Запись от 13 октября 2009, вторник
Если я все-таки убью тех двоих, пожалуйста, не показывайте эти записи моей матери.
Прошу.
Никогда не вел дневника, но эта тетрадь как девушка — не отпускает, пока не раскроешь. Видимо, настала пора мемуаров. В двадцать один год, мнда. Петро наверняка нашел бы, что сказать.
В конце концов, а в чем проблема? Тем более что не имею привычки бросать начатое — взялся писать, буду писать. Каждый день, вечером, по горячим следам, так сказать — благо, неделя обещает быть веселенькой. Память у меня отменная, не сомневайтесь. Хотя может, где и приукрашу — говорят, у меня есть писательские задатки, хех. Да и реальная жизнь слишком реальна, чтобы полностью переносить ее на бумагу.
Минут пять вспоминал прошлое. Хочется написать что-то о том, где все это началось… «это» — в смысле «я». А начался я в белорусской провинции. Какой? Ей-богу, для вас это не представляет никакого интереса.
И тем не менее — что бы такое рассказать для затравки…
Похоже, все-таки придется об этом. Полчаса уже пытаюсь придумать что-нибудь другое, а в голову лезут одни и те же мысли. Не то чтобы мне эти воспоминания приятны, нет. Просто иногда очень хочется высказаться, излить душу, если вы понимаете, о чем я.
Так вот, с отцом у нас были прекрасные отношения. Хоть он много работал, в выходные всегда находилась минутка и для меня. Мы ездили на Юбилейное, ловили рыбу в протекавшей рядом речушке и… любовались девушками. Чуть ли не с трех лет отец приучил меня относиться к девушкам с пиететом. Когда сверстники вырубали девчонок подножкой, я уже целовался не хуже Дон Жуана, а о сексе знал больше Николая Ивановича — главы многодетного семейства, жившего над нами в трешке. В общем, все было замечательно — я любил отца, отец любил меня, и оба мы любили нашего мопса по кличке Слюнявчик. Все было замечательно ровно до тех пор, как…
— Не слушай, сынок, — говаривал он, — тех, кто утверждает, что женщина любит ушами. Нет, женщина любит языком. Если дашь ей выговориться, выслушаешь обо всех ее проблемах, она твоя. Ты должен внимать как баран и не говорить ни слова — интрига, Артем, главное… и это бесит сильнее всего. Иногда хочется просто дать ей по лицу или, не знаю, плюнуть. Но мы должны терпеть, мы ведь мужчины, сынок. Хочется выговориться, всем хочется, но мы должны терпеть, должны сражать… поклевка!
А еще он любил рок-н-ролл. Старые, никому не известные группы.
Он их обожал.
Мама не одобряла нашу близость. Она считала, что у отца уйма нереализованных желаний, которые он стремится всячески воплотить во мне. А учитывая, что себя, в том числе и свои желания, он ненавидел редкой ненавистью, до добра это довести не могло. Я ей не верил. Я вообще с ней редко разговаривал.
Как это бывает? В пять тридцать ты приходишь домой. Работы не нашел. Садишься за яичницу с кетчупом. И когда тянешься к солонке, узнаешь об этом. А потом накручивается.
Солонка.
— Прости, что ты сказала, мамочка?
— Вы мне больше не родители.
Тогда и появилась эта хренота. Вернее, не точно тогда, а спустя пару месяцев, уже в Минске, куда я переехал. Мелкие психологические проблемы.
Пару месяцев назад ходил к психологу. Ничем не помог, хотя и денег не взял. Ничем, если не считать этой бумажки, сейчас…
РеезЖ..кгюцшлшзувшфющкп.цшлш.%В0%94%В0%И5%В0%ИА%В1%80%В0%И8%В0%И2%В0%И0%В1%86%В0%И8%В1%8А
Вот эту запись он мне подсунул после сеанса гипноза — мол, я сам напечатал это на его компьютере. И еще он намекнул, что я много бредил в отключке — настолько тихо, что он ни слова не разобрал. Хотя нет, кое-что все-таки разобрал. Как бы я под гипнозом назвал дату — восемнадцатое октября. И сказал, что в этот день по моей вине погибнут два человека.
Надо же было такое придумать, а? Чувствовал себя лохом, купившимся на объявление в газете: «чищу карму, навожу порчу, имею дело с приворотом».
Чувствовал тогда. А теперь…
Впрочем, у каждого есть такие вот маленькие психологические секретики, ничего серьезного, правда? Но в таком случае почему все началось именно в день, когда мать подала на развод из-за отцовских похождений на стороне? А точнее — когда я собрал из-за этого вещи и уехал в столицу. Один. И вот я в Минске, пишу мемуары. Ну не мемуары, но пишу.
Мое имя Артем, друзья зовут меня Джей Джей, и сегодня я сбил человека. Как это бывает? На кухне слетает шланг, и вся эта горячая вода течет не в раковину, а на обои. А еще — на электрический чайник с накипью. И на холодильник с дверцей, которую из-за брака невозможно закрыть до конца. Стоишь как дебил, и тапочки мокнут, и руки трясутся.
Вот сейчас примерно то же самое, разве что тапочки у меня сухие. Да и руки, по-моему, трясутся не только из-за аварии. Богиня. Эта богиня никак не идет из головы. Только я не могу понять — которая из двух.
***
Первая зашла на Октябрьской. Из-под черной маечки — красный бюстгальтер, одна бретелька спущена. В руках — красный плащ. Щеки чуть впадают, что вместе с крепкими бедрами придает сходство с доброй лошадкой. Я даже рулить стал аккуратней, не каждый день такая красота ездит в маршрутке. Обычно им заказывают дорогое такси спокойные пижоны в носках от Армани. Неудивительно, что дорога как водой размылась — небось, и давление поднялось. Еще бы, два месяца воздержания!
Стойте, я сказал, у меня что-то поднялось? Забудьте.
Не просто поднялось — шухернуло наружу.
В радио читали СМС, пришедшие в студию. Передайте Боре, что он классный парень, и все в таком духе. В зеркале заднего вида сверкал камень с ее туфельки — имитация то ли бриллианта, то ли топаза, мое внимание сосредоточилось чуть выше.
— Молодой человек, смотрите на дорогу, — сказала женщина, похожая на оголодавшую Татьяну Устинову.
Вот что за напасть? Стоит на секунду усомниться, хочешь ли ты быть водителем маршрутки, как кто-нибудь тут же считает нужным вернуть тебя обратно. Я сказал, что буду смотреть хоть в потолок, если мне так захочется, а если ей что-то не нравится, книга жалоб и предложений в бардачке. Но в зеркало пялиться перестал. И правда, не впервые же девушку вижу.
А с другой стороны — два месяца…
— Слушай, парень, — впечатала женщина, — мне абсолютно все равно, за какие заслуги тебя взяли на эту работу, но еще одно высказывание в таком духе, и ты даже не успеешь забрать документы.
Вот эти документы меня добили. Палец чисто автоматически вжал кнопку прикуривателя, ну а какая-то часть меня уже хватала женщину за волосы и выжигала прикуривателем глаз. Я поправлял ароматическую «елочку», сдерживаясь, когда стервозный женский голос с задних рядов сказал:
— Женщина, не мешайте вести машину.
— Послушайте, — ответила «Устинова», — я все понимаю — ну откуда у водителя маршрутки представления об этикете? Но так же нельзя, хотя бы минимальный уровень культуры должен быть. Да и потом — может, вы хотите попасть с этим ребенком в аварию, а я нет.
У меня зачесалось между лопатками. Знаете, зуд такой нестерпимый, а добраться сложно. Я прокашлялся и открыл форточку. Ветер почему-то оказался слишком сильным, даже для такой скорости… А ведь она в чем-то права — еще одна жалоба, и шеф не выдержит.
— Вот именно, что и я не хочу, — сказали сзади. — Поэтому помолчите, будьте добры.
«Устинова» вдавила уголки губ в щеки, отчего лицо приобрело глупое выражение, и бормотнула что-то невнятное. Нервное напряжение, повисшее в такси, играло не в ее пользу. Через пару остановок она вышла, и вместе с ней исчез нестерпимый зуд. Щелкнул прикуриватель, я только взглянул на него — три года сигареты во рту не держал.
Стало шумно. Заскучавшие пассажиры принялись обсуждать ветер, обещающий принести хоть капельку влаги. Дождя не падало две недели, Анютины глазки на дачах гибнут. Мне, правду сказать, было не до Анютиных, и тем более — не до глазок.
В зеркале мелькнуло плечико со спущенной бретелькой.
В какой-то момент я понял, что пытаюсь придумать оправдание. Да, два месяца назад я бы за такое плюнул себе в лицо. Искать причину, чтобы не знакомиться с девушкой, до чего ты докатился, мужик? Подумаешь, навалял пощечин ни в чем не повинной девчонке, с кем не бывает. Потеряла сознание, да. Потеряла, как сейчас помню, вместе с белым обручем, слетевшим от ударов…
Простите, пожалуйста, не хотел. Честно. Что же теперь, евнухом стать?
Двух месяцев, по-моему, вполне достаточно.
По радио сообщили номер, на который можно кидать СМС, и Григорий Лепс закричал для Миши из Новополоцка. Блин, как же мне в голову не пришло? Я решительно взял с приборной панели мобильный и одной рукой зашел в раздел «написать сообщение». Щелкать по упругим кнопкам и следить за дорогой — та еще нервотрепка, можете мне поверить.
Уже улыбаясь и отправляя телефон на место, я услышал автомобильный гудок, смешанный со страшным женским криком. Это было так близко, что я до треска сжал мобильный и поднял глаза, ожидая увидеть хоть гребаного Мефистофеля.
Ей-богу, до сих пор не пойму, что тогда произошло. Просто кухня, шланг, горячая вода, а потом рука сжала мобильный до боли и вывернула руль куда-то вправо. Ручник. Засвистели шины, по дну что-то заскрежетало. Машина въехала передними колесами на тротуар и замерла. Прохожие стали оглядываться, тучная женщина с пестрой детской коляской остановилась.
Я сидел с зажатым в руке мобильным, пытаясь догнать события, когда заметил на тротуаре девушку. Рядом лежал смешной рюкзак в форме головы Гуффи. Из него вывалились тушь для ресниц, круглое зеркальце и что-то с изображением белого щенка и надписью «Вольт». Сначала я принял это за коврик для компьютерной мыши, но потом подумал — какого хрена кому-то носить с собой коврик для мыши? — и пригляделся внимательней. Тетрадь. Да, это обычная тетрадь.
Господи, я сбил школьницу!
Зачем-то закрыв форточку, я вернул наконец мобильный на панель и вышел. Ветер действительно был сильнее обычного — катились наперегонки одноразовый стаканчик и бутылка из-под «Фанты», где-то вдалеке уже гремело. Под ногой хрустнул опавший лист. Помню, как тогда ослабла шея — чтобы просто сохранять голову на весу, требовалось прилагать усилия. Никогда бы не подумал, что буду так переживать из-за простой аварии. Тем более, почти никто не пострадал. Почти… Прав Петро — нельзя настолько серьезно относиться к жизни, можно и на Миокарда нарваться.
Я проглотил что-то горячее и приподнял девушку за хрупкие плечи. Она оказалась не такой молодой — лет восемнадцать—девятнадцать. Кеды на широкой подошве, полосатая байка расстегнута, светлые волосы под короткое каре. Глаза посмотрели на меня из-под спутавшейся челки — и я почувствовал, что родился заново.
— Просыпайся, — сказал я. — Самое интересное пропустишь.
Взгляд девушки стал осмысленным. Маечка с чуть проступающими через ткань сосками приподнималась все реже. Я кое-как запихал ее вещи обратно в рюкзак и вручил ей это все, как цветы.
— Спасибо… Извините, что-что я пропущу?
«Извините», надо же. Непонятно откуда взявшиеся отцовские чувства усилились. Появилось непреодолимое желание чмокнуть ее в лоб.
— То, как ты будешь писать на меня заявление.
— Так это ты на меня наехал? — Недоумение на ее лице сменилось трогательным гневом. Она смерила меня взглядом, но я только помог подняться. Ростом «школьница» не дотягивала до моего плеча. Я было улыбнулся, но тут девушка вскрикнула, и мои руки сами собой отдернулись. Она приподняла маечку, оголив ребра, и я только сейчас заметил синяк размером с кружку. Не поручусь, но по-моему тогда перед глазами встал белый обруч для волос.
— Видишь, что ты наделал? Как я теперь домой поеду?
Да, сдержанная девчонка, ничего не скажешь — никаких бессмысленных истерик.
— Сейчас что-нибудь придумаю, — сказал я и только сейчас, убедившись в общей целости «школьницы», позволил себе осмотреться.
Выглядело все вполне мирно. Автомобильная пробка была скромной, машины только чуть тормозили перед выступающей на дорогу маршруткой. Что особенно странно, милиции и близко не виделось — похоже, мне сегодня жутко везло. Пассажиры покинули такси, кое-кто уже голосовал.
— Некий Артем, — сказало радио из пустого микроавтобуса, — пишет, что если пассажирка с третьего ряда не поправит бретельку, то станет виновницей автокатастрофы. Что ж, пожелаем находчивому води…
Кто-то из пассажиров спросил, вернут ли ему деньги. Я сказал, чтобы со всеми вопросами обращались к начальству, и поискал взглядом «виновницу», не надеясь ее увидеть. И вздрогнул. Девушка с чуть впалыми щеками и крепкими, словно рисованными бедрами разговаривала по телефону прямо за плечом.
— То есть что значит, это твоя машина? — услышал я. — Ты же… ну ладно, тогда просто приедь и забери меня. Что? Подо… Валера, я ничего…
Девушка посмотрела на дисплей «раскладушки», словно та вдруг превратилась в елочную игрушку, и положила в карман бордового тренча. Лицо раскраснелось. Она покусала губы и отвернулась к дороге. Мне ничего не оставалось, как пройтись рядом, почти вплотную, и подсунуть свой мобильный в другой карман ее полупальто. Видит Бог, на другие способы знакомства не было времени. Тем более, фишка с радио провалилась, как корова под лед.
Девушка даже не посмотрела в мою сторону — видимо, ее что-то по-настоящему беспокоило. Уже тогда мне в голову пришла мысль об их непохожести. Одна — пафосная дева лет двадцати трех с таким серьезным лицом, будто у нее за плечами два развода и аборт. Другая — легкомысленная девчушка с фигурой школьницы, которой для полноты образа не хватает только МП3-плеера.
— Ай, больно.
Женщина с впечатляющей копной рыжих волос вела «школьницу» под руку — та ойкала и айкала. Припаркованная рядом БМВ-пятерка моргнула габаритами.
Не знаю, что мной двигало, сейчас не вспомнить. Может, до стука в висках разыгравшееся либидо. Может, отцовские чувства. А может, личико девушки с почти детскими чертами — она смотрела в мою сторону и отворачивалась, когда наши взгляды встречались.
— Она со мной, — сказал я. Обнял девушку за плечи и повел к маршрутке. Смешной рюкзачок чуть не выпал, женщина с шевелюрой встала, как пень.
А пафосная дева подождет до завтра.
— Какая я тебе со мной? — очнулась девушка, когда я вывернул коробку передач на R и вдавил педаль газа. — Подожди, куда? Куда ты едешь?
— Где живешь?
— Карла Маркса…
— Вот туда и едем.
— А вдруг у меня ребро сломано? Стой. Остановись, слышишь? Заявление напишу. — Она сжала миниатюрный ротик со вздернутой верхней губой и пихнула меня в плечо.
— Ребро? Ты бы вела себя несколько по-другому.
— Закрытый перелом, — парировала девушка.
— Ага.
Она облизала верхнюю губу и отвернулась к окну. Ветер хватал пригоршни опавших листьев и кидал на лобовое стекло. Я газовал на поворотах, проскакивал на желтый. Девушка если и нервничала, то виду не подавала. Мне вдруг вспомнилась моя прошлая жизнь — где хмельная голова, где гонки по ночному городу на далеко не спортивных тачках, но с набитыми в салон как консервы девчонками, где духи и секс…
— За этим Жигулем мой подъезд.
Двор с кирпичными домами настолько мал, что казалось — еще пара секунд, и задохнешься. Прогнившая скамеечка вызывала стойкие ассоциации со Второй мировой. Двигатель я не глушил. Девушка перегнулась через коробку передач, намереваясь то ли поцеловать меня в щеку, то ли шепнуть на ухо, но вернулась назад. Маечка снова стала учащенно подниматься.
Я смотрел ей в глаза и ухмылялся.
— Лиза, — сказала она, покраснев, и хлопнула дверью.
Хм.
В такие моменты я пытаюсь уловить запах девушки, прогнать его через себя, добавить к послевкусию окончательный штрих. Обычно приходится вдыхать кучу ароматов, намешанных в духи, но это помогает определиться — нравится мне девушка или нет. По-разному бывает — раскрепощенная и до мозга костей сексуальная дева пользуется дешевой Енигмой, а застенчивая стерва — престижной Давидофф. После Лизы… после Лизы остался только ее, плотский запах — легкий, как воздух после грозы.
Дождь так и не пошел.
***
— Привет.
— Здоров. Ну как ты?
— Нормально, а ты?
— Потихонечку. Месяц назад Мазду пригнал девяносто третьего, никак продать не могу.
— Все в Литву ездишь?
— Да, куда ж еще. Чувствую, скоро перекроют эту жилку, пойду на завод стеклодувом. Ладно, мне пора. Не пропадай, звони почаще, а главное — позвони наконец ей, пожалуйста.
И он отключился.
Я сходил выпить кофе. Одна из немногих вредных привычек, от которой никак не удается отделаться. А вести дневник оказалось не так плохо — чувствую, это станет еще одним пороком, вроде кофе. После всех этих откровений чувствуется облегчение, ну знаете… у меня такое бывает, когда удается сделать то, чего сделать не решался. Например, прыгнуть с парашюта. Или банально влупить сто шестьдесят по городу. Сначала нервное предвкушение, потом адреналин, и в конце — необычная легкость. Все как будто становится несущественным, далеким и не имеющим к тебе никакого отношения. Ты можешь петь на людной площади, можешь танцевать на крыше автобусной остановки под музыку из мобильного, как танцевал однажды Петро, и это будет только доставлять удовольствие. Нирвана.
Вот, на что это похоже.
Ладно. Пока есть силы писать, коротко расскажу, что было дальше.
Меня вызвал к себе шеф, Борис Болиславович. Толстяк Бо-Бо, как мы его кличем. В конце каждого месяца он вызывает всех к себе, раздвигает ноги в кресле, будто собирается рожать, и выдает зарплату несколькими пачками по тысяче белорусских рублей. Когда работаешь водителем городской маршрутки, проблем с мелочью не возникает. Не знаю, как было раньше, но те два месяца, что я работал на Бориса Болиславовича, все выглядело именно так.
Он раздвинул короткие ноги в стороны, спустив между ними живот, и начал разговор.
— Знаешь, Артемка, люди жалуются. Понимаю, переходный возраст, молодость. Как поет Лепс — тело смелое.
Я молчал. Плакучая ива за окном качала ветками, старомодные часы на стене раздражающе скрипели секундной стрелкой. Этот агрегат уже стал предметом насмешек в вечерней курилке. Все сходились во мнении, что когда-нибудь он грохнется Борису Болиславовичу на лысину.
Шеф сказал:
— Но в нашей профессии сдержанность тоже… играет значение. Вон посмотри на Андрюшку — твой ровесник, а спокоен как поезд. Ни одной жалобы.
Часы пробили семь, и раздался писк. Ну, просто писк. Видимо, что-то там в электронике протухло. У меня была подруга, которая никак не расставалась с мобильником, потерявшим актуальность лет десять назад. Оказалось, этот телефон спас ее матери жизнь — когда у женщины зашалило сердце, он оказался единственным средством связи в округе. Видимо, тут что-то похожее, хотя лично я никогда бы не назвал шефа сентиментальным.
Борис Болиславович скривил лицо, но тут же опомнился и взглянул на меня выжидательно.
Я прочистил горло. Не нравилось мне, куда он клонит.
— Короче, — сказал шеф. — Сегодня заходила некая Ольга Свиридова… почти как певица. Только похожа она была не на Свиридову, а на эту писательницу… как ее… Неважно. Она сказала, что ты ей нахамил, назвал истеричкой и велел выметаться из такси. В итоге она… эта Устинова в итоге опоздала к парикмахеру.
Я молчал. Назвал истеричкой, надо же. Велел выметаться, о как.
Зуд между лопатками дал о себе знать.
— Ладно, работай, Артемка. Ты аванс просил, бери.
Пересчитав деньги, я посмотрел на этого Бо-Бо. Там было вдвое меньше. Не буду пересказывать, в каком ключе развивался наш с ним… точнее, мой с ним разговор. Скажу только, что с работы толстяк меня уволил. Подписал документы и уволил. После того, как он вылетел из кабинета со своим скворечником на голове, это было чертовски логично.
Честно говоря, обиды не ожидалось даже в перспективе. И вообще, кто меня потянул на эту маршрутку? Услышал, что там нормальные деньги зарабатывают, и приперся как дурак. Какие нормальные деньги? Да любой мой старый знакомый рассмеялся бы в лицо. Во всем виноват белый обруч… из-за него… он… что-то…
Потом об этом расскажу, не хочу настроение портить.
Я забирал из бардачка свои вещи, когда нога поехала на чем-то скользком. Кто-то опять разлил минералку? Как они успевают, если водитель ни на секунду не покидает такси? Я взглянул вниз. С коврика на меня уставилась мордочка белого щенка — никакой минералки, нога поскользнулась на обложке.
Тетрадь. Лиза выронила свою тетрадь. Неудивительно — такая спешка, да и этот нелепый рюкзак, в который я кое-как запихал ее вещи.
Исписана только первая страница — под заголовком «big star график работы» шло расписание с днями месяца и пометками «раб.» и «вых.» Снизу была пара набросков каких-то платьиц и блузочек. Так, ну и что теперь — вернуть? Неплохой повод для знакомства. Но повод всегда найдется, а вот тетрадь…
До сих пор не пойму, что на меня нашло — просто я принес эту тетрадь домой, вспомнил Лизу, отца, и тут дико захотелось выложить все до последней капли, выжать себя по полной программе.
Я сел и начал писать.
Запись от 14 октября 2009, среда
Сегодня встречался с Петро. Я не говорил, что он отличный психолог, хоть и программист? Некоторые сильно жмутся, когда их лучший друг предлагает «поговорить об этом». Я подобным дебилизмом никогда не страдал, тем более что Петро в некоторой степени квалифицирован. Кстати, если не хотите загружаться моими проблемами, можете перелистывать на следующий день. Я пойму.
— Джей? — спросил Петро, выставив перед собой ладони, будто говорил: «постой, ну-ка минуточку». Он никогда не держал руки в карманах, постоянно размахивал, как манипуляторами. — Я думал, мне твой звонок приснился… Проходи.
Он где-то на голову ниже меня, этот лысый здоровяк. Но весит в добрых полтора раза больше. Если я увлекся бодибилдингом года два назад, то Петро отдал своему телу половину жизни. Дзюдо, плавание, велоспорт, тренажерный зал — перечислять можно прилично. Впрочем, лучше увидеть. Если бы Петро жил в землянке, то мог бы претендовать на главную роль в экранизации старого мультфильма про чешского крота — те же огромные руки, та же косолапая походка.
Не снимая обувь, я прошел в зал. За эти два месяца его родители доделали ремонт — готов поспорить, в ближайшие дни соседи либо тронутся мозгами, либо таки засудят негодника. Петро очень любил устраивать вечеринки, а уж теперь… Сам он высказался о новой обстановке одним коротким словом — «ссаные буржуи». Это о родителях. Несмотря на то, что без них он был бы сейчас никем — они пристроили его в БГУИР, они платили за учебу, они предоставляли квартиру для бесконечных свистоплясок. Отец работал корреспондентом в «Беларусь — сегодня» и постоянно ездил в командировки по всему миру, мать, бывший психолог, а ныне автор популярных приключенческих романов, была не прочь прокатиться с мужем в поисках ценного для ее профессии жизненного опыта. Поэтому пять дней из семи квартира Петро пустовала.
— Раз пришел, — сказал он, — приглашаю тебя на флэт в сандэй. Понимаю, уже поздно и все такое…
— Я приду.
— Отлично. Старая команда в сборе, так сказать. Водку будешь?
— Ты же знаешь.
— Ну да, ну да. Трезвенники такие трезвенники! Как говаривал Сталин, лидер должен быть в тонусе. Или в анусе? — Он указал на диван, сел рядом и щелкнул пультом от ДВД. В «плазме» показался парень из популярного сериала — кажется, про побег из тюрьмы. У Петро в ладони неизвестно откуда появилось поллитра «Речицкого», он отпил и передал бутылку мне. — Слышал, ты автомобиль продал.
— Это правда.
— Ладно, не мое дело. Но ты запутался в собственной жизни, приятель. В тебе уже нет былой уверенности, взгляд стал затравленным. Не буду лгать, что за тебя волнуюсь, поелику банально интересно. Ты рвешь связи — завидные, межпрочим, — продаешь автомобиль, раздаешь женщин, переезжаешь на другой конец города и устраиваешься, извини, таксистом. Может, ты в монахи еще постригся? Мне материться можно вообще?
Странно, но девушки его эпатажности не боялись, а очень даже наоборот — после первого с ним разговора готовы были продать за него почку. Петро удавалось подать себя очень, крайне самоуверенно. А значит — убедительно. Доходило до того, что некоторые принимали его за иностранного туриста-интеллигента.
— Мне нужна твоя помощь, — сказал я. — Помнишь, что со мной творилось последние полгода?
— Ты имеешь в виду тенденцию в твоем характере, кульминацией коей стало сотрясение мозга твоей праймари? Что такое, Эллочка все-таки обратилась к букве закона?
— Нет, не обратилась. Просто после сотрясения мозга Эллочки все как-то… устаканилось. Эти неполные два месяца на меня жаловались даже меньше, чем на немого постояльца дома престарелых.
Петро не улыбнулся. Он никогда не улыбался — во всяком случае, мне такого видеть не доводилось.
— Твои сравнения, как всегда, на высоте — мама бы обзавидовалась. Может, тебе в писатели пойти? После водителя маршрутки самое оно… Ладно-ладно, сейчас угадаю. Эти два месяца ты был паинькой, но пару дней назад все вернулось. Итс камин бэк?
И он скорчил гримасу. К слову, англицизмы и литературные замашки были такой же частью Петро, как и ненависть к оригинальному звучанию своего имени. Говорят, когда он появился на свет, а произошло это в Канаде, родители уже долгое время были там, и от теплых чувств к родине дали ему очень славянское имя. И все же он считал себя плодом западной культуры.
Петро скорчил гримасу, а я промолчал. Он был прав. Кругом прав.
— Ну что можно сказать, ты пришел за консультацией. Вижу, совету сходить-таки непосредственно к моей матери ты снова не внемлешь, а я предупреждал. Подобные проблемы от нечего делать не проходят, а у тебя проблемы именно подобные. Как сын бывшего психотерапевта, скажу тебе вот что…
— Два месяца, — напомнил я.
— Что два месяца?
— Два месяца воздержания.
— Эй, я не это хотел предложить… Постой, так ты… зачем? То была шутка тогда — я думал, это очевидно. Воздержание скорее обозлит тебя еще сильней, что, видимо, и случилось. Нужно просто выявить причину, ризон, сколько можно повторять? Саму проблему под корень! Где бумажка, которую я дал? Ты забивал ту запись в гугл, как я просил?
— Я ее выбросил.
— И тебе не интересно, что ты сам себе написал? Понимаю, это кажется бредом, но надо было просто меня послушать. Сеанс гипноза — это не что-нибудь, а сеанс гипноза. Не смотри так, я тебе говорю — это очень серьезно, знаешь, какой ты мне монолог тогда зарядил…
Петро выдрал бутылку «Речицкого» у меня из рук и настолько резко вставил в рот, что пиво вспенилось и потекло ему на майку с надписью «алкоголики ПРОТИВ наркотиков».
— Так вот, — сказал он. — Были яйца, было что-то про рок-н-ролл, использованные презервативы падали на капоты автомобилей, что-то происходило в туалете дорогого ресторана. Короче, бредогенератор у тебя еще тот. Помнишь ту тираду, что ты выдал, когда напился до пожелтения? Мы тебе рассказывали. Так вот — детские сказочки по сравнению с этим. Единственное, что удалось более-менее разобрать — это что в октябре по твоей вине погибнут… Слушай, ты главное не принимай близко к сердцу. Иногда люди так сильно верят во всякие предсказания, что в итоге так оно и происходит.
Я слушал. Не хотелось говорить, как сильно это в меня въелось.
— Ладно, забудь, — махнул он рукой. — Насчет воскресенья — никак не могу определиться с форматом вечеринки. Ты же знаешь, я просто так ничего не делаю, нужна изюминка. А раз уж ты вернулся, то у меня такое предложение — пригласим твоих бывших. Всех. Устроим шоу в честь Джей Джея. Как тебе? Думаю, если в воскресенье удастся поговорить с твоими бывшими, многое в ё проблем станет на места.
— И маски.
— Нет, масок не надо. Рад, что ты согласился. Это, кстати, юбилейная вечеринка получится — три года назад проходила такая же, помнишь? Разве что в честь меня. Ты тогда только-только переехал, зеленый весь был, не хотел в наше движение… Ну, тебе, должно быть, неприятно тот день вспоминать, потому как… потому…
— Закончи.
— Не важно.
— Я сказал, закончи.
— Ну тот звонок, помнишь?
— Какой звонок?
Петро уставился на меня.
— В три часа ночи у тебя завибрировал телефон. Ты вышел на пять минут, а когда вернулся… вернулся… У тебя был такой вид, будто сообщили, что у тебя рак легких и ты умрешь. Весь оставшийся вечер ты ходил как зомби, разве что мозги не высасывал, а потом напросился на тренинг. Не помнишь?
— Ладно, а что там насчет… ну, ты понимаешь.
— А насчет твоих проблем… о’кей, насчет обозленности твоей вот что скажу — трахни кого-нибудь. Срочно. Твое это воздержание может плохо отразиться… на всем. И в первую очередь на нервах. Любви не знавший дуралей достоин сожаленья — Роберт Бернс. Так что давай: кто она? Ты по телефону рассказывал. Та «девятка», ради которой ты в строй вернулся — кто она?
Запись от 15 октября 2009, четверг
Озеро Нарочь, июнь месяц. Сезон купальников только начинается. Мы с Петро расстелили на траве покрывала, две полторахи «Лидского светлого» отмокают рядом в блестящей воде. Виндсерфинг надоел, обсуждем перспективы кайта. В нескольких метрах от заводи с пивом тощий парень мешает девочке забраться на надувной матрас. Девочке не больше двенадцати, ручки скользят — брызги, визги.
До сих пор помню каждый миг того июньского полудня.
— «Природу побеждают, только повинуясь ее законам», — изрекает Петро, почесывая лодыжку. — Фрэнсис Бэкон. Как правильно говорится — Бэкон или Бэкон?
Бэкон, рассеянно говорю я, наблюдая за игрой парня и девочки. По их репликам похоже, что это брат с сестрой. Девчонка переживает и просится к матери — мать, судя по всему, загорает где-то ближе к эллингу. Парень говорит, что если девочка растреплет о том, куда они заплыли, он заберет переходник.
Петро продолжает:
— Его однофамильца-художника, кстати, отец выгнал из дома за склонность к гомосексуализму. Отлично, да?
Я не отвечаю. Или я параноик, или эта игра зашла слишком далеко. Девочка уже не пищит, а молча, без тени восторга пытается забраться на матрас. Парень смеется и накрывает ее тучами брызг. Его лицо побагровело, он понимает — что-то не так. Но не осознает, что именно, и продолжает изображать вышедшую из строя гидроэлектростанцию.
— Этот однофамилец Бэкон, помнится, считал себя посредником между происшествием и случаем… или между выразительностью и происшествием… Ты куда?
Я уже бегу по горячему песку, чтобы прыгнуть в воду. Совершенно ясно, что девчонка тонет. Но только почему она не зовет на помощь? Никаких криков, никакой суеты. Один я как последний кретин бросаюсь в заводь, сшибая коленом бутылку пива, и гребу в сторону матраса.
Боковым зрением я замечаю, что подростки азартно играют в волейбол. Они что, не видят? Или не понимают, что происходит? Она сейчас умрет у всех на глазах, а никто даже рот не раскроет!
Все в такой же тишине я подплываю к девочке — в тот самый миг, когда ее голова скрывается из виду. Пару секунд моя рука рыщет под водой, вылавливая только водоросли, и в какой-то момент вместо водорослей попадаются…
Я наматываю скользкие, неподатливые волосы на руку и рывком вытаскиваю девчонку на поверхность. Она, кашляя и моргая, царапает мне плечи и зовет на помощь.
Зовет на помощь! Додумалась!
В такие моменты полезно зарядить хорошую пощечину. Не знаю почему, но я не могу этого сделать. Я просто тащу ее на себе к берегу, пытаясь не обращать внимания на острую боль в плечах.
Ее брат наблюдает с матраса, на лице застыла идиотская улыбка.
Берег уже полон народа, мужик с пивным животом отталкивает меня от девочки на камни. Ноги не держат, я спотыкаюсь, падаю на что-то острое, соскальзываю в воду. Что происходит, черт возьми?
— Он тебе что-нибудь сделал, малышка?
На мгновение все исчезает, потом я нащупываю ногами дно и выныриваю. Несколько мужчин собрались полукругом, отделив меня от девочки. Они смотрят злобными, возбужденными глазами. Никак не хочется понимать, в чем же дело.
— Не подпускайте его сюда, вызовите кто-нибудь милицию.
И тут я понимаю.
Понимаю.
Кожу саднит от царапин, такое ощущение, будто косметолог выщипал с плеч все волосы. Острые же у нее ногти.
Ни слова не говоря, я обхожу сборище стороной. Нет гнева ни к толпе, ни тем более к девчонке — только опустошение и усталость, словно разгрузил вагон арбузов. Если бы у меня остались хоть какие-то силы, я бы наверняка кинулся на этих людей с кулаками. Но сейчас… Я спас ей жизнь, остальное не имеет значения. Это просто досадное недоразумение — пшик! Не более.
Странные ощущения.
Петро хватает меня под руку.
— Я все видел, — говорит он. — Не обращай на недоумков внимания, этот бэстед ее чуть не утопил. Пошли… Ты загребал, как Светлана Бабанина в шестьдесят четвертом.
Только сейчас я понимаю — в руке что-то есть. И разжимаю ладонь.
Красная резинка для волос. Уже почти не мокрая — моя рука выжала ее досуха. Я оглядываюсь — девочка сидит на берегу, тяжело дышит. Каштановые волосы растрепаны. Мои губы сами расходятся в улыбке. Не припомню, чтобы когда-нибудь мне было так хорошо…
Но красная резинка была в июне, а сегодня у нас что?
Я сжал что-то скользкое, будто жирное, и открыл глаза.
Торговый центр «Столица» в это время напоминал ярмарку. Вездесущие девчонки из Орифлейм проверяли зазевавшихся посетителей на профпригодность, со всех сторон играла умиротворяющая музыка. Я облокачивался на скользкие, словно жирные перила и смотрел вниз на знаменитый «поющий рояль».
Вы, наверное, гадаете, к чему этот кретин Джей Джей вставил сюда события четырехмесячной давности. Так вот слушайте: с девушками общаться — не на велосипеде ездить. За два месяца многие навыки могли затупиться. Времени на полноценную терапию не было, потому нужен был какой-то другой способ… что-то настолько простое, насколько эффективное. Что за считанные минуты вернуло бы меня в строй.
И я не промахнулся. Воспоминание о происшествии на Нарочи зарядило меня энергией, казалось, на неделю вперед. Пальцы ослабли, но мозг работал на все сто процентов. Даже сейчас, когда пишу эти слова, настроение просто отличное. А теперь представьте, что творилось со мной тогда. Ага? Торговый центр как будто расширился и приблизился — такое бывает, когда долгое время смотришь в одну точку. На тот момент точкой было все вокруг.
Я взглянул вверх. Через прозрачный купол, заменяющий потолок, проглядывали неестесвенные тучи — ну как грязную вату прижали стеклом. Грохнуло, и сразу же вспомнилась она. Интересно, сегодня тучи тоже пройдут мимо? И явится ли девушка после такого хамства?
Утром я позвонил на свой мобильник с домашнего.
Назвал место — торговый центр «Минск», и время — 15:30.
И отключился.
Когда раздался ответный звонок, я поднял и бросил трубку. Это должно ее завести. Растерянность, злость, даже ненависть — сами эмоции не играют роли, важно, чтобы они были. Главное тут — не переборщить. Впрочем, иногда и я даю маху, ничего не могу с собой поделать.
Собирался я недолго. Некоторые думают, что модные тряпки имеют для девушек какое-то значение. Так вот — действительно имеют. Но если нет желания производить впечатление новогодней елки с членом, лучше сместить акценты. Аккуратная простенькая одежда, чтобы не бросаться в глаза, дорогой комплект из цепочки с браслетом, чтобы подчеркнуть статус, пренебрежительная ухмылка и ироничный взгляд.
Остальное скажут слова и поступки.
Я так увлекся мыслями о том, насколько нужно быть тупым, чтобы ожидать от нее хоть каких-то действий, что чуть не проворонил ее появление. Все в том же красном тренче, только уже в других, более узких джинсах она стояла возле «поющего рояля» и оглядывалась по сторонам. Все-таки явилась. Сейчас девушка напоминала не лошадку, а скорее опытную наездницу. У меня вновь помутнело в глазах, как тогда, в маршрутке. Передо мной, будто в ускоренной перемотке, пронеслись ароматическая «елочка», спущенная бретелька и энергичный мужской голос из радио. Каким же идиотом надо быть, чтобы из-за неудачного рукоприкладства два месяца не иметь секса!
Когда я спустился по экстремально медленному эскалатору на первый этаж, вокруг девушки уже крутился парень лет восемнадцати с расстегнутой рубашкой и пирсингом в губе. Обычное дело, к девушкам такого класса в день подходят десятки парней. А сколько подойти не решается — не скажет никто, счет идет на сотни.
Я пристроился с другой стороны рояля и принял ее позу, повторив почти каждый изгиб ее тела. Старый, но от этого не менее действенный прием. Научили года три назад.
— Меня Игорем зовут, — сказал этот кретин и протянул ей руку.
— Это ты звонил мне утром? — протараторила девушка, игнорируя его жест.
Парень, отдам ему должное, не растерялся:
— Да, я звонил. — И тут же все спорол: — Мне так понравился твой голос по телефону… Да и сама ты ничего — такое ощущение, что мы с тобой уже давно знакомы. Ты… необычная.
А у парня неплохие задатки, далеко пойдет.
Вот только по телефону мы с ней не разговаривали. Она даже слова не успела сказать, как я отключился.
— Извини, я другого жду, — отрезала девушка и отвернулась.
— Да ладно, — продолжал навязываться парень. — А я чем не подхожу?
— Маленький еще.
Казалось бы, обычная проверка на настойчивость, но бедный пацан покраснел аж до кончиков пальцев — задатки у него были, только опыта еще не набрался. Я бы рассмеялся, если бы к этому времени полностью не сжился с девушкой. Я уже, можно сказать, мыслил ее мыслями, чувствовал то же, что и она, а наши движения были почти синхронны. Довольно сложный прием, удивительно, что он дался мне так легко и быстро — как и не было двух месяцев перерыва. Впрочем, воспоминание о Нарочи тоже даром не прошло.
Я приблизился мягкой уверенной походкой. Девушка кинула заинтересованный взгляд — и кроме интереса в нем читалась конфузия человека, встретившего кого-то очень на себя похожего, но на первый взгляд абсолютно чужого. Эффект не то чтобы идеальный, до раппорта далеко, но и этого хватит с лихвой. По вчерашнему дню она мое лицо явно не помнила.
Упрямый парень прервал сбивчивую речь о том, как ему недавно исполнилось двадцать два, и воинственно уставился на меня.
Я обнял его за плечи, словно школьного друга.
И тихо сказал, что ему, Игорю, пора бы уже успокоиться и пойти прогуляться по павильонам. А то ему, Игорю, придется писать на меня заявление насчет тяжких телесных повреждений.
Дались мне эти заявления.
Затем я тронул девушку за сгиб локтя и спросил, зачем она прошлой ночью украла у меня мобильный. И добавил, что если она сейчас же его не вернет, то ей придется писать заявление такого же рода, как Игорю.
Вот теперь эффект был что надо. Крышеснос прокатил. Парень, один раз уже потерпевший неудачу, помялся, переступая с ноги на ногу, оценил меня взглядом. Я думал, сейчас назовет меня тупым идиотом, и уже готовился ответить куда жестче, но он только сказал, что опаздывает, и ретировался. Девушка на автомате сунула руку в карман и протянула мой телефон. С ее лица можно было читать, как со страниц «Космополитена». Во-первых, обычная растерянность — она явно боролась с желанием уйти быстро и пафосно, не оборачиваясь. Во-вторых, удивление. Но было и еще что-то — даже для такой роскошной во всех отношениях девушки она смотрела на меня слишком…
Слишком заинтересованно.
Или это подозрительность? Блин, как это калибровать? Все-таки я не Сакис Рувас, чтобы при моем появлении, даже таком эффектном, терять дар речи.
А причину этой «подозрительности» я узнал в следующий момент — когда взглянул на дисплей возвращенного телефона.
«Принято 23 новых сообщения».
Я чуть не расхохотался. Как же я раньше не допер! Вот почему она все-таки явилась!
Стремно, должно быть, когда в кармане пальто оказывается чужой мобильный. Но еще стремней, когда на него каждые полчаса приходят сообщения в стиле «Давай встретимся», «Ты про меня забыл, солнышко?» и даже «Я убью тебя, если найду, скотина! Вернись…»
Да, бывшие девушки только называются бывшими. Должен сказать, иногда меня это сильно достает, но сейчас их внимание сыграло в мою пользу — «наездница» поглядывала на меня с искренним изумлением. Кого-нибудь попроще уже можно было валить прямо на этот рояль. Я так обрадовался своему неожиданному соушл-пруфу, что на секунду даже забыл о восемнадцатом числе.
И протянул руку.
— Света, — сказала она и коснулась моих пальцев теплой ладонью. Выпятила губы, подправила волосы.
— Джованни Джакомо Казанова, — сказал я, — шевалье де Сенгальта, Падуй. Но ты можешь звать меня просто Артем.
***
— Ну и вот, — тараторила она, словно стараясь выговориться как можно быстрей, — Валера переезжает в Минск. А мне что делать, по-твоему? Жене его чемоданы сжечь? Как думаешь, правильно я сделала, что переехала?
Сейчас Свете было двадцать три, и родилась она в Питере. Образования не получила, предпочтя мрачным учебникам пыльные вечеринки и жаркие свидания. Тут наши вкусы не особенно разнились. Годам к семнадцати она поняла, какая Мариса Миллер из нее растет, и это стало решающим фактором. Она заводила с состоятельными мужчинами отношения, выжимала из них соки и шла дальше, цокая каблучками.
И так уж получилось, что единственным человеком, которого она по-настоящему любила, был ее брат. Добродушный и бескорыстный, он выполнял все ее просьбы и не просил ничего взамен. Ради сестры он снимал последнюю рубашку и съедал ее, не посолив. Что ж, похвально.
— Переехала я в Минск, так? Ну и вот, а вчера он забрал ключи от машины и перестал за квартиру платить, представляешь? А еще такая история с маршруткой случилась, ты не поверишь. Мне домой ехать, я Валере звоню. А он — «это моя машина». Представляешь? Потом сказал, что я как нахлебница и…
А потом появился Валера. Тут весь пафос полетел к чертям, потому что Валера влюбил девушку в себя просто слету. Влюбил тем, что не бросался при ее виде на колени и не целовал лодыжек при первой возможности.
Правду сказать, по рассказам Валера выходил порядочной скотиной. В плохом настроении скотина эта лягала Свету копытами, в хорошем — рогами. К тому же Валера, судя по всему, был изрядным кретином в постели. По словам самой Светы, Валера прижимал ее ноги локтями, совершал какие-то странные движения внутри нее и через пять минут неудачных попыток сдавался, весь в поту и в продуктах своей неблагодарной деятельности.
Но главное — Валера не умел слушать.
Именно поэтому через два часа знакомства она выложила мне все, без остатка. А я только и делал, что молчал и задавал наводящие вопросы.
Впрочем, до секса дело не дошло.
Запись от 16 октября 2009, пятница
Долго думал, чем бы загладить вину, но в итоге остановился на самом консервативном варианте. Я вертел подарок в руках, когда услышал ее голос:
— Ты так и не представился.
Улыбка. На редкость искренняя улыбка и взгляд, в котором смешались доброта и обида — как у благодарного щенка. Сегодня на ней были клетчатые джинсы с белыми кедами.
Я встал со скамейки, чуть не выронив свой презент, и сказал, что Артем. Меня зовут Артем.
— Лиза.
Я улыбнулся.
— Как ребро?
— Ничего, спасибо. Это что, коробка конфет? — «Школьница» хихикнула, переступила с ноги на ногу, хлопнула меня по плечу. — Весь день тут сидел, наверное, пошли, вон ласточки собираются. Да и темнеет уже. Только не шуми, папа спит без задних ног, ему ночью еще контрольные проверять.
Я придержал дверь подъезда и пропустил ее вперед. Сказать, что я был растерян — бесстыдно приуменьшить. Наверное, никогда мне еще не удавалось настолько легко и непринужденно попасть к девушке домой. Вечно «нет, у меня все дома, ремонт, мать не разрешает, папа пьяный», отмазки, отмазки, ты включаешь всю свою смекалку, чтобы адекватно настоять на своем, а тут — гоп! «Пошли, вон ласточки собираются». И это ощущение… теперь уже более четкое, не отцовские чувства, нет, что-то… нечто дружеское, родное. Приятное.
В подъезде жили бомжи. Это становилось ясно сразу и четко — запашок еще тот, можете поверить. Я спросил, как это в наш век домофонов и капроновых колготок такое может быть.
— А, ты про Толика? — улыбнулась краешком губ Лиза. — Соседка с первого этажа приютила — одеяло старое под лестницей постелила, еду носит. Знаешь, как это — к старости люди начинают думать о благотворительности. Вот мама тоже…
Она облизала верхнюю губу и толкнула одну из дверей на втором этаже — старую, с кожаной обивкой. Дверь поддалась. Видимо, ее даже не запирали.
— Проходи. Не обращай внимания — в прихожей так всегда, когда папа приходит с работы. Ботинки… сейчас уберу.
Она швырнула пару пожеванных туфлей в комод и, щелкая суставами, провела меня в комнату. Мимо парочки старинных и не очень часов, в дверь с облупившейся побелкой. Огромная мягкая обезьяна свалилась на меня откуда-то справа, я подхватил ее под мышки и растерялся.
— А, это старшей сестры, хи-хи, она сейчас отдельно живет, в смысле сестра, а обезьяну на место положь. Папа ее купил еще до того, как… Включи пока компьютер, я сейчас.
Лиза вышла. Скрипнула дверь, зашипела вода.
Я посадил обезьяну на полосатую тахту и сел рядом, походя отметив, что передозировка мужских духов нисколько меня не волнует. Как интересно. В обществе любой другой девушки эта новость меня бы как минимум обеспокоила, а тут — ноль эмоций. И вообще, Лиза на меня странно действует, если не сказать противоестественно.
Разглядывал комнату. Через минуту в глаза бросилась одна деталь — всюду часы. На компьютерном столе, на стене, на деревянных полках. С маятником, без, в форме лягушки, простые электронные, круглые будильники с металлическими «ушками» — создавалось впечатление, что попал в магазин времяисчислительной хрени. Ощущение усиливалось антикварной и почти антикварной мебелью.
Мысли о воскресенье и двух трупах, сколько ни старался, просто преследовали меня. Я встал с тахты и принялся разминать кости, пытаясь отвлечься.
Пианино. Смешные доисторические динозаврики из не менее доисторических яиц «Киндер-сюрприз». На стене — грамота в деревянной рамке с надписью «Тобиас Елизавете Михайловне, занявшей 2-е место на городской олимпиаде по дизайну свадебных нарядов».
Дверь заскрипела, и в щель протиснулось что-то худое и глазастое. А через секунду оказалось, что еще и агрессивное — оно подскочило ко мне и, разодрав носок, вцепилось в большой палец ноги.
— Твою же в душу, — сказал я и забрался на тахту с ногами.
Это недоразумение запрыгало и запищало внизу.
— Берс, фу! — В комнату вошла Лиза. — Не бойся, это Берсерк, сестра подарила. Тойтерьерчик. Был случай, когда парню зашивали лицо. Берсерк, это Артем.
Собачка уставилась на меня как на врага общества. И убежала.
— Ты чего компьютер не включаешь? Не умеешь?
— Не умею, — сказал я и остолбенел.
Лиза была в халате и босиком, волосы замотаны в полотенце. По обыкновению облизав верхнюю губу, она с ногами забралась на кресло и вжала круглую кнопку на блоке питания или как он там называется. Поерзала, достала из-под себя пакет Big Star.
Эти ножки — гладкие и сильные, как… Не знаю, просто поверьте: оно того стоит. И груди, чуть выступающие из-под махровой ткани, и мягкие, такие близкие ручки, и вздернутая губа. Конечно, кое-что кое-где было полноватым, кожа слишком светлой, но именно это и привлекало. Она либо офигенно заблуждается по поводу собственной цены, либо настолько интересна, что достойна всей моей жизни.
— У меня нет компьютера.
Лиза не поверила. Улыбнувшись глазами, она пощелкала мышкой и принялась комментировать фотографии:
— Это выпускной, тут я лишилась девственности. Оригинально, правда? Но ничего, не жалею, парень более-менее приличный попался, тянул правда долго, часа три мы с ним провозились.
— Вот тут я страшная, худая, глаза синие, видишь? Это мне аппендикс вырезали, сейчас покажу, вот здесь, смотри. Красивый шрамчик, мне нравится.
— Море. Шучу, Нарочь, это мы с двоюродной сестрой в прошлом году целуемся.
— Независимости, с другой двоюродной сестрой, это она руками оценивает размер моих титек.
— Торговый центр.
— Немига.
— Праздник какой-то был.
Фотографироваться она любила, причем часто и в самые неожиданные моменты. Своего фотика у нее не было, но это с лихвой покрывалось тучей друзей и знакомых, ради нее готовых переплыть Ла-Манш. Мы рассматривали фотки, вместе с фотками мы рассматривали синяки и шрамики на ее ногах, потом она схватилась руками за мои плечи, подъехала на кресле ближе и принялась рассматривать мои синяки и шрамики, после чего сказала «опа» и принесла нам по чашечке остывшего кофе. Мы пили его и рассказывали о друзьях и с восторгом и эмоциями обнаруживали общих знакомых. Оказалось, что Петро учится в БГУИР’е с одним из ее «двоюродных братьев», которых я уже насчитал как минимум шесть. Лиза даже пару раз видела его лично.
— И что они находят в этом Петро? — говорила она, имея в виду те сотни девушек, которые наизусть помнят изгибы мышц на его спине.
И затем…
Знаете, не все хочется выплескивать на бумагу. Иногда легче пропустить детали, чего-то не договорить, даже соврать. Сейчас именно такой момент, но, к сожалению, а может и к счастью, нам с вами подобного не светит. Почему-то именно здесь хочется договорить.
Так вот, я рассказал ей все, а потом сказал, что я рассказал ей все. Просто высказался по полной, вывернув наизнанку все мои донжуанские принципы и убеждения. Загрузил ее своими проблемами, скрыв только одно — увлечение девушками. Да и вообще, рядом с ней все соблазнительские приемы сами собой вылетали из головы — рутины, игры, тесты исчезали, заготовки испарялись, метафоры забывались, да что там говорить, я даже про кинестетику забыл! Если бы в тот момент меня спросили, кто такой Джон Гриндер, я бы задумался надолго. Тянуло делать только то, что хочется. И хотелось мне высказаться.
Слушателем она оказалась непревзойденным. Меня еще никогда так не слушали (а меня вообще когда-нибудь слушали?) — полностью вживаясь в повествование, задавая неглупые вопросы и участвуя в моих переживаниях. Только теперь я понял, что чувствовали все те девушки, которые вываливали на меня свои неприятности.
И чем больше я находился в обществе этой невозможной девушки, тем больше свободы я чувствовал. Обычно же как? — и Петро напоминал мне об этом постоянно — заставить себя, пересилить, надавать себе по лицу — вот главные двигатели человеческого прогресса, вот «наша пища и средство наше».
Но тогда, тогда, тогда я просто купался в эйфории. Никакого секса, нет, мы просто разговаривали. И никакого напряга, просто волны кайфа. Может, я осознавал это не до конца, не в полной мере, но когда пришел домой, пришел и почувствовал острую нехватку Лизы — тогда я прозрел. Со мной никогда такого не было. Сначала я принял это за что-то непривычное, непривычное, но обыденное, через часик пройдет. Но я ходил по квартире, принимал душ, ел гречку с маслом, просто сидел — а заноза в мозгу только углублялась. Немного легче стало только сейчас, в эту самую минуту, когда выложил все на бумагу. Легче, но совсем не легко.
Послезавтра восемнадцатое.
Запись от 17 октября 2009, суббота
Я всегда чего-то боялся. В младенчестве до смерти боялся оставаться один в квартире — это в одной из прошлых жизней, еще до переезда в Минск. Закрывался в туалете, потому что там меньше всего углов и занавесок, и ждал прихода родителей.
Потом, когда подрос, эти страхи стали смешны и стыдны, но появился новый — страх собственной матери. Слишком старая для меня, лучшим способом воспитания она считала истерику — особенно плохо было, когда я не застилал за собой кровать. Конечно, я любил ее тогда и люблю до сих пор такой, какая есть. Но страх и любовь — вещи разные.
Потом до головокружения боялся отказа. Как же так, метр девяносто, думал я, брюнет, три раза в неделю в тренажерке! А что очки? Очки для зрения только придают шарма. И потом — два года один из успешнейших соблазнителей столицы; несколько написанных и прочтенных лекций на тему фаста, или «как поиметь попоньку той милашки за два с половиной часа»; преподавание азов успешного подхода. За два года практики ни одного отказа, и вдруг…
Удар. Ее рука инстинктивно закрывает лицо. Снова удар. Элла смотрит влажными глазами, кажется, вот-вот что-то произойдет. Опять удар. Может, стоит остановиться, приди в себя, мужик. Удар. Да посмотри на нее, она точно уже не захочет, говорю тебе. Удар. Белый обруч для волос слетает и катится в другую комнату. Удар.
Удар. Хотел еще что-то написать, но что-то. Удар. Что-то не пишется. И черт возьми, черт возьми, черт возьми, я кое-что скрыл от вас. Я кое-что скрыл от вас. Кое-что скрыл. Я скрыл от вас кое-что, понимаете?
Помните мое знакомство со Светой в четверг? Так вот, я проводил ее домой, все как положено. И… не знаю, что на меня нашло, но мне приспичило напроситься к ней домой. Ну, на чашечку кофе. В принципе, обычная ситуация — в нашем деле, можно сказать, хрестоматийная. Но меня почему-то заклинило: когда Света отказала, я предложил еще раз. Тупо предложил, не позаботившись хоть как-то аргументировать свои слова. Тогда она снова отказала. Я предложил еще раз, и опять отказ. Отказ. И в голове у меня постоянно вертелись слова Петро.
Я спрашивал до тех пор, пока она не замолчала и просто не развернулась, а… а моя рука… нет, это был не я, просто моя рука… моя рука схватила Свету за локоть. И знаете, такой страх я увидел в ее глазах, такой страх и такое разочарование… Клянусь, у нее на голове секунду был тот гребаный белый обруч! Только секунду, но этого хватило — я убрал руку так резко, будто нечаянно угодил пальцами в кипящий бульон. И она ушла. Света ушла домой, громко впечатывая каблуки в асфальт.
Она не обернулась.
Она не обернулась, а я не пошел следом — я же не маньяк, верно?
Скажете, не стоило мне сегодня звонить этой девушке? Теперь, выводя букву за буквой в тетради с белым щенком на обложке, я понимаю — в чем-то вы, может, и правы. Но тогда я просто продолжал делать свое дело. Настойчивость, знаете ли, правит миром любви, я вам так скажу. Да, все эти бла-бла насчет романтики, все это конечно понятно, но поймите и вы меня. Я просто сделал то, что считал нужным — и кто имеет право меня в этом упрекать?
Площадь Независимости будто вымерла. Раз в минуту ее пересекала группа студентов, ну и тротуар оживлялся по приходу троллейбуса. Фонарь рядом со мной помаргивал желтым, освещая вечер. Где-то далеко гремел гром, ветер дул порядочный, но дождь не капал.
Он был примерно на полголовы ниже меня — толстяк, что шел на меня с таким видом, будто собирался засунуть мне в тапок вот такую оглоблю. В руке парень держал бутылку «Спрайта» 0,25. Он облизал пересохшие губы и толкнул меня, чуть не бросив под машину.
— Какого хрена т-тебе надо от моей сестры?
Я растерялся.
— Извини, но мой адвокат не в курсе событий.
— Арина! — крикнул толстяк, и прохожий — мужчина лет пятидесяти с букетом роз — обернулся и прибавил шагу. — Вчера т-ты поставил ей синяк на руке, а сегодня звонишь и просишь о-о встрече. Знавал я таких, лучше держись от моей сестры п-подальше.
Этот толстяк был из тех толстяков, которые сразу располагают к себе. Добрые глаза, даже в гневе кажущиеся почти детскими, смешные неловкие движения, приятный голос. Он боялся сам себя, этот чудак.
— Извини, но я не знаю никакой Арины. Может, отпустишь уже воротник моего пальто?
— Паша? Что ты тут делаешь?
Света. В очередных обтягивающих джинсах и с такой маленькой дамской сумочкой, что ее легко можно уместить в другой дамской сумочке — боже, у Светы была целая коллекция дамских сумочек!
— Иди д-домой, Арина, — ответил «Паша». Кажется, я начинал кое-что понимать.
— Слушай, я не просила о помощи, сама разберусь! Сначала сидишь целый день за моим телевизором, лень даже за едой сходить, а потом скачешь как придурок меня выручать! Зачем ты вообще в Минск приехал, никак не пойму?
Паша затрясся и отпустил наконец мой воротник.
Я начинал понимать происходящее, но лопатки мои понимали все гораздо быстрей — и они уже чесались. Чесались нестерпимо, ребята.
— Арина, — сказал Паша. — Я… ты такая несчастная пришла вчера, я сам всплакнул, ты же помнишь, а теперь что — ничего этого как бы и не было, все прошло? Так что ли?
— Иди домой, Павел, и приведи свои мозги в порядок. Артем мне нравится.
На парня было жалко смотреть. Он взглянул на меня — и теперь в глазах не осталось и грамма гнева. Только разочарование и стыд — конечно, хотелось как лучше, а как иначе. Он развернулся.
— Подожди, — сказал я и положил руку ему на плечо. Да, мне было известно, зачем я его остановил, но по-другому не мог.
— Артем, — быстро сказала Арина — видимо, увидела мое выражение лица. — Артем, я всегда представляюсь Светой. Ну знаешь, мало ли что…
Мне было все равно.
Если на то пошло, мне было откровенно до лампочки. Меня довело не это.
— Артем…
У меня чесалось между лопатками.
— Артем, я прошу всего лишь…
Аккуратно намотав клетчатый шарфик ее брата на руку, я представил, что случится, если сейчас же изобью этого Пашу на глазах у сестры. И то, что я увидел, мне дико понравилось.
Я увидел красную резинку для волос. Резинку девчонки с Нарочи.
— Ну вот, — перевела дыхание Арина, заметив, как изменилось мое лицо, — а теперь давай все обсудим как…
И тут же резинку заменил белый обруч.
***
После происшествия на Независимости я пришел к Лизе, так рад был ее видеть, это как маму встретить через десять лет разлуки, я пришел к Лизе и рассказал ей все, вылил всего себя, уже и не знаю, как сказать, показал окровавленные костяшки пальцев, порванное и вымазанное пальто, но на этот раз девушка слушала гораздо хуже, перебивая и вставляя свои пять копеек, а потом сказала, что нашла себе отличного парня, и что парень этот классный соблазнитель, он сам признался — нет, это не Петро, — и что я мог бы многому у него научиться, ведь, и она попросила меня не обижаться, ведь я абсолютно не умею вести себя с девушкой, сказала она, а он такой спокойный, мужественный, загадочный, уверенный в себе, и никаких проблем у него нет.
— Приходи завтра на вечеринку, — сказал я. — Обязательно.
Запись от 18 октября, воскресенье
— Слушай, я не просил вспоминать…
— Но я волнуюсь за тебя. Мне интересно, зачем тебе столько денег.
— Ты мне отец?
— Да. Вот именно, Артем. Ты ни с кем не связался? Можно съездить в Литву, попробовал бы машины гонять, а?
— Я просил присмотреть за моими деньгами до того момента, пока не найду, куда их вложить. У меня хорошие связи, ты сам убеждался.
— Но это ни о чем не говорит.
— Мы договаривались или нет?
— Артем…
— Договаривались?
— Ты нашел способ выгодного капиталовложения?
— Да.
— Поклянись.
— Клянусь.
— Не верю. Ты не получишь ни копейки, Артем.
В трубке раздались гудки, и я с полминуты сидел как убитый. Потом набрал своего старого знакомого и договорился о встрече. Пришлось взять в долг. Спустя полтора часа я сидел за рулем своего «выгодного капиталовложения» Nissan Navara две тысячи восьмого года в полном обвесе, рассматривал охотничье ружье и вытряхивал сигарету из пачки L&M. Может, за те три года, что я не курил, мода поменялась и я смалил очевидную дрянь, но пускай.
Лиза раскрыла мне глаза. Она дала понять, что я не соблазнитель, не Джей Джей. Я Артем. Что не мое это. Благодарности моей не было предела — Господи, думал я, наконец мне попалось что-то близкое, родное, и теперь не надо пересиливать себя, не надо обращаться к выведенным поколениями сексофилов правилам. И посмотрев вчера на Свету, которая теперь Арина, мне все стало ясно. Мне ее не хотелось — ни капли. Мне хотелось Лизу.
Но догадайтесь, кого хотела Арина? Да. Она хотела Джей Джея. Того, кто ее так лихо соблазнил — того, кто выслушал.
Это меня и довело.
— Яйца, скальпель, рок-н-ролл, — говорил я. — Восемнадцатого числа. Так и будет.
Дождь валил просто неимоверный, мне с трудом удавалось различить дорогу. Почти новенький Nissan не то, чтобы не заносило, но на дороге он держался уверенно. Коробка с игрушкой, купленная на «Немиге» и кинутая в багажник, глухо стучала при каждом повороте. Между лопатками чесалось беспрерывно, я не мог сидеть на месте, постоянно ворочаясь и выкуривая одну сигарету за другой, открывая и закрывая окно, включая и выключая прикуриватель. Пожилая дама с белоснежным пекинесом переходила дорогу как раз в тот момент, когда я прикуривал очередную бестию. Собачка из белопушистого комочка превратилась в облезлого индюка, когда я, не сбрасывая, прокатился рядом.
На пару секунд мне стало так легко, что я улыбнулся. Собачку, конечно, жалко, но зуд между лопатками на время притупился, и это главное.
Впрочем, он тут же вернулся.
Когда мне было восемнадцать, друзья называли меня Бычком — настолько я много курил. Интересно, что бы они сказали сейчас — я выкурил почти полпачки, когда появился дом Петро.
Западный поселок напоминал картину апокалипсиса — везде брошенные строительные краны, бетономешалки, катки, самосвалы, бульдозеры. Земля бурлила под напором ливня, повсюду валялись кирпичи, балки, кувалды, тачки, ведра и мешки с цементом. Метрах в пятидесяти под навесом суетилась бригада строителей — видимо, сверхурочно поработать не вышло, обещанный дождь таки зарядил, и теперь мужики спешно натягивали штаны, ругались матом и наверняка выясняли, кто будет забирать всю эту лабуду из-под дождя, чтоб не украли и чтоб не намокло. К зиме этот частный сектор обещали уплотнить, снести старые деревянные дома, а остальные обшить сайдингом.
Некоторое время я сидел, рассматривая десятки машин, припаркованные по всей округе — от Лансера самого Петро до черного 350Z Эллочки Старожиловой — той Эллы, что два месяца назад пережила сотрясение мозга. Собственно, моему Наваре тут конкурентов не было, хоть я и взял его напрокат. Из окон дома лился свет, глухо играла музыка — мне очень хотелось разрушить этот рассадник заразы, а потом добить раненых. Но вначале мне хотелось поговорить.
Припарковавшись так, чтобы фары освещали узкое крыльцо, я вышел из машины и с минуту стоял под дождем — его струи хоть немного глушили сверло между лопатками. Темень стояла непроглядная, ближайший фонарь виднелся метрах в трехстах. Я достал из багажника огромную коробку, распаковал блестящий джип-монстр и упер его капотом в педаль газа. Пульт ДУ замечательно поместился в одном из пакетов с надписью «Немига», ружье пришлось спрятать под пальто. Двигатель Навары тихо гудел.
Я взял пакет, встряхнулся и вошел в дом.
Охренеть. Да, Петро превзошел самого себя — явка была максимальная, народу толпилось порядочно. Составленный нами в четверг список явился почти весь, жаль, что Лиза отказалась. Хотя для нее это, конечно, лучше, учитывая ружье. Несколько девочек собралось вокруг цептеровского набора для фондю, обсуждая, стоит ли что-нибудь с этим делать и какого перца это вообще такое. Из ванной комнаты слышались восторженные крики и плеск воды — там что-то происходило. Играла клубная музыка. При моем появлении все оборачивались, открывали рты, чтобы сказать слова приветствия, растягивали губы в улыбке, но тут же хмурили брови и молча проводили меня взглядами.
Я прошел в гостиную — тут на весь огромный экран плазмы худющий мужик трахал пышку с невообразимыми грудями, две или три девчонки целовались на ближайшем диване. Миновал гигантский аквариум с тысячей гуппи, поднялся по лестнице.
Петро был в спальне родителей. Здесь устроили настоящий танцпол — перевернули и прислонили к стене двуспальную кровать, навешали всякой блестящей ерунды на потолок и стены, принесли ящик с пивом. Хозяин вечеринки лихо выдавал что-то типа Го-Го, выделывая руками впечатляющие финты.
— Вот эти ребята! — крикнул Петро, заметив меня и протиснувшись ближе. — Где ты обитаешь, Джей Джей, виновник торжества должен быть в тону… что это у тебя с фэйсом? Контузия, вероятно?
— Здравствуй, Петр.
Он взял меня за плечо и отвел в другую комнату. В свою комнату, пустую — с компьютером, ноутбуком и игровой приставкой под телевизором. Мне хватило самоконтроля, чтобы не хлопнуть дверью, вырвав петли, но было ясно — долго я так не протяну.
— Да у тебя сперматоксикоз, приятель. Посмотри на себя. Как личный психолог, советую присоединяться — большинство этих милых женщин все еще без ума от тебя. А что в пакете?
Я взял его за горло и кинул на стену, прижав его локти своими. Но Петро и не думал сопротивляться. От резкого движения ружье сместилось и уперлось дулом между лопатками — стало жарко и чуть страшновато, но зуд хоть немного приглушился.
— Хорошо, никаких шуток, Джей. Отпусти, у меня куча интересной информации по поводу твоей беспричинной агрессии. Впрочем, сейчас понятно, что не такой уж беспричинной.
С минуту мы смотрели друг другу в глаза.
Сглотнув, я убрал руки.
— Рассказывай.
Петро поправил майку и устроился на кожаном диване. Я сел рядом.
— В первую очередь дай мне запись. Я же знаю, что ты ее не выбросил, просто никому так и не показал. Вопреки моей просьбе.
Я кинул ему клочок бумаги с этой надписью:
РеезЖ..кгюцшлшзувшфющкп.цшлш.%В0%94%В0%И5%В0%ИА%В1%80%В0%И8%В0%И2%В0%И0%В1%86%В0%И8%В1%8А.
Петро включил ноутбук, пощелкал по клавишам.
— Любой человек, более-менее знакомый с интернетом, скажет, что это ссылка. Но ссылка не простая — мол, кто-то перепутал раскладку и напечатал ее на русском. Дело в том, что я сразу понял, в чем причина твоей агрессии, еще до гипноза — причина была написана у тебя на лбу. И на скорую руку сообразил эту запись — ссылку на интернет-энциклопедию. Только шрифт поменял на рашн. Хотел, чтобы ты если и догадался, то как можно позже. Ты ж у нас технофоб… Я просто боялся тебе сказать, Джей. Ты тогда так взвинчен был — ты бы не понял. А теперь, очевидно, у меня нет выбора, поэтому слушай.
Я слушал.
Пока слушал.
— «Депривация, — зачитал Петро с монитора. — Психическое состояние, при котором человек испытывает недостаточное удовлетворение своих потребностей». — Он перевел взгляд на меня. — Я бы сказал, испытывает не просто неудовлетворенность, а крайнюю ее степень. В общем, депривация вызывает агрессию. Если человек не даст агрессии выхода, она направится вовнутрь, что может повлечь… сейчас… «изменения в парасимпатической иннервации гладкомышечных органов». Психосоматика, словом. Вначале повышенная конфликтность, раздражительность, потом — гипертония, инсульт, инфаркт, ас…
— Конкретней.
— Заведи дневник, Джей. Выскажись, выскажись по полной. Твоя главная проблема — ты все держишь в себе. До последнего. Но… не знаю, этого недостаточно, я не вижу реальных предпосылок, Джей. И в чем еще загвоздка — депривация практически никогда не распространяется на людей твоего эйдж, твоего возраста, для этого нужен солидный багаж за плечами. И знаешь, кажется, сегодня мне все стало ясно. Ты давно звонил матери?
Я помолчал, но все же сдержался и выдавил:
— После переезда ни разу.
— Я так и думал. А отцу?
— Сегодня.
У Петро дернулся глаз. Он отвернулся, принялся ворочаться на диване, скрипя кожей, пока я наконец не сказал:
— Я жду.
— Не могу этого просто так сказать… ну, ты понимаешь, о чем я.
— Нет.
— Э-э… мне очень жаль.
— Что? Почему тебе жаль?
— Джей Джей, твоей отец умер три года назад.
Нельзя сказать, что я поверил. Сначала сидел, размышляя, зачем ему врать, потом взял мобильный и набрал номер, который не набирал очень давно.
— Да? — спросил женский голос на том конце. И сразу: — Кто это?
Она растерялась. Растерялась, потому как мое имя появилось у нее на дисплее. Что ж, я бы тоже растерялся.
— Мама, это Артем. — В ответ ничего не прозвучало, поэтому я продолжил: — Дай телефон отца. Просто… просто дай мне его телефон.
Минуту стояла такая тишина, что я уж подумал, она грохнулась в обморок или еще чего почище.
— 452-39-60. Артем, куда ты…
Я отключился и взглянул на Петро. Мне хотелось немедленно разбить ноутбук у него на голове, но остатки сдержанности позволили сначала спросить:
— Откуда информация?
— Одна из твоих бывших спала с твоим отцом — ши общалась с ним до самого конца. Анютой зовут, я поговорил с ней в первую очередь. Как знал. Забыл, как вы с ней познакомились?
— Анюта врала. Мама не стала бы называть телефон отца, если бы он…
Меня словно в прорубь головой сунули. С чего я взял, что это его номер телефона? Первый раз слышу эти цифры… Стоп.
Я принялся остервенело пролистывать записи последних звонков. «Отец»? «Папа»? «Коршаковский Игорь», в конце концов? Там не было ни одного из них. Никто не звонил с моего телефона Коршаковскому Игорю, моему отцу. По крайней мере, в ближайшие пару месяцев. Никто.
Я быстро набрал продиктованный матью номер и, задержав дыхание, услышал в трубке:
— Агентство ритуальных услуг «Потеря».
Вот, значит, как. Она просто не хотела говорить напрямую.
— Алло? Агентство ритуальных услуг «Потеря», слушаю!
Я отключился.
— Артем, — сказал Петро. Он никогда не называл меня Артемом, ни разу. — Артем, если ты сегодня разговаривал со своим отцом… я думал, все несколько проще… понимаю, ты сейчас на взводе, но поверь: тебе стоит обратиться к настоящему профессиональному психологу. Если не к парапсихологу.
Хотелось сказать, что это было не только сегодня, но удалось сдержаться.
— Почему мне никто не сказал? — спросил я.
— Сори?
— Смерть отца. Почему ее от меня скрыли?
— Ну, приятель, тебе лучше знать.
И вправду.
Мама нашла бы тысячу причин, чтобы не беспокоить меня этой новостью.
— Как он умер? — спросил я.
— Ты действительно уонт ту знать?
— Как он умер?!
— Его убила твоя мать. Она… она отрезала ему мошонку. Что-то было сделано не так, и он скончался в больнице. Странно, учитывая, что твоя мама, насколько я помню, — квалифицированный хирург.
Я был полностью опустошен. Если десять минут назад я готов был перестрелять тут всех насмерть, то сейчас меня поглотила полная апатия. Я не знал, что делать.
— Артем, — сказал Петро, — сейчас я отвезу тебя домой, хорошо?
— Вернусь через минуту.
Отыскать туалет оказалось труднее, чем я ожидал — ремонт в доме провели капитальный. Краем глаза я видел, как Петро вышел за мной и прислонился к стене, делая вид, что разглядывает танцующих. Пусть. В конце концов, кому как не друзьям заботиться друг о друге?
Разве что отцам и детям.
Ни за что не поверите, но я рыдал, как домохозяйка. Уперся лбом в плитку, и слезы катились по носу, капали в раковину: как и на первом этаже, тут был совмещенный санузел — в углу блестела двухметровая ванна в форме фасоли. Потом будет стыдно, будет не по себе при одной мысли об этой минуте, но тогда всякие идеи мужественности и самоконтроля просто не существовали.
Отец, помоги. Скажи, что делать, пожалуйста, скажи, я запутался, окончательно запутался. Ты далеко, я знаю, но ты и близко, я тебя чувствую. Арина с Лизой убили меня, они просто меня убили. Вернись, отец, прошу, только вернись. И покажи, что делать. Помоги.
— Ты перескажешь мою речь во время гипноза, — сказал я, аккуратно закрыв за собой дверь. — До последнего словечка. Перескажешь, и вези куда хочешь.
Петро посмотрел на меня, будто первый раз увидел. Ничего удивительного, учитывая, насколько красными у меня стали глаза и насколько изменился голос.
— Хорошо. Ладно, Джей. Пошли развеемся, в машине расскажу.
Он пошел к лестнице, и я двинулся за ним, покрепче сжав пакет. Сейчас все мысли, которые одолевали меня на подъездах к дому, казались бредом.
И столько на меня сразу навалилось, в одну секунду, что даже и не знаю, с чего начать. Во-первых — все вокруг были с обручами и резинками. Танцующая, прыгающая, улыбающаяся куча девок с белыми обручами и красными резинками для волос. Легкие стали надуваться, будто насос туда вставили, и ребра обожгло свежим цементом — из меня что-то лезло. Толчками. Из меня стали вываливаться слова:
— Когда тебе отрежут…
— Если бы человек размножался…
— Так что если у тебя маленькие яйца, лучше…
Я остановился, облокотившись на перила. Меня мутило.
Ружье вывалилось из пальто и полетело вниз — и грохнуло о пол, отозвавшись глухим ударом по всему дому. Мы с Петро переглянулись и одновременно кинулись вниз, путаясь в девушках и перепрыгивая несколько ступенек за раз.
— Стой! — рявкнул я, поднимая ружье.
Петро налетел на меня, схватил за руку и перекинул через себя. Все ушло вниз, потолок прокрутился, и в спину что-то ударило. Кожу между лопатками так обожгло, что я боялся, как бы дырки в одежде не оказалось. Петро оседлал меня, дуло охотничьего ружья уткнулось в переносицу.
— Артем, успокойся, главное успокойся! Сейчас всё…
Я хотел сказать, что давно успокоился, но в этот момент музыку выключили, и раздался звонок в дверь. Видимо, кто-то уже долго звонил, но из-за шума этого не было слышно.
— Эй, кто-нибудь! — крикнули за дверью, и я узнал голос Лизы. Пришла извиниться? Но как она узнала адрес?
И тут я понял сразу много вещей.
Первое: подо мной уже несколько секунд лежит пульт ДУ, а его рычажок упирается мне между лопатками.
Второе: приближаясь, ревет двигатель Навары с автоматической коробкой передач.
И третье: никто ничего не успеет сделать.
Дикий, нечеловеческий вопль отчаяния слился с оглушающим грохотом. Вокруг входной двери образовался ореол трещин, стена будто взорвалась, куски кирпичей и перекрытий полетели во все стороны. Десятки женских глоток заорали, глуша мой вопль, и бросились кто куда. Петро откинул ружье и попятился, кашляя и прикрывая локтем глаза. Роскошный холл заполнился пылью и побелкой.
Пикап вошел в здание до зеркал заднего вида и остановился. На искореженном, заляпанном мокрой грязью капоте лежала входная дверь. Мельком на нее взглянув, я поднял ружье и навел на Петро.
— Ты виноват.
Он почти не реагировал — все так же переводил взгляд с меня на автомобиль, на лице читалось: «виноват в чем?»
— А знаешь, стреляй! — наконец сказал он. — Ну, я жду, чего ты медлишь, вымести на мне свой гнев! Дай выход агрессии! Ты мне дорог как друг, но мне надоело тебя переубеждать, Джей Джей! Ты сам себе хозяин — делай, что тебе в хед взбредет, только снача…
Я выстрелил. Выстрелил, потому что у него на голове появился белый обруч. Забавно, правда? Взрослый парень с белым обручем для волос.
Я сделал выбор.
Все забегало и закричало. Черт, у меня уже череп болел от этих женских криков, как будто в родильный дом попал. Я нажал на курок, разрядив второе дуло в парочку смутно знакомых «женщин», как сказал бы Петро, и принялся перезаряжать.
Из уборной вышла Элла. Эллочка. Единственная «десятка», которую я встречал за свою жизнь, она могла завоевать любого человека на Земле. Эллочка, которая в свое время отказалась выйти за меня замуж — за что и получила сотрясение мозга. Что ж, сегодня у меня есть шанс закончить начатое. Она аккуратно прикрыла дверь туалета, осмотрелась и замерла, впав в ступор. Только у нее одной на голове не было обруча.
Из меня по-прежнему что-то лезло. Какие-то слова.
Вспомнил: ровно три года назад на подобной вечеринке мне позвонил отец. Ему явно было плохо, поэтому я покинул танцпол и вышел на улицу. Папа принялся хрипеть что-то в трубку, но из-за пикающих на заднем фоне приборов практически ничего не слышалось. Минут пять он говорил что-то в телефон, целый монолог, надо сказать, выдал. А потом замолчал. И частое пиканье сменилось сплошным «пи-и-и…» Видимо, после этой его речи я настолько сильно напился, что утром уже ничего не помнил.
Но речь осталась. Впиталась в меня, как в губку, и разрушила жизнь.
Да, я вспомнил. Речь вернулась, поэтому я все вспомнил.
Ну что ж, теперь у меня хоть план действий появился. Отец хотел, чтобы его слова услышали, ну так пусть их услышит самая потрясающая девушка в мире. Ему бы понравилось. Сейчас помечу сегодняшние события в тетради — слава Богу, взял ее с собой — ну а затем вернусь домой и отпишусь, как все прошло. Так мы двигаемся навстречу выздоровлению, спасибо тебе, Петро.
Это уже потом мне сказали, что в дверь никто не звонил.
— Эллочка. — Я откинул ружье и пригласил ее на ближайший диван. Девушка послушалась — похоже, кроме страха ее сейчас мало что волновало. — Эллочка, хочу кое-что рассказать, присаживайся.
И я начал говорить.
Я говорил, а ладони смыкались вокруг ее шеи.
Я говорил, а две покалеченные дробью девушки пытались слезть друг с друга и ныли, звали на помощь, хрипя.
Я говорил, а Элла сухо рыдала.
— Когда тебе отрежут яйца, ты познаешь настоящий запах смерти.
— Аромат твоей жены.
— …из главных правил в процессе — не давать ничего сразу, подходить постепенно, чередовать холодное с горячим и не спеша подкрадываться к цели, изучать окрестности пальцами, ибо самое-самое в акте — чувство предвкушения. Так вот — это и есть тво…
— Женщины создали рок-н-ролл. Они создали скальпель.
— Автомо…
— Если бы человек размножался митозом, вместо хрущевских девятиэтажек возводились бы шалаши из веток бузи…
— …щая ногами брызги Анжелы, ты спрашиваешь себя: «зачем я это делаю?» Оглушенный стонами Анюты, ты снова и снова вспоминаешь Бога. Это как искать карандаш по всей квартире, зажав его в правой руке. Смысл жизни создал нас. Смысл жизни создал жизнь.
— …вил скальпель с одной целью — чтобы отрезать тебе яйца. Чтобы на капот машины твоей жены упал использованный презерватив Vizit, который ты так любишь надевать во время брачных игр. Чтобы она остановилась и разобрала, как из окна играет твой любимый рок-н-ролл, чтобы она услышала твой пьяный голос. Чтобы она поднялась в квартиру, где Анжела. И Анюта.
— …бы спустя два месяца после развода она попросила о встрече в дорогом ресторане, чтобы в кабинке мужского туалета раздавались эти звуки, чтоб мерещились презервативы, сосуды, больничные халаты, и оглушающий прерывистый писк, и музыка, и скальпель, чтобы она подсыпала снотворное и взяла в руки…
— Артем. Сын. Сегодня, восемнадцатого октября, по моей вине погибнут два человека. Я — потому что запутался в жизни. И ты — потому что…