Ночь. Улица. Киоск. Щелчок зажигалки – синий огонек побежал по кругу, то ли расталкивая темноту по углам, то ли привлекая на себя, как фонарь бабочек. Плитка шипит, и это единственный звук, проникающий за тонкие – ножом проткнуть можно – жестяные стены. За ними – бесконечность, холодная, безжалостная, взрывающаяся болью и ужасом как раз в тот момент, когда уже поверил, что все хорошо. Речитатив про себя – все хорошо, все хорошо, но слишком хорошо знаешь – сколько раз в дверь кулаком стучали, чуть не пробивая! – насколько заслон тонок. Спасает синий огонек. Он кажется нимбом ангела, спустившегося, чтобы оберечь и защитить, и потому, наверно, темнота так густится вокруг него, будто подминая под себя. Повернуть ручку – пусть огонь вспыхнет, пусть тени шарахнутся в углы, где им и должно быть.

Обстановка в неровном пламени видна смутно, неверно, как не отсюда. Чтобы проверить, тянешь руку под правую крышку стола, должен быть с вечера нож. Нож острый, потому тянешь осторожно, но привычные пальцы сразу находят ручку и от этого тени разжимают когти.

Туда, в угол. Там совсем темно, но эта темнота прозрачна, совсем не как вокруг огня. Надо только пройти границу, каждый шаг – легче, уверенней. В углу темнота похожа на море, в котором плывешь, любуясь на руки под водой. Под водой руки почему-то всегда красивее, пальцы – длиннее, и кожа кажется ровной, загорелой. Можно представить себя русалкой или дельфином, свободным, легким, быстрым. Так и тут. Движения становятся плавнее, тело легче, спина распрямляется.

Главное – не делать слишком больших шагов, иначе уткнешься в стену. Стена мерзлая, будто мокрая, мгновенно выкидывающая из теплого моря в пургу. Стены не видно, она прячется за тенями, как генерал за солдатами, но тем лучше. Раньше казалось, стены могут видеть, и оттого еще тяжелее было забывать их толщину. Невероятно, да? – главный враг здесь – единственная защита.

За которую предстоит выйти. Главное – не думать об этом. Совсем. Все эти умные слова про то, как лучше себя заставить – ерунда и чушь. Сама мысль о том, что предстоит сделать, отнимает всякие силы и решимость. Поэтому – делаем дела, обычные дела, в руке нож и доска, и коробка стоит именно там, где ее вчера оставили, и так привычно сладко пахнет ящик, и неровности на досках, кажется, знакомы пальцам все до единой – можно с закрытыми глазами найти все, что надо, и белая картонка с синими крупными буквами - уже совсем легкая, надо менять, и шея автоматически сгибается, потому что здесь низко, и о том узнаешь в первые же дни, и … все. Дверь. Порог.

Ночь. Улица. Газета. Большая – ее неудобно читать, особенно в транспорте, зато завернуть или подстелить – самое то. И застыть над читанным уже текстом, вроде знаком, но вот попался на глаза в неурочное время, застал врасплох, и стоишь теперь с задранной ногой: не опустить, брюки-то не сняты. Еще из нее удобно делать шапочки, от дождя там или когда красишь. Великое дело, шапочка от краски. Сколько раз банки на голову опрокидывались, сколько раз кисточки сверху падали, сколько раз кисточка забирала слишком много краски и все окружающее орошалось цветным дождем! Еще можно эту шапочку сделать похожей на кепку, а лучше – бандану, и представить себя каким-нибудь пионером джунглей или солдатом удачи, сильным, дерзким – столь далеким от того, что есть сейчас.

Газету несет ветер, развевает парусом, и мысли убегают вслед за ними. Это хорошо – руки сами знают, что делать, и если думать о другом – сделают все быстрее. Быстрота сейчас – основное, ветер свистит, выдувает остатки тепла, и почему-то кажется, что где-то в глубине живота сражается с холодом и медленно гаснет свечка. Простая, белая, с наплывами воска. Она почему-то зависла в пустоте и почти не светит. А еще почему-то она видна как бы немного слева. Казалось бы – на живот сверху смотрят, ан нет, сбоку, чуть за левым плечом и вниз. Как будто не ты смотришь, а кто-то другой, и у этого другого равнодушные глаза и маска вместо лица. И он сидит в кожаном кресле, развалившись, а вокруг пустота, но не темная, а серая, металлическая. И в глазах бегут-бегут секунды, как песчинки в часах, и чувствуешь, как время утекает сквозь пальцы, и хочется поторопиться и закончить до того, как песок весь выйдет, но нельзя – что-нибудь обязательно пойдет не так. Поэтому не думать, не думать про время, вон, газета есть, можно думать про газету. Можно думать, что там написано про море. Хотя бы реклама про море там должна быть? Хоть одна фотография тепла и солнца, и ярких зонтиков у бескрайней синевы, и загорелой девушки в непременно белом купальнике. Ох уж эти девушки в белых купальниках… В них нельзя купаться, они тут же пачкаются и просвечивают, поэтому такая девушка никогда не зайдет в море – но для рекламы сфотографируют именно ее. И чтобы держала в руках маску с трубкой, в крайнем случае – круг или мяч. И волосы длинные распущенные по плечам. Лучше светлые, будто выгоревшие. А сбоку, в углу – лежак, на нем громадное полотенце небрежно наброшено, а у лежака – шлепки, и обязательно чтобы следы к воде. И вот стоит такая девушка – искупаться не получится, полежать тоже не получится – полотенце уже не будет таким небрежным и следы испортятся. И вроде как хорошая реклама-то, а девушку жалко.

Дверь хлопает оглушительно, тонкие стены сотрясаются, неверный синий огонек танцует, рисует на тенях. Руки озябли – к огню, потереть и подуть. Пальцы бледные, с синими лунками, дрожат мелко-мелко и плохо сгибаются. Еще потереть, еще, почувствовать, как кровь разгоняется, как кожа начинает гореть. Шаг назад, выпятить пятую точку и опуститься – там ведро перевернутое, пластиковое – не замерзнешь. И носить такое легко, и ручка у него толстая, в пальцы не впивается. Красное, как солнце на закате, а ровно посередине дна трещина, потому воду в него лить нельзя и оно работает вместо корзины. Сколько уже времени его выкинуть грозятся…

Сразу за ведром белый пластик, холодный, но не как стены. Он просто… никакой. Самая жалкая вещь во всем киоске, про него помнят только потому, что он всегда был здесь. Хотя – исчезнет – быстро замену найдут. То ли дело стены. Это только кажется, что плохо быть тем, кого все проклинают – попробуй быть тем, сквозь кого смотрят, кто прозрачнее стекла.

Снова надо туда. Теперь проще – уже немного светлее, немного теплее. Пусть этого не видно, но знаешь, что это так. И можно даже попробовать представить себе солнце, где-то там за горизонтом ставшее на чуточку ближе. И захотеть посмотреть – не вышло ли? Дверь. Порог.

Ночь. Улица. Бутылка. Вторая. Легкие, пузатые, с острым носиком. Стоят рядком торжественно, как солдатики. Ветер поет вокруг них, танцует вихрем, то ли с собой зовет, то ли дразнит. Не отзываются партизаны – ветер злеет, снова набрасывается на свечку в животе – скорее туда, за неверную защиту тонкого металла, потихоньку усиливающуюся отступлением темноты. Последние штрихи: белая тряпка, красная кепка – уже видно, что красная. Окинуть рассеянным взглядом углы и сжавшиеся там остатки теней. Синий огонь, уже не нимб, уже не защита и оберег, скорее, товарищ по несчастью.

- Два хот-дога, пожалуйста.