Ох уж эти мне новомодные подоконники! Полоса пластика, наспех вмазанная в монтажную пену. Да еще узкая неимоверно – места хватает лишь на горшки с пыльными фиалками и пепельницу. То ли дело старые, собранные из множества деревянных брусов на огромные, с ладонь, гвозди. Со временем вся эта конструкция, конечно, рассыхалась, лопалась краска на стыках, усеивая пол двуцветной перхотью. Но строители, менявшие окна, так кряхтели и матерились, когда ломали древнюю махину.

– Ты так из-за этой дуры полдома разворотишь!

– Ну, да и пёс с ним!!!

Подоконник стоял насмерть.

Помню, влезал на такой, поджимал к груди колени и таращился в окно на прохожих. А они на меня – жили мы низко, второй этаж ветхой уже тогда, в детстве, хрущовки. Легко взобраться по газовой трубе. И так же несложно спрыгнуть в заросший зеленью или укрытый снегом палисадник.

А потом жизнь подняла меня выше. Потрепала, исхлестала наотмашь по щекам и поселила в новенькой высотке, ближе к небу. В однокомнатном пенале с узкими пластиковыми подоконниками. Где уж забраться…

А вот желание спрыгнуть осталось.

Причина? А нужна ли причина? Подростки, что красят чубы в розовое или носят черные балахоны, не заморачиваются по этому поводу. А я старше, да? Значит, видимо, нужна.

Должно быть, просто осточертело… Нет, лучше так – обрыдло. Это будет точнее и честней.

Все, что у меня есть – замкнутый круг…Уроборос, дрессированный змей, жрущий собственный хвост. Работа-дом-работа. Кому-то хватает, мне мало.

Где же вы, где, якоря, способные зацепиться за серенькие будни?!

Власть? Сомнительная цель, уверяю вас. Всю жизнь карабкаться на этот чертов холм, ступая по потным, мускулистым телам таких же соревнующихся. А на вершине – те, кто смог. Вот они, любуйтесь. Всегда на виду. Двуличные, вечно чего-то выгадывающие, изрыгающие ложь, яд и слюну. Отрепетированные перед зеркалом улыбки и строгие, проникновенные взгляды. Увы, я не вижу себя среди обладателей этого супового набора.

Деньги? Деньги – не предел мечтаний, даже не полумера. Так, способ скоротать время. Покажите мне человека, купившего счастье. А я вам – фотогалерею портретов продавших душу.

Женщины? Женщины меня любят. Ну, как любят… терпят.

Полутемный бар или танцпол.

– Привет, можно я тут потрусь у твоих колен?

Два вермута с водкой. Смешать, не взбалтывать.

– А ты ничего…

– Что планируешь делать сегодня?

– Не знаю, а ты чем бы хотел заняться?

– Я живу здесь недалеко. Может, прокатимся?

И прокатывались. По набору коллекционных вин, эротических фильмов, по дорогой кожаной мебели.

Все, что оставалось на память – долго заживающие шрамы на спине и эхо вскриков-всхлипов под потолком. Утром – озлобленные соседи: "Да ты что – совсем совесть потерял, вас же весь дом слышал, маньяки!!!"

Дальше таких вот страстных ночей как-то не шло, не вытанцовывалось, не срасталось. Разве что парафраз вежливости по телефону:

– Ну, как поживает мой любимый мужчинка?

– Порядок, ты просто чудо.

– Может, повторим как-нибудь?

– Ой, так жалко, сегодня не получится. Давай на следующей неделе.

И опять по кругу. Виток за витком.

Что там еще бередит, возбуждает, провоцирует современного мелированного и в гаджетах неандертальца? Так и эдак примерял на себя – все мимо. Ну, да и питекантроп с ним!

В полуночный час, вперившись в пыльный монитор, как-то набрал одним пальцем:

 

   Я – карусельная лошадь,
 Гуляю на эшафоте.

  Утром встаю святошей,

  К ночи – клыки и когти.

 

         С упрямо вздернутой мордой,

     Таким уж вырезал мастер,

Шатаясь, тащу покорно

        Свой окорок в волчьи пасти.

 

    Степь обратили в рельсы.

      Плата за труд – усталость.

      Полно… Считай, не сбейся,

   Сколько кругов осталось.

 

      Больно? Скажи на милость!

Слово во рту погасло…

      Исподволь ночь случилась,

  Черное топит в красном.

 

Самое страшное и противное – вот заберусь на этот хлипкий подоконник и выйду из дома не в дверь на этот раз, а в окно… Не заметит никто, соберут по частям и аннулируют мою лицензию на копчение неба. Ведь никому же …

 

***

 

Как-то вечером, ночью почти, я сидел в пустынном дворике недалеко от моего. Цедил запретный яблочный джин с тоником и тихонько поскуливал на луну. Подвывать цикадам – откуда только взялись в центре мегаполиса? – не позволяли поздний час и убеждения. В смысле, как-то в бытность подростком, правоохранительные органы убедили меня, что ночную тишину нарушать не следует.

Двор освещался двумя тусклыми фонарями, этого было явно недостаточно. Даже свет в окнах засыпающих пятиэтажек не спасал. Тьма вероломно, по праву сильного, оттяпала большую часть двора. Теперь она алчно поглядывала на детскую площадку, где расположился я. В ней уже роились, жили собственной, непостижимой жизнью причудливые тени-сгустки. Вились и переплетались, медленно ползли в мою сторону. Или мне это только казалось…

Она появилась из мрака. Вышла в пятно света, устало покачиваясь. Приблизилась ко мне. Плавно, размеренно, будто брела сквозь толщу воды. Худенькая, невысокая девушка. Русая, коротко стриженная. Зябко куталась в длинный свитер. Одним словом – обычная. Вот только глаза, глаза какие-то выцветшие, неживые. И шрамы, шрамы. Свежие и почти зажившие. Сбитые локти и колени, на щеке – кровоточащая ссадина.

Первое, что пришло в голову – а кому бы не пришло? – девушка злоупотребила горячительным. Но мое предположение сразу рассеялось – незнакомка присела на противоположный краешек скамейки и вполне трезвым голосом попросила:

– Дайте сигарету, если есть.

Я молча придвинул ей остатки своей пачки и зажигалку. Девушка прикурила, затянулась и неизвестно к чему пробормотала:

– Хм, впрямь анекдот – кофе "до" и сигарета "после".

Я попытался выяснить, что она имела в виду:

– В каком смысле "до и после"?

Но незнакомка проигнорировала мой вопрос. Опустила взгляд на свои ноги и не слишком воспитанно сплюнула. Слюна была обильно окрашена кровью.

После первой неудачи я не надеялся на ответ, но все же спросил участливым тоном:

– Кто это вас так?

Та с прежней отрешенностью пожала узкими плечами:

– Если б я знала…они паспорта не оставили, – девушка погасила окурок и добавила. – Просто изнасиловали и все.

Одно из слов больно резануло слух. Даже не сам ужасающий факт, а то безразличие, с которым она об этом сообщила. Вспороло душу, правда, неглубоко, самый краешек. Сейчас подобное по всем каналам ТВ – постепенно привыкаешь.

От неожиданности я поперхнулся дымом. Откашлявшись, прохрипел:

– Я про шрамы.

– А, это… – она потерла разбитый лоб. – Это я сама себя так.

Еще лучше. От объяснений понятней не становилось. Я как-то совсем опешил. Хрупкая девушка методично избивает себя и становится жертвой похотливых скотов. А после рассказывает об этом так, будто сломала ноготь. Безумие в чистом виде! Либо от полученного потрясения она стала заговариваться, либо психопатка со стажем.

– А давайте я "скорую" наберу, – предложил я и вытащил из кармана телефон.

Она только отмахнулась. Поднялась и так же медленно, как появилась, побрела во тьму. Я крикнул ей вслед:

– Подождите, вам ведь нужна помощь.

Девушка остановилась, но оборачиваться не стала. Лишь зло бросила через плечо:

– Помощь, говоришь. Да пошел ты, …Бэтман. Себе помоги…

Она скрылась в направлении ближайшего дома. Я остался, раздираемый адским коктейлем из злости, жалости, удивления и чужой, неблизкой боли.

 

***

 

Редко себя понимаю и могу обнаружить причины собственных поступков. Слаб в самоанализе, не воспитал в себе компактного Фрейда. Ну, да и Юнг с ним! Не обязан я перед собой отчитываться.

Поэтому вряд ли мне удастся объяснить, как я, спустя несколько дней, забрел в тот самый дворик. Люди, основательно покопавшееся в чужих мозгах, утверждают, что преступника тянет вернуться на место преступления. Хотя, казалось бы, в чем оно, преступление?

Но чувство вины было, его не примешь за изжогу. Вроде чего-то не сделал, а мог бы. Нет, не так – а должен был.

Я присел на ту же скамью и принялся изучать дом напротив, мучая себя вопросом: "Что я здесь делаю?". Не знаю почему, но очень боялся отыскать в себе ответ: "Высматриваю ее". Должно быть, потому, что это так на меня не похоже.

Мы часто меняем мир своими желаниями, заставляем Землю вертеться в нужную сторону. Так произошло и на этот раз. Окно на первом этаже распахнулось, взорвавшись солнечными бликами, и я обрел желаемое. Опершись на подоконник, во двор выглянула она. Вся какая-то блеклая, невыразительная. Будто текст, из которого вычистили все прилагательные.

Меня она узнала не сразу. Вообще, казалось, что мир этот она воспринимала как-то иначе, по-своему. Будто проекции фигурок, пляшущих на серой простыне. Глядела одновременно и на них, и сквозь. Но присмотревшись, махнула рукой и попыталась улыбнуться. Вышло плохо. Чувствовалось, что внутри ее живет что-то, пожирающее улыбки и смех.

Я поднялся со скамейки и, подобно средневековым ловеласам, встал под окном. Ее невесомое, эфемерное тело нависло надо мной. Вдруг стало неудобно, стыдно даже – я поймал себя на мысли, что смотрю на ее грудь, наполовину скрытую полосатым халатиком.

– Ну, здравствуй, Бэтман, – прервала мои грязненькие мыслишки она. – Ты, кажется, намедни помощь предлагал?

Я шмыгнул носом, улыбнулся и ответил.

– Я и не отказываюсь.

– Будь другом, сходи за хлебушком, – чуть поколебавшись, попросила девушка. – Я и денег дам.

– А самой лень? – не нужно было мне этого говорить, вырвалось по причине общей болтливости.

Ее лицо не успело защититься. Чуть дернулась щека, уголок рта рванулся вверх. Мои слова причинили ей боль. Но девушка тут же спохватилась и, вернув прежнее вежливо-безразличное выражение, ответила:

– Боюсь, не дойду.

Чтобы сгладить собственное хамство, я быстро предложил:

– Сходить могу, а денег не надо.

Вот тут она уже улыбнулась искренне, совсем по-детски:

– Ммм, богатенький? Может, тогда и пирожное купишь? Они в том же отделе.

В итоге в список добавились молоко, кофе и спички. Я с какой-то щенячьей радостью понесся в гастроном за поворотом. Возможно, потому что меня никто еще не просил вот так, по-настоящему. Слышишь, чувствуешь – мне плохо, больно. Помоги! В мире сильных, независимых людей это не принято.

Через десять минут я вернулся с вместительным пакетом. От себя к пирожным добавил коробку шоколадных конфет и сливки к кофе. Девушка все также стояла у окна, только свитер на плечи набросила. Либо замерзла, либо заметила мои взгляды в область декольте и решила не смущать.

– Набери на домофоне "девять", – посоветовала она.

– А кого спросить? – схитрил я, вспомнив, что до сих пор не знаю ее имени.

– Попробуй Женю, может, повезет и откроют. Хотя, с таким-то пакетом тебе везде будут рады.

Она провела меня в квартиру. Жилище ее так же носило на себе печать безжизненности и тлена. Нет, все было аккуратно прибрано. На полу – ковры, на стенах – картины. Но все это выглядело, как дешевые джинсы после нескольких стирок – тусклое подобие самое себя. Не слишком искусная подделка под реальный мир.

Хозяйка Женя, конечно, попыталась всучить мне деньги. Но тщетно, мои морально-волевые – не чета ее морально-безвольным.

– Тогда, Бэтман…

– Юра, – перебил я.

– Тогда, Юра, я просто обязана напоить тебя кофе.

– Вот это – пожалуйста, – я глумливо потер руки. – И сливки. И две сахара.

Она кивнула и удалилась на кухню, оставив меня листать какой-то женский журнальчик.

 

***

 

Выпить кофе сегодня мне так и не удалось. Из кухни раздался страшный грохот и звон разбившейся посуды. Я рванулся туда и увидел распластавшуюся на полу Женю. Она лежала лицом вверх. Глаза ее были закрыты. Грудь медленно вздымалась – живая. По щеке стекала тоненькая струйка крови. Видимо, падая, она зацепилась за плиту и оцарапалась.

Нужно было вызвать "неотложку". Мой телефон, как назло, отказывался работать с опустевшим аккумулятором. Забыл зарядить. Кляня себя последними словами, я бросился на поиски телефона хозяйки. Но его то ли не было вообще, то ли сыщик из меня – ни к черту. И стационарного в доме не водилось.

Уже секунд через пятнадцать я трезвонил в соседскую дверь. Высокий, дребезжащий женский голос спросил меня:

– Кто?

– Я от соседки вашей из девятой квартиры, ей плохо, мне нужно позвонить! – протараторил я.

Дверь не сразу, но отворилась, на меня глядела женщина лет пятидесяти в поношенном спортивном костюме.

– Что с Женькой? – с тревогой в голосе спросила она.

– Потеряла сознание.

Услыхав это, женщина почему-то сразу успокоилась и спросила:

– А ты ей кто?

– Знакомый, – соврал я.

– Вот что, знакомый, не нужно никуда звонить, – она кивнула на противоположную дверь. – С Женькой так часто бывает. Женька твоя – нарколепсик. Слышал про такое?

– Что-то слышал, но… – слово было знакомое и только.

– Она сейчас просто спит. И засыпает внезапно. Я сама видела. Будто кто-то выключает ее. Стоит-стоит, разговаривает с тобой. И вдруг – брязь на пол.

Мне сразу стало понятно происхождение синяков и ссадин на Женином теле. Все осколки разбитого зеркала, все части головоломки сложились в единое целое. Ночь, приступ, озабоченный ублюдок… Или ублюдки, что еще страшней…

Взрыв в голове, осколки вонзились в череп изнутри! Ударная волна – кровь бросилась в виски! На глаза опустились полупрозрачные бордовые шторы. Мое воображение нарисовало чудовищную картину. Безвольное, недвижимое женское тело на асфальте и звериные морды, нависающие над ней. Ухмыляющиеся волчьи оскалы. Я съежился, сжал зубы и кулаки.

Когда наваждение прошло, я проглотил соленый комок и спросил хрипло:

– А как же она все это время?

– Мать ее недели две назад в больницу угодила с сердцем. До этого она везде с ней гуляла. А сейчас – некому. В муниципалитете обещали помочь. Вот только обещанного три года ждут.

Она закусила не накрашенную, потрескавшуюся губу и добавила:

– Жалко бедную. Уснет где на улице одна. Люди сейчас, сам знаешь, какие…

Всякие теперь люди.

Мне отчего-то вспомнилось: "Зверь самый лютый жалости не чужд. Я чужд! Так значит я не зверь…"

 

***

 

Мы сидели на центральной городской площади у памятника бессменному вождю голодных и рабов. Точнее, это я сидел, опершись спиной о высокий гранитный постамент. А Женька спала, я затащил ее голову на свои колени, подсунул скатанную в валик куртку. Вождь указывал не знающей устали рукой в пустоту. Повинуясь властному жесту, в направлении "светлого будущего" текла река машин. Водители поглядывали на нас, как на сумасшедших. Ну, да и Шумахер с ними!

Жутко…Вот говорят, "жить, как во сне". Даже не задумываясь, как это на самом деле, когда сон и явь сливаются. Когда перестаешь понимать, что уходит первое, и на его место неслышно, словно вор, прокрадывается второе.

Хотя, мне кажется, мы с Женькой чем-то похожи. Встретились в море жизни две Белоснежки. Ведь вся моя так называемая жизнь до нее, без цели, без направления – уютный, беззаботный, но сон. И так случилось, что Женькины приступы нарколепсии разбудили то, что было по сути лишь оболочкой человека.

Меня больше не манят открытые окна и узкие подоконники. Может быть, пока. Время покажет.

Этому огромному миру я и сейчас не нужен. Нас слишком много, кто заметит мое присутствие или уход?

Пышногрудым блондинкам или субтильным брюнеткам в моей постели я был не нужен всегда. Хотя, нет – не весь. Они приходили за небольшой частью.

Я безразличен людям, шагающим навстречу по пешеходному переходу. Даже мешаю: ведь я – препятствие между ними и их любимым плазменным сокровищем в полстены.

Пусть идут, я знаю, кому необходим на самом деле. Мое плечо не отличается мощью и силой. Но оно есть. Даже два. А встать легче, опираясь на чье-то плечо.

Трудно взобраться вверх по лестнице, вращая колеса инвалидной коляски. Совсем невозможно сделать это худенькими детскими ручонками.

И еще есть Женька, спящая у меня на коленях. Интересно, что ей снится? Видит ли она меня сейчас там, в своем иллюзорном мире?

Господи, сделай так, чтобы она улыбалась во сне!

А не можешь – или не хочешь – я сделаю это за тебя…