитесь того… терпения! Ровно в двенадцать ноль-ноль по Гринвичу был я на вокзале и сел безбилетником в эту купейную вагонетку.

- Безбилетником?! – выпучились на меня оба ефрейтора. – Блитц унд Доннер! Елы унд Палы!

Тут поезд тормознул на полустанке, который добавил нам еще одного попутчика – седобородого старика в просторном, черного со звездами бархата, одеянии и обширной меховой шапке с ушами.

 

CL4-й километр –FN8-й километр

Старик объявил себя звездочетом. Переглянувшись с усатыми близняшками, мы молча согласились не поднимать излишних вопросов. Выпили по стаканчику за знакомство и Черный Звездочет, даже не спросив, а надо ли, начал свой сказ.

- Есть у меня один приятель – незабываемый архетип! Имечко у него престранное – Дадоныч, а тараканы в его голове завелись еще почуднее… Знаете, на чем свихнулся? На золоте! Не то, чтобы он первый или последний, но всему есть межа! Я ему: "Дадоныч, на кой тебе золото – бери деньгами! Времена не средневековые, а мы – не дикари: "Виза" в каждом кармане…"

А он мне: "Нет, брат – деньги-то они меченные. В каждую бумажку Число Зверя вшифровано! Не по пути мне с ними, брат. Золотишка бы…"

Упала у Дадоныча планка и лежит. Не ест он, не пьет, не курит, не встает даже! Девушек, значит, не любит… Даже в Пресвятой Понедельник не воскресает на работу. Оро о муэртэ.¹ Бес злата – жизнь не жизнь. Я ему говорю:

- Да зачем тебе непременно рыжье? Чем камешки или порошок не угодили? Веса меньше, а толку – больше!

- Пропади-изыди зелье сатанинское с камнями бесовскими! В геену, на кичу огненную ведут они! Глаза б мои на них не глядели…

Вижу, кипит чайник. Крепко кипит: вот-вот засвистит – и пойдут мозги по закоулочкам. День, два от силы. А ведь жаль – не в крутом замесе сгинет душа человечья, мелкой страстишкой сгубится! Вымрет Дадоныч, как последний мамонт. Спасать надо!

Пошел я в магазин "ХОЗТОВАРЫ", купил там кой-чего да поколдовал над ним ни много, ни мало, а в самый раз. Хотел вначале объявить приятелю все честь по чести, но храбрости не хватило. Кто знает, что еще ему после объяснялок учудится?..

Всю ночь трудился как проклятый, но к утру поспел. И вот восходит солнце – пятак червонного золота, – захожу я к Дадонычу. Он все лежит носом в подушку да о золоте тоскует. Прямо с порога поднимаю бедолагу криком: "Хайре – радуйся! Золотой век тебе вышел! А не веришь – сам посмотри!"

Тут голова на подушке повернулась, перевернулась. Глаз показался. За ним – другой высунулся и потихоньку стал воскресать Дадоныч, закурить попросил. Остограмился и – на работу. А потом по девкам. Одним словом, вочеловечился. Видите, как бывает!..

Ничего не поняв из рассказа, мы, наперебой, заговорили.

- Какой еще золотой век?! – воскликнул я.

- Ну да, сказочка… горшок золота… – ухмыльнулись младшие усатые чины.

- Неужели неясно? – поднял седые брови Звездочет. – Экие вы… тугоумы, право. Объясняю: краска-"золотушка". Цена ей – тридцатка за кило. На стольник я все кругом покрасил золотом – от "А" до "Ха". Дошло?

Доходило неспешно, но после стаканчика "Зеленой феи" обстановка враз прояснилась. В зеркале, поводя широкими плечами, бок о бок с близнецом-ефрейтором чинно восседал звездочетов близнец. Федот – да не тот. Этот был черно-седой и в хмуром подпитии, а тот – весь искрился весельем и – золотом. Золоченые "казаки" крокодиловой кожи, златотканые тертые джинсы, сусальная кожаная косуха и солнечно-желтая бандана с красной короной "Адидас" во лбу. Серебряные нити седины таяли в сиянии золотистой бороды. Зеркальный Дадоныч, Желтый Дьявол, поднял тост: "Нашенское здоровье!" и был единодушно поддержан всей компанией.

- Я опять не вижу темы – занудил черноусый, стараясь поддеть прилипший к тарелке последний кусочек нарезки. – Где тут тема?

- А ты, ты сам-то Пушкина Лексан-Сергеича читал? – горячился Черный Звездочет. – А читал, так излагай, а не критикуй! Про цепь златую на дубе том, про Кащея над златом, и про осень золотую не забудь! Давай, выкладывай, чего колбасу зазря переводишь!

- Кстати, да – вклинился я, озирая опустошенный от закусок столик. – Кавер-версий много, но вашего ремикса мы пока не слышали.

- Ну при чем тут я? – простонал уязвленный ефрейтор. – Свободный художник только тогда свободен, когда может выбирать тему! А меня загоняют в прокрустово…

- Не-не-не, съезжай! – чуть заикаясь пробасил Дьявол-Дадоныч и дружески ткнул зеркального усатого в бок кулачищем, затянутым в золотую перчатку. – А смогёшь стихами: ямбами да хореями?

- Майн Гот, нет!

- Ага! А сам заладил: "тема-тема"…

Меж тем Черный Звездочет, не иначе, как опираясь на расклад в небесных сферах, произвел розлив и мы на какое-то мгновение обрели душевный покой. Даже поезд замер, словно наткнувшись на какое-то незримое препятствие, но тут же ожил и помчал нас дальше – к Петушкам.

"Сейчас, – подумал я, – сейчас начнется. Это будет бомба!" Он расскажет, этот двуликий шпрот, обливая нас потемками своей души и заискивающе бегая глазками в ожидании похвалы. История будет дрянь – это верно. Ну и пусть…

 

FN8-й километр – JA2-й километр

И ефрейтор начал рассказывать:

- Э-э-э… Жил-был эмир… то есть, султан… Аббас, нет – Махмуд его звали. Добрый человек, но – отец-одиночка: весь элитный сераль вымер от куриной чумки. И короче… сыновей двое было – взрослых уже. Пора бы их к делу пристроить. Вот только… только к какому?.. – и он растерянно оглянулся на зеркало, ища поддержки близнеца.

Тот сделал большие глаза: "Знать не знаю – сам выкручивайся". Промокнув вспотевший лоб несвежим клетчатым платком, и упрятав его назад, в нагрудный карман горчичного кителя, рассказчик взволнованным голосом продолжил:

- Клятые масоно-коммунисты запустили птичью заразу не только в гарем. Они решили подорвать экономическую базу… императора Карла и отравили всех кур в его владениях. Королю Людовику и принцам пришлось жить в бедности: остались у них только мельница, осел и кот… то есть, петух… Петушок в сапогах!

- Ну и?.. – не удержался я. – Что дальше?

Вздрогнув так, что черная челка соскользнула со лба на нос, ефрейтор слепо зашарил по тарелке в поисках питающих его Музу колбасных изделий, но нащупал лишь зияющую пустоту – дело рук своих.

- И тогда Белоснежка… то есть Брунгильда, поцеловала принца Алладина семь раз, а Петушок снес яичко… Да не простое – золотое…

Он замолчал. Губы его судорожно дергались, в углах рта выступила пена. Ситуацию спас Звездочет: с ловкостью фокусника он сгрудил стаканы, чудесным бульканьем обвел магический круг и предложил:

- Давайте-ка за хороший рассказ: чтоб и тема, и сюжет, и мысли и… И выпьем! За нас!

- Ну!.. Конечно!.. Давай!.. За нас! – поддакнули все и я тоже.

Немного отдышавшись, черноусый (уже непонятно было, который из двух) скороговоркой закончил:

- Принцы уехали учиться за границу и там чуть не погибли на дуэли. Старый граф Шуленфиллер занялся зеленым хозяйством и преуспел. Принцесса, инкогнито, вышла замуж за уважаемого ученого-астрофизика. А Петушок, в ходе народного референдума, был избран канцлером Альгамбры. После инаугурации канцлер стал настоящим живым человеком, и правил он праведно. Все жили долго и счастливо. Умерли в один день, в канун Рагнарека...

- Разве это Пушкин? – раздался скрипучий голос, и мы удивились: кипятился ефрейтор (и снова неясно, который из двух). – Было четко сказано: чтобы все, как у Александра фон Пушкина, кроме сказки! А это что?! Картины бутербродом по маслу... Нет, не так все было! Дайте я расскажу…

Собрание закивало – в разные стороны, но дружно, давая то ли согласие, то ли отпор. Меж тем в бутылке все не убывало, что с самого начала казалось мне странным, подозрительным и даже вздорным.

Никто сразу и не заметил, как у входа, заслонив собою зеркало, выросла новая фигура. Высокая смуглая женщина в пестром платке, коралловом монисте, алой блузке с вдохновляющим вырезом и десятке разноцветных юбок. Вокруг мощных бедер обернулась бахромчатая скатерть с вышитыми петухами, каждый палец украшали кольца, а верхнюю губу – корнетские усики.

- Я тоже хочу Пушкина, и выпить, – сиплым контральто заявила она.

Суета и замешательство стали ей ответом. Оба звездочета, Черный и Золотой, вскочили с мест и, прижав к стенке нижних чинов, очистили пространство у стола. Откуда-то взялся еще один, шестой стакан и я, недрогнувшей рукой, влил туда двести из неразменной бутылки.

- Садитесь, устраивайтесь, располагайтесь – вился ужом задавленный звездочётной массой ефрейтор. – Фрау расскажет нам настоящую историю! Не то, что некоторые…

 

JA2-й километр – QS7-й километр

Гитана выпила и, ощущая приближение момента истины, все торжественно помолчали с минуту. Затем она снова протянула стакан:

- Добавь, касатик, всю правду расскажу.

Я добавил и, отодвинув бутылку подальше, к занавешенному окну, покосился на зеркало. Гостья в нем не отражалась.

Выпив, она широко улыбнулась, показав полный рот золотых зубов: "Вот, видите? Ни одного своего не осталось!" Все всё видели, но никто ничего не понимал. Златолюбивый Дадоныч, беззвучно шевеля губами, пересчитал сокровища ее уст и облизнулся. Вздохнув от нашей недогадливости, она начала рассказ:

- И встретился мне в таборе король червей, кудрявый как ангелочек, маленький такой… вертлявый. Улыбался всем и все за нами записывал…

- И кто это был? – прервал ее звездочет.

- "Кто-кто" – передразнила рассказчица. – Пушкин! Материал для поэмы собирал он... Что же дальше?.. Ах да, я прозвала его "Алеко", всякую всячину про наше житье-бытье рассказывала. Он слушал да писал. Мусечкой, Музой меня называл… Все шло хорошо целых три дня. Но потом заявился с краденым табуном мой муж и говорит: "Слушай, женщина, зачем с гаджо ходишь? Не ходи – до греха не доводи!" А Пушкин стоит рядышком, да пером по бумаге чирикает… А я: "Старый муж, грозный муж…" – ну и так далее. Слово за слово, прибежали его сыновья от первой жены – меня позорить, Пушкина бить. По дороге поспорили они, кто первым Алеко колотить будет. Кровь молодая играет – вынули ножи острые, да по горячности сами на них и упали. Пять раз подряд. Старый муж, за голову схватился, завыл: "Ох, дети, дети! Горе мне! Попались в сети… Горе! Смерть моя пришла…" Алеко и бровью не ведет, знай, строчит. Тут на шум ром-баро² вышел, знатный чародей: старого коня за жеребенка продаст – глазом не успеешь моргнуть!

- Что за шум? Зачем душегубство? – сурово спросил ром-баро и, поласковей: – Ты пиши, Алик, пиши…

Я – к нему на шею: "Спаси, баро! Сиротку обижают!"

- Сиротка, говоришь?.. – а сам мясо белое щупает, да в зубы заглядывает. – Хороша кобылка…

- Ага, изменщица! – налетел старый муж. – Опять спуталась! Вот я тебя!..

Ром-баро, защитник мой, сказал: "Ай, ромалы, все видите – злой человек! Сынов не уберег, на жену бросается… Надо бы развод устроить, да некогда. Кобылку ж оставлю себе – чтоб знал, как беспорядок нарушать!"

А кудрявый Алеко чуть перо не сломал – так борзо писал.

- Не быть! – вскричал муж, – Не быть такому позору! – Да как даст баро прямо в лоб – эхо по всему табору разбежалось.

Бедный баро упал и не дышит, а жеребец его по кличке "Петушок", золотой масти – с привязи сорвался, да в темя-то мужу копытом. И тот свалился без памяти….

Мы замерли. Что-то сейчас будет? Но ничего не происходило. Рассказчица побарабанила пустым стаканом по столу, я плеснул туда "Зеленой феи" и все снова надолго утихло.

- А про зубы?! – не выдержал Дадоныч. – Непременно досказать надо!

- Зубы?..

- Они, родимые!

- Да что зубы… Как ловила Петушка, жеребца золотой масти, он мне все зубы и пересчитал. Очнулась через неделю – ни коня, ни мужа, ни Алеко. Люди потом говорили, сбежал мой Алеко в Америку, женился на Гарлемской княжне, миллионером стал. Что было делать? Пошла в клинику, коронки поставила – и живу…

История эта всех доконала. Особенно Алеко Пушкин, американский миллионер. Мысли мои со скрипом прокрутились и легли на проторенную колею:

- Ага, вот все и воротилось на ту сторону атлантик-пасификов – подмигнул я недоуменно захлопавшему глазами ефрейтору.

 

QS7-й километр – Никакой не километр

- Каких еще пасификов?! – заинтересовались остальные.

Пришлось вкратце пересказать, что было вначале. Слушания часто прерывались – бездонная бутыль, стакан за стаканом, неумолимо втягивала нас в свое чрево.

- Так ты и в Штатах, значит, был? – дивился Звездочет.

- Угу, был…

- И ведь не видел там никакого Пушкина?

- Почему не видел – видел.

- Пушкина?! В Штатах?!

- Да, именно в Штатах…

Тут заговорили все сразу. Узнал я, что такого записного враля еще поискать. И что врать-ври, да не завирайся. А еще, добро тому врать, кто за морем бывал… Всего уж не вспомню, но костерили меня долго – до тумана в голове. Пришлось стукнуть кулаком по столу, чтобы напомнить, кто в купе хозяин. Они притихли.

- Значит так: в Штатах – был; Пушкина – видел! Пишите адрес: Джексон, Нью-Джерси, Периневилл-роуд 134, в сквере напротив Владимирского храма… Памятник он – поняли?

- Да-да, – закивал головой золотой Дадоныч, а Черный Звездочет нахмурился: – Вот где только нашлось место русскому человеку!

- Алеко, – пьяно всхлипнула гитана с липовыми зубами, – на кого ж ты меня?..

- Фатерланд, Мазерланд, Отчизна, Родина… – бормотал черноусый, – …вот что главное, кемерад Пушкин. Как там? Майн фройнд, вир Хаймат³ посвятим, души прекрасные порывы…

Поездка, на самом интереснейшем месте, вдруг оборвалась тоннелем. Всех проглотил зев тьмы. Последнее, что помню – вскрик пьяной Кассандры:

- Кондуктор жми тормоз!

И остался я один-одинешенек, если не считать схваченной при первом же проблеске мрака бутылки с "Зеленой феей". Сначала за нее, было, цеплялись и чужие руки, но как-то быстро отстали. Тоннель тянулся долго – веками, эонами. Время от времени я прикладывался к горлышку в поисках истины, и истина приходила, чтобы, скользнув жгучими искрами по жилам, кануть во тьму. Наконец, забрезжил серый свет.

"Петушки! Родные мои… Вечносломання сирень и вечнопьяный люд... Вечноголосые соловьи и вечноюные девы… Вечнобитые дороги и вечноживая вода в кране… Дома!"

Раздвинув стаканы, раскинув занавески, я прилип носом к окну. За те десять лет, что я провел в одиссеях, Петушки дивно преобразились. Речка Нижняя Пахучка раздалась вширь, по ее коричневым водам сновали разноцветные кораблики. Дома вытянулись вверх, покрылись благородной серо-черной патиной и щеголяли нарядными черепичными крышами. На месте подкосившейся старой каланчи высилась готическая башня с часами. Минутная стрелка подталкивала часовую к полудню. В парке культуры и отдыха им. В.И. Ленина поставили новое, высоченное колесо обозрения со стеклянными яйцами-кабинками. Сквозь дымку просвечивали синеватые тени небоскребов.

"Петушки…" – прошептал я, чувствуя, как накипает слеза, и выпустил бутылку из рук.

- А, снова ты, Сочинитель… – послышался за спиной смутно знакомый голос, незлобивый и холодный, как кусок льда за шиворотом. – Катаешься, как всегда? Ну-ну…

Я обернулся и увидел лысого старика в бордовой форменке, спортивных штанах с пузырями на коленях и розовых стоптанных тапках-зайчиках. Что-то нехорошо шевельнулось, сдвинулось в груди.

- Как всегда? – пролепетал я. – Нет-нет, я первый раз! До Петушков только. Ничего, что без этого… как его?.. Штраф проплачу…

- Кого ты дуришь, Сочинитель? Меня, Кирил Мефодича Букина? – набычился старик и по его глянцевому черепу ото лба к макушке скользнул блик. – Ты это дело брось, не то осерчаю. Приглядись лучше!

Я еще раз выглянул в окно и обмер от навалившегося понимания. Петушки были так же далеки, как и в начале пути. Минутная стрелка прильнула к часовой. "Бамм!" – первый удар полдня. Лондонский дедлайн.

- Мефодич! – вскрикнул я под второй удар курантов и попробовал ухватить его за рукав. Рука прошла сквозь что-то зыбко-холодное и осталась пустой. – Мефодич, родной! Выпусти! Отпусти! Освободи…

- Эх, темнота! – завздыхал он. – Сказано тебе было, безбилетченку: билет, он на выход полагается. А так – входи любой, милости просим. Тоже мне, шибко грамотный... Ладно, ты тут располагайся с удобствами, а я тару пока соберу. Нечего порожней таре по вагону шастать.

И прихватив опустевшую бутылку, под "бамм-бомм-бамм!" Биг-Бена, страж вагона вышел в коридор, не утрудившись открыть дверь.

На столе меня подстерегали полная бутылка "Баллантайнс", тарелки с закуской и одинокий стакан. Дорога обещала быть длинной.

Первый круг завершен.

Осталось еще восемь…