В искусстве нет места зрителю. Работа настоящего художника переживет на многие десятилетия как создателя, так и последнего из зрителей. Искусство бессмертно. Кости художника истлеют в гробнице, а его картины будут поражать новые поколения зрителей.  

По этой причине человек, который хочет отдать себя искусству, обязан смотреть вперед. Короли и патриции могут думать, что управляют миром. Но будущее создают люди искусства. Это мы решаем, каким наш мир предстанет перед потомками.  

Именно это должен усвоить каждый, кто хочет стать моим учеником. Художник работает ради искусства, а не людей. Создает прекрасное, а не зарабатывает деньги. И если вы не примете эту простую истину, то не сможете стать настоящими творцами.  

Приветственная речь мастера Матиаса Курцмана перед новыми учениками.

 

В дверь постучали. Натаниэль раздраженно дернул плечом, но отвечать не стал. Медленными, почти нежными движениями он снимал стружку с того, что должно было стать головой куклы. На заготовке уже начинали проступать черты лица. Это была ведьма, Скарлетт-Скарлатина, постоянная участница кукольных вертепов.

Натаниэль сдержанно улыбался, рассматриваю голову. Он вспоминал старшую сестру, Скарлетт, которую в детстве дразнил именно Скарлатиной. Кукольник неосознанно придавал заготовке черты сестры.

Тело куклы, обряженное в лохмотья, лежало здесь же, на верстаке. Натаниэль вырезал второй вариант головы. Когда заказчик впервые увидел готовую куклу, то отказался принять работу. Он признал, что ведьма получилась по-настоящему страшной, и способна напугать даже взрослых, не говоря уж про детей, главных зрителей вертепов.

Тогда кукольник лишь пожал плечами: ему заказали страшную ведьму, он ее сделал: с крючковатым носом, торчащими пеньками зубов, струпьями на лакированном лице и злобными стеклянными глазами. Все как положено. Поэтому за переделку Натаниэль потребовал повышенную плату.

Стук повторился. По манере можно было узнал фрау Вайнер, хозяйку дома. Ее сын съехал сразу после женитьбы, кукольник снимал пустующую комнату, приспособив ее под мастерскую. Натаниэля все устраивало, кроме желания фрау Вайнер излить на него нерастраченную материнскую любовь. Это было приятно, но порой хозяйка становилась излишне навязчивой. Как сейчас, например.

– Да! – резко отозвался Натаниэль, отводя нож от кукольной головы.

Поначалу он даже не собирался оборачиваться. Но вместо шаркающей походки фрау Вайнер послышались тяжелые шаги нескольких мужчин. Повернувшись, Натаниэль медленно положил нож на верстак. Из трех вошедших двое были в жандармской форме. Из-за их спин осторожно выглядывала фрау Вайнер.

– Чем обязан, господа? – спокойно спросил кукольник, присматриваясь к вошедшим. Впервые в жизни он оказался так близко к служителям закона.

Первого Натаниэль вспомнил. Заказчик, пару дней назад получивший куклу для своей дочери. Насколько кукольник помнил, он был каким-то образом связан с жандармерией. Пара служителей закона ничем не отличалась от десятков других, патрулировавших городские улицы. Серая форма, высокая шляпа с красным петушиным пером и деревянная дубинка на поясе. Ближний держал в руках странный шевелящийся сверток.

 

Альвин Кнеллер, коронер при городской жандармерии, напряженно осматривал мастерскую кукольника. Походило на то, что он жил и работал в одной тесноватой комнате. Рядом с распахнутым окном стоял верстак, заваленный обрезами ткани, заготовками, кусками древесины. Верстак был расчищен только возле места, где сидел кукольник.

Присмотревшись, Альвин различил тусклый металлический блеск разбросанных по верстаку инструментов. Коронер сразу узнал два ланцета, другие могли служить плотникам, часовщикам, ювелирам. О предназначении некоторых оставалось только догадываться.

По стенам были развешаны рисунки, страницы из анатомических атласов, иллюстрации, демонстрирующие человеческие пропорции, выдранные из книг страницы, карандашные наброски. Безобидные по отдельности, вместе они создавали мрачное впечатление.

В дальнем правом углу комнаты стоял ростовой манекен, одеты в кирасирский доспех, какие носили в начале века. В поднятой руке был зажат старинный кавалерийский палаш. Присмотревшись, Альвин понял, что манекен был оснащен шарнирами, имитирующими суставы человека. Складывалось впечатление, что манекен был способен принять любую позу.

Жилая часть комнаты выглядела… нежилой. Не заправленная кровать, на которую сверху небрежно брошены все те же заготовки и инструменты, закрытый сундук для вещей, на крышке которого лежала стопка книг.

Кукольник держался спокойно. Как и при их прошлой встрече, Натаниэль сильно сутулился и близоруко щурил глаза. Похоже, он не чувствовал за собой прегрешений, достойных внимания жандармерии.

– Натаниэль Олсино? – после паузы спросил Густав, жандарм.

– К вашим услугам, – сдержанно кивнул тот. – Господа пришли сделать заказ?

Альвин, старавшийся оставаться спокойным, услышал издевку в его голосе. Коронер быстро подошел к кукольнику, не останавливаясь, коротко ударил кулаком под дых. Ухватил за ворот, толкнул в стену. Прижав горло предплечьем, приблизился, зло прошипел:

– Уже сделал, мерзавец. Другого не надо.

Кукольник сдавленно хватал ртом воздух, пытаясь отдышаться. Но если бы он мог говорить, то непременно выразил удивление. Альвин обернулся к жандарму, державшему в руках сверток. Густав понял его правильно и развернул ношу.

 

Когда содержимое свертка оказалось на верстаке, Натаниэль замер, забыв о неожиданном ударе. На столе была кукла, которую он закончил меньше недели назад. На глазах у создателя она вскочила и побежала к краю верстака, раскидывая ногами заготовки. Недоделанная голова Скарлатины покатилась по полу.

Кукла в отчаянном прыжке бросилась к окну, но жандарм успел ухватить ее. Держа куклу за ногу вниз головой, жандарм подошел к Натаниэлю. Клиент сильнее прижал горло кукольнику, брызгая слюной процедил:

– А теперь потрудись объяснить, что это такое?

Натаниэль не смог выговорить ни слова, только молча мотал головой, отказываясь верить в реальность происходящего. Заказчик еще раз ударил его и с нажимом проговорил:

– Сегодня утром твоя кукла ожила. А моя дочь не проснулась. Что ты с ней сделал?

– Я…я не знаю.

– Что значит, ты не знаешь? – коронер ударил снова, но на этот раз слабее. За четыре года службы в жандармерии он узнал, как можно заставить человека говорить. – Из-за тебя моя Петра не просыпается и почти не дышит! Говори, мерзавец!

Натаниэль почувствовал, как кончики пальцев начало щипать. В самое неподходящее время. Покалывание, словно по руке бегали кусачие муравьи, поднялось до запястий, до локтей. А потом руки кукольника начали светиться.

 

– Не понял… – выдохнул Густав.

От удивления Альвин отпрянул, отпустив кукольника.

Руки Натаниэля Олсино светились ярко, до рези в глазах. В первое мгновение коронер решил, что на кукольнике загорелась одежда. Но от него исходил холодный, лунный свет. Висевшая вверх ногами кукла замерла, завороженная исходившим от кожи творца сиянием.

Пока они стояли в оцепенении, Натаниэль метнулся в сторону. Путь к двери закрывали коронер и второй жандарм, похоже, кукольник решил выпрыгнуть в окно. Но на его пути встал Густав, оттолкнувший Олсино в угол комнаты.

Падая, он ухватился светящейся рукой за манекен в кирасирском доспехе.

 

Он был глух и слеп. Он не знал, что с ним произошло, и где сейчас находился. Не мог назвать даже собственного имени. В голове билась одна-единственная мысль: рядом враг. А в руке чувствовалась тяжесть оружия.

 

Манекен ожил под рукой кукольника. Он бешено махал палашом, рассекая воздух. Клинок цеплялся за стены, походя смахнул с верстака заготовки и инструменты. Комната оказалась недостаточно просторной, чтобы все четверо остались вне досягаемости палаша. Первым под удар попал Густав. Он попытался закрыться жандармской дубинкой, но манекен бил вслепую, совершенно непредсказуемо. Палаш ударил по диагонали снизу вверх, под ребра.

Воспользовавшись моментом, кукольник, не поднимаясь на ноги, прополз к двери. Манекен повалил Густава, нанося удар за ударом. Альвин пригнулся, ухватил один из разбросанных по полу инструментов, начал осторожно подкрадываться сзади.

Второй жандарм пытался отбиваться дубинкой. Альвин бросился вперед, когда жандарм глухо охнул и согнулся пополам. Коронер не знал, сможет ли ланцет повредить деревянному созданию. Поэтому он воткнул инструмент в плечевой шарнир, стопоря руку манекена.

Коронер рывком повалил манекена на пол, прижал сапогом правую кисть, вторую ногу упер в грудь. Альвин ухватил деревянную голову, дернул, пытаясь выкрутить шарнир. Манекен дергался, старался скинуть с себя коронера, но для этого ему не хватало массы.

Дерево громко затрещало, когда стальной стержень вышел из паза. Альвин выпрямился, держа в руках голову и чувствуя, как ожившая деревяшка медленно затихает под его ногами. Кукольник же сбежал.

 

Натаниель успел схватить ожившую куклу. Он с грохотом сбежал на первый этаж, промчался мимо остолбеневшей фрау Вайнер и выскочил из дома. Кукольник с трудом подавил желание бежать сломя голову неважно куда, главное подальше от мастерской.

Он сунул трепыхавшуюся куклу за пазуху, пошел прочь, стараясь идти не быстрее окружающих. Кукольнику повезло, время близилось к полудню и улицы полнились рабочими с мануфактур, торопящимися отобедать.

Натаниэль знал, что нужно спрятаться, затаиться. С собой не оставалось денег. А в городе не было людей, готовых одолжить без лишних вопросов. За прошедшие годы он так и не обзавелся друзьями, которые могли бы помочь наперекор жандармерии.

Оставался один путь – домой, прочь из города. В деревню, где он провел все детство. Он попал в ученики мастеру Курцману еще мальчишкой, но старые связи с жителями деревни Глубокое сохранились. В том числе и родственные – со старшей сестрой Скарлетт.

Натаниэль зашагал в сторону ворот, которые горожане называли Нижними. Пройдя квартала четыре, он смог успокоиться. Кукольник убедил себя, что жандармам не удастся сработать быстро и получиться выскользнуть из города.

Сильнее всего кукольник боялся того, что его руки снова начнут светиться.

Это началось три недели назад. Натаниэль выполнял срочный заказ. Городская торговая гильдия решила поздравить своего старшину с именинами, вручив кукольную копию его самого. Откровенно говоря, сам Натаниэль считал такой подарок сомнительным, но за работу взялся: негоцианты хорошо доплатили за срочность.

Ему отвели пять дней. Для работы в привычном темпе этого было недостаточно, изготовление куклы обычно занимало до трех недель. Он хотел работать при свете лампады и свечей, однако задумка оказалась неудачной. Лампада не давала достаточно яркого света, к тому же не удавалось добиться ровного свечения, по заготовкам постоянно плясали тени. Но результат не радовал: не удавалось добиться простой симметрии левой и правой половин лица, не говоря уже о портретном сходстве с главой гильдии.

Натаниэль торопился, стараясь сделать больше, пока светило солнце. Но не успевал, а спешка вызывала глупейший ошибки. Иногда он снимал лишний слой стружки, и лицо гильдейского старшины искривлялось, словно бы он только-только вышел из недельного загула. Лак ложился на краску комками. Череда неудач почти заставила его смириться с потерей крупнейшего заработка за полгода.

А вечером третьего дня его руки начали светиться. Попытки затушить не увенчались успехом: он поливал руки водой, пробовал замотать руки тряпками, но сияние оставалось. Натаниэль даже полоснул по руке ножом, пытаясь загасить свет. Чтобы сохранить рассудок, кукольник решил просто принять произошедшее изменение. Посмотреть на него с другой стороны и попробовать использовать. Яркий, ровный свет давал новые возможности.

Он закончил куклу к утру. Пожалуй, на тот момент это была лучшая из его работ.

 

Натаниэль дошел до Нижних ворот. Двое разморенных солнцем жандармов стояли у левой створы и лениво посматривали на въезжавших и входивших в город. Кукольник выделялся тем, что выходил их города. Словно почувствовав волнение создателя, кукла начала шевелиться под рубашкой.

Натаниэль почти прошел ворота, когда услышал оклик одного из жандармов:

– Эй, кого ты там тащишь? Щенка что ли?

Кукольник заставил себя спокойно развернуться, улыбнуться жандарму и ответить:

– Котенка. Дома мыши расплодились, понимаете ли.

 

Альвин Кнеллер раскачивался с пяток на носки, стоя перед входом в лавку. То, что он собирался совершить, не было преступлением, но могло вызвать немало вопросов в жандармерии.

Наконец, коронер решился. Петра все еще лежала без сознания. И он был готов пойти на обман и прямой подлог ради спасения дочери. Придерживая висевший на поясе кошель, Альвин вошел в лавку, где продавались краски, кисти, холсты и все прочие вещи, необходимы для рисования.

Тихо брякнул висевший над дверью колокольчик. Сонный приказчик встрепенулся, повернулся к посетителю. Альвин не стал осматривать выставленный товар, пошел напрямую к прилавку.

– Могу вам помочь? – вежливо поинтересовался приказчик.

Коронер мало походил на обычных покупателей подобных заведений. Хотя бы потому, что не имел пятен краски на одежде и коже. Альвин не стал пытаться выйти за своего, молча брякнул кошелем по прилавку.

– Я хотел бы поговорить с хозяином, – спокойно сказал коронер.

Приказчик удалился, пообещав пригласить маэстро Грегора.

По внешности крупного, краснощекого маэстро Грегора можно было предположить, что его семейство торговало мясом и колбасой в течение трех поколений минимум. Как такой здоровяк попал в мир искусства, оставалось загадкой.

– Господин пришел сделать заказ?

Альвина передернуло оттого, что торговец дословно повторил фразу кукольника.

– Пожалуй, что нет. Я ищу одного человека.

Хозяин лавки нахмурился.

– С вопросами сыска, господин хороший, лучше обратитесь в жандармерию, – маэстро Грегор оставался в рамках приличий, но явно проявил свое неодобрение. – Я, знаете ли, другим здесь занимаюсь.

Коронер слышал, насколько сильна у служителей искусств цеховая солидарность. Поэтому заранее подготовил легенду, которая ему самому казалось достаточно убедительной. Альвин ткнул пальцем в кошель, так, чтобы монеты зазвенели.

– Вы меня неправильно поняли. Я ищу Натаниэля Олсино. Не так давно он сделал куклу для моей дочки. Но тогда мне не удалось передать деньги. Маэстро Натаниэль куда-то пропал. Уже второй день не могу его найти, сейчас обхожу всех его знакомых. Пятнадцать марок, сами понимаете, такими деньгами не разбрасываются.

Потом Альвин неоднократно повторял эту речь. Он подолгу задерживался в каждой лавке, в каждой мастерской, в каждом доме. Поначалу он считал, что будет достаточно задать два вопроса: куда мог пропасть кукольник? А кто тогда может знать, где он сейчас находится?

У Натаниэля оказалось множество знакомых. И каждый мог назвать еще одного-двух человек, о которых коронер прежде не знал. Количество контактов увеличивалось, подобно снежному кому.

Но даже в личных вопросах Альвин оставался коронером, медиком, в чьи обязанности входило расследование смертей, произошедших внезапно или в необычных условиях. И привык следить за тем, что и как говорят люди.

Он рисковал. Кукольника уже искали за убийство жандармов. Альвин, как заинтересованное лицо, не был допущен до расследования. Но коронер не имел права оставаться в стороне. На свой страх и риск Альвин забрал принадлежавший кукольнику деньги и начал обходить всех, кто мог хоть что-нибудь сказать о Натаниэле Олсино.

 

– Натаниэль? Вы имеет в виду Вихарда? Так вы не знает?.. Вихард называет себя Натаниэлем с тех пор, как начал зарабатывать на жизнь своим талантом. Но для них, для гильдии вольных искусств, это нормально, я за жизнь немало на них насмотрелся, с этой стороны прилавка. У человека по имени Натаниэль можно купить картину. А что купишь у Вихарда? Так, кровяную колбасу или пуговицы россыпью.

 

– Предатель! Этого человека учил один из лучших мастеров города, а он просто бросил искусство художника ради наживы. Вот сколько вы хотите ему отдать? Пятнадцать марок серебром? И за что? За раскрашенную деревяшку, за бездумную работу, которая по плечу обычному столяру.

 

– Он смелый человек. Скажу откровенно, даже завидную его решительности. Натаниэль – способный художник. Но у нас целый город таких способных. Он смог сделать выбор: быть одним из художников, причем далеко не самым талантливым, или стать лучшим в городе кукольником. Никто ведь не делал только игрушки. Этим балуются ремесленники, да и то лишь в свободное время.

 

Альвин рисовал свинцовым карандашом на листе бумаги.

Время от времени он косился на дверь, ведущую в детскую. Доктор Харальд Циллер, друг и наставник коронера, пытался привести в чувство Петру. Но Альвин подозревал, что и этот раз закончится неудачей. Они пробовали применять нашатырь, лили на девочку холодную воду. В какой-то момент отчаявшийся отец попробовал уколоть дочь шилом. Но ничего не менялось.

Он рисовал, зачеркивал, комкал и отшвыривал в сторону, чтобы начать заново. Он пытался свести все услышанное вместе. Когда дверь в спальню дочери скрипнула, коронер вскинул голову, выжидающе посмотрел на вышедшего. Харальд только покачал головой.

– Все так же. Если тебя это успокоит, то ей не становится хуже.

Доктор Циллер оправил бакенбарды. Хотелось успокоить ученика, но он не представлял, что можно сказать обеспокоенному отцу.

– Тебе нужно найти того кукольника или хотя бы вернуть куклу. Другого выхода я не вижу.

– За последние три дня я оббегал весь город, пытаясь найти этого Натаниэля Олсино. Вернее, Вихарда Олсино. Безрезультатно.

Коронер скомкал очередной лист бумаги, раздраженно откинул его в сторону.

– Что ты узнал?

– Знаешь, кукольник – самый обычный необычный человек. Как бы противоречиво это не звучало. В городе две дюжины мастерских, где обучаются художники, постоянно приезжают творцы из других городов. Среди них немало откровенно странных людей. Некоторые замкнутые и нелюдимые, другие, напротив, балагуры и пьяницы. Это уже давно никого не удивляет. И этот самый Вихард мало чем отличался.

Говоря, Альвин начал заново вычерчивать схему. Первый кружок – город. Второй – кукольник. От первого ко второму вела стрелка. Немного подумав, коронер нарисовал еще два неровных овала.

– Вихард родился в деревне Глубокое, возле озера Мицераль. Лет в семь он попал в мастерскую художника Матиаса Курцмана. Тот не был особо известен ни своими работами, ни учениками, – Альвин с силой провел карандашом, соединяя кукольника с деревней и учителем. – Вихард стал мастером свободных искусств год назад. Насколько я понял, за первые несколько месяцев он не смог получить ни одного заказа – мало кто был готов обратиться к молодому художнику, а нужных связей у выходца из деревни не оказалось. И тогда…

Коронер замолчал, уставившись на лист бумаги. Харальд, поняв, что друг не собирается продолжать, осторожно подсказал:

– И тогда он начал делать кукол?

– Да, – коронер нарисовал рядом с кружком, обозначавшим Вихарда куклу. Получилось не слишком похоже. – Поначалу я не понимал, что это значит. Но для остальных поступок Вихарда – это шаг назад. Как если бы… я не знаю. Как если бы вы или я пошли в знахари и начали заговаривать раны.

Доктор кивнул.

– Когда мой старший подрос, сам немало мастерских обошел, прежде чем нашел приличные игрушки… – Харальд вовремя сообразил, что тема была не слишком приятна ученику и замолчал.

– И ты понимаешь, что произошло? Наши столяры, без сомнения, мастера своего дела. Но с ними начал конкурировать художник. К тому же весьма изобретательный. В итоге никто не смог предложить что-нибудь похожее на кукол Олсино. А тот не стеснялся заламывать цену за свои игрушки. Он зарабатывал быстро и много. Особенно когда его куклы начали входить в моду.

– Ему уже начали подражать, – заметил доктор. – Я видел пару куколок от других мастеров.

В комнату бледной тенью вошла Маргарита, супруга Альвина. Она с тоской и надеждой посмотрела на Харальда. Тот во второй раз за вечер покачал головой. Маргарита молча прошла в детскую. Лишь тогда она проявила эмоции, с грохотом закрыв за собой дверь.

Альвин стиснул в руке карандаш. Он знал, что жена винит его в произошедшем. Маргарита ни разу не говорила этого напрямую, но коронер слишком хорошо ее знал. Альвин соглашался, что у супруги для этого были все основания.

Коронер не успевал уделять дочери должного внимания. Он проводил слишком много времени в жандармерии. Когда Альвин уходил, Петра еще спала, когда возвращался – уже спала. Чувствуя за собой вину, он решил порадовать дочку прекрасным подарком – куклой от лучшего мастера.

Маргарита круглые сутки сидела над кроватью дочери. Только доктор Циллер, при всем своем авторитете, смог заставить ее покинуть детскую и поесть. Смотря вслед жене, Альвин нервно закусил нижнюю губу. Он понимал, что должен был больше времени проводить с дочерью, а не пытаться откупиться игрушками.

– Харальд, я досконально узнал историю жизни Вихарда Олсино. И до сих пор не могу понять, зачем он это сделал? У него попросту не было мотива. Складывается впечатление, что все произошло случайно, без злого умысла с его стороны.

 

Вихард устало опустился на траву. До дома оставалось совсем немного. Кукла, до этого смирно сидевшая у него на плече, сползла по рукаву, спрыгнула на землю. За прошедшие три дня ее платье заметно истрепалось. Кукольник выглядел еще хуже – во время бегства он остерегался выходить на дороги. Настоящих буреломов в окрестностях не было, за лесом следила егерская служба. Но для привыкшего к городской жизни Вихарда и такой переход был в тягость.

Кукла неловко потянула его за палец, коснулась сжатыми кулаками своего рта. Стекляшки глаз внимательно смотрели на Вихарда.

– Ты уверена, что хочешь этого?

Кукла кивнула. Вихард невольно улыбнулся, серьезность жеста контрастировала с преувеличенно-детским лицом куклы. Помедлив, кукольник взял в руки нож. Прошлый вечер он провел с гуртовщиками, перегонявшими скот на новые пастбища. Они-то и подарили кукольнику сапожный нож. В ответ он вырезал по фигурной ложке каждому из них.

Вихард поднял куклу левой рукой, повернул удобнее, зажал голову большим и указательным пальцами. Взяв нож, медленно поднес острие к кукольному лицу. В последний момент она испугалась, начала вырываться.

– Тише, моя хорошая, тише… Ты же сама этого хотела. Закрой глазки, спи. Засыпай… – ласково воркуя, Вихард силой опустил кукольные веки. Упер клинок в пухлую щеку. И начал резать.

Кукла яростно дергалась, когда он делал два глубоких вертикальных разреза от уголков рта к шее. Когда в одном месте по дереву пошла трещина, кукла дернулась особенно сильно и обмякла. Насколько это было применимо к сделанному из дерева существу.

Откровенно говоря, нож его разочаровал. Недостаточно острый, неудобный. Не удивительно, что его так легко подарили. Было жалко портить одну из лучших кукол таким отвратительным инструментом. Третий разрез должен был пройти под подбородком.

Косо скошенный клинок сапожного ножа плохо подходил для такой тонкой работы. Вихард понимал, что все пошло быстрее, если бы он снял голову куклы с шеи. Но кукольник не представлял, к каким последствиям это приведет. После нескольких неудачных попыток подлезть он замер, думая, что делать дальше.

Тогда его руки начали светиться. Только на этот раз этим все не ограничилось. В мертвом лунном свете указательный палец удлинился, ноготь на нем вытянулся, сузился, заострился. Кукольник медленно прикоснулся к нему, почувствовал холод металла. Не до конца веря в происходящее, Вихард упер палец в голову куклы, клинок легко вошел дерево. Осторожно вдавливая ноготь, кукольник добился нужной глубины разреза. Потом углубил два предыдущих разреза. Нижняя челюсть куклы осталась у него в руках.

Кукольник задумчиво почесал затылок. И замер – вместо волос под пальцами почувствовалась жесткая проволока. Вихард торопливо схватился за голову двумя руками. Одна прядь на затылке стала другой. Кукольник торопливо чиркнул указательным пальцем, срезая новые волосы. В руке остался пучок толстой проволоки, похожей на стальную.

Он отделил один "волос". Согнул, разогнул.

– Похоже, это мне и нужно, – шепотом проговорил Вихард.

Он даже не заметил, как изменился его мизинец. Палец вытянулся и изогнулся, как сверло. Кукольник накрутил волос на палец, плотно кладя виток за витком. В итоге получилось что-то, похожее на пружину. Мизинцем просверлил дыру в голове куклы, там, где раньше была нижняя челюсть. Второе отверстие сделал в вырезанном куске.

Затем он осторожно вставил концы "пружины" в дыры, надавил, загоняя проволоку дальне. Когда Вихард закончил, нижняя челюсть куклы могла свободно двигаться на пружине. Теперь она могла говорить.

 

Альвин дремал, не обращая внимания на качку экипажа. Вчерашним вечером ему удалось пробиться к начальнику жандармерии и рассказать все, что удалось узнать. К счастью, герр Клауцман внял его словам и дал коронеру добро на собственное расследование.

Альвин был уверен, что не сможет найти кукольника в городе. После недели поисков жандармские сыщики не смогли найти ни единого следа. А Альвин знал, что у кукольника осталась родня недалеко от города, в деревне Глубокое. Он был уверен, что найдет Вихарда там.

 

Кукла открыла глаза. Медленным движением она поднесла стиснутые кулачки ко рту, осторожно провела рукой по уродливым разрезам. Потом подняла голубые стекляшки глаз на Вихарда.

– Ты можешь говорить, –подсказал кукольник.

Кукла закричала от боли. Она сидела, медленно раскачиваясь взад-вперед, не переставая истошно кричать. Спустя какое-то время кукла успокоилась, неловко встала и повернулась к создателю:

– Спасибо тебе, – неожиданно низким голосом сказал кукла. – Я устала молчать.

– Что ты такое?

– Твое лучшее творение, – кукла поднялась на ноги. – Твой проводник.

– Куда? – осторожно спросил Вихард.

– В искусство. Сейчас ты не поймешь.

– Почему ты ожила?

– Потому что маленькая девочка лежит без движения. Совсем как кукла. Или же потому, что ты так захотел. Какой ответ тебе больше нравится?

– Дочь того человека жива, – Вихард не понимал, почему оправдывался перед куклой, но все равно ответил. – Не надо приписывать мне убийство.

– Она не шевелится, не разговаривает, не живет. Как назвать это по-другому? – кукла хрипло рассмеялась. – Разве что обмен. Я забрала ее жизнь себе. На время. Чтобы указать тебе путь.

– Что ты такое? – повторил беглец.

Кукла подошла вплотную к Вихарду, заглянула ему в глаза снизу вверх.

– Таких, как мы, называли по-разному. Когда-то давно нас окрестили музами. Потом имя забылось. Но мы остались. Мы спускались к лучшим творцам, чтобы помочь им оставить наследие и уйти. И это хорошо, что ты делаешь куклы, – она снова хохотнула. – Говорить с полотна картины куда сложнее.

– Я не понимаю.

– Ты даровитый кукольник, Натаниэль. У тебя правильный взгляд на мир. Ты уже достиг многого: тебе подражают, придумки повторяют. Но подобным тебе уже не место среди остальных людей. Ты уйдешь. Но перед этим оставишь наследство, которого хватит на несколько десятков лет.

– Мой манекен… Почему он ожил?

– Зря ты дал ему оружие. Оно убило немало людей. И хранило в себе память об их душах. Этих остатков хватило, чтобы оживить дерево. Тем более с такими хорошими суставами. Не то, что у меня.

– Что мне теперь делать? – Вихард уже сожалел, что дал кукле голос.

– Развлекайся. У тебя есть лучший в мире инструмент. Используй его.

 

Скарлетт Гильмен, в девичестве Олсино, устало возвращалась домой. Она пережила долгий обстоятельный разговор с человеком, назвавшимся жандармским коронером. Он расспрашивал Скарлетт о брате.

Женщина не верила, что Вихард мог совершить нечто плохое. Но ей даже не пришлось лгать – последняя весточка от брата была полтора месяца назад. Вместе с увесистым кошельком. Брат не держался за деньги и отсылал сестре немалую часть свое заработка.

Когда Скарлетт дошла до своего дома, из-за закрытых ворот послышался лай дворового пса. Сначала женщина подумала, что он почувствовал приближение любимой хозяйки. Но лай не утихал, даже когда она вошла во двор через калитку в воротах.

Пес рвался, повисая на цепи и глухо рыча. Женщина недоумевающе остановилась, пытаясь понять, что происходило с собакой. Она заметила чужого человека в последний момент, когда тот подскочил к ней и зажал рот ладонью.

– Скарлатина, не бойся, это я. Пожалуйста, успокой собаку.

Со второй попытки Скарлетт узнала брата. Коротко кивнув, она подбежала к псу, положила руку на голову, потрепала по загривку. Женщина махнула рукой, подзывая брата.

– В дом, быстро. Тебя уже ищут жандармы. Вихард, во что ты ввязался…

Младший Олсино опасливо прошел мимо пса, дернул на себя дверь в дом, остановился в прихожей. Сын Скарлетт уже спал, мужа не было слышно. Хотя он вряд ли лег спасть, зная, что жена на допросе у жандармов.

– Вихард, что происходит?

Кукольник подошел к сестре, заглянул ей в глаза.

– Ты мне веришь?

– Да, – растерянно отозвалась Скарлетт, не уверенная в правдивости своего ответа.

– Меня ищут жандармы. Небеспричинно, признаю. Со мной происходят странные вещи. Ты можешь спрятать меня?

– Ты же понимаешь, что за нашим домом будут следить в первую очередь?

– Я думал об этом. Не хочу подвергать опасности еще и тебя с семьей, – горячо закивал кукольник. – Помоги мне выбраться на Глаз. Я попробую отсидеться в пещере.

Скарлетт оживленно закивала. Пожалуй, это было лучшее решение. Глазом местные жители называли остров в центре озера Мицераль. Глаз был небольшим, шагов тридцать в поперечине, скалистым клочком земли. Скарлетт и Вихард, в детстве излазившие все окрестности Глубокого, были едва ли не единственными, кто знал о пещере, спрятанной в скалах Глаза.

– Тобиас сможет переправить меня? Сегодня же, этой ночью?

– Да, – уверенно кивнула женщина. – Я сейчас же поговорю с ним. Соберем тебе еды, вещей, сколько сможем. На пару недель точно хватит. А больше жандармы у нас и не просидят.

 

– Где он? Где он? Где он? – бормотал Альвин.

Они провели в Глубоком уже девять дней. Нашлись очевидцы, утверждавшие, что видели кукольника, ночью пробравшегося в деревню. За домом Скарлетт Гильмен установили круглосуточную слежку, конные патрули жандармов рыскали по округе, но результатов не было.

– Господин Кнеллер?

Коронер вздрогнул, повернулся к подошедшему жандарму.

– Тобиас Гильмен снова уплыл на озеро. Вышел из дома тайно, при себе имел сверток. Прошел на пристань задними дворами, отплыл примерно четверть часа назад.

– Хорошо, – кивнул Альвин. – Доложите, когда он вернется.

Это действительно было хорошо. Почти у каждой семьи в Глубоком была лодка. Уследить за всеми рыбаками было почти невозможно, тем более что в распоряжении коронера было не так много жандармов.

Но и имевшихся наблюдателей хватило, чтобы сделать выводы. Это был третий раз, когда Тобиас Гильмен выходил на воду. По большому счету, ничего подозрительного в этом не было. Даже по ночам в воды Мицераля выходило три-четыре рыбацких лодки. Странным было другое – время, которое Тобиас проводил на воде.

Между его отплытием и возвращением проходило менее получаса. За это время нельзя было пересечь озеро даже в один конец. И ловля рыбы должна была занять значительно больше времени. Получалось, что Гильмен доплывал до определенной черты, разворачивался и плыл назад.

Вскоре показался тот же жандарм. На этот раз он довольно улыбался.

– Только что Тобиас Гильмен вернулся на пристань.

 

Вихард почти вырвал из рук Тобиаса мешок с поленьями. Ранним утро сложно было рассмотреть, что лежало внутри, поэтому кукольник быстро ощупал, неодобрительно скривился.

– Мне нужно больше.

Муж Скарлетт мотнул головой и протянул второй сверток.

– Возьми, здесь хлеб, сыр и соленая рыба. Должно хватить дня на три, если особо налегать не будешь.

К еде кукольник отнесся равнодушней. Сейчас ему было важнее получить рабочий материал. Вихард скучал по своей мастерской. Скарлетт с мужем могли переслать ему только древесину, да и то не лучшего качества.

– Я уплываю.

– Был рад повидаться, – вполголоса ответил кукольник.

– Вихард? Я что хотел спросить. Ты здесь вообще спишь?

– Часа по три, – отмахнулся беглец. – Тебе пора плыть.

– Подожди…

– Тебе пора плыть, – настойчивей повторил Вихрад, ногой отталкивая лодку с мели.

Когда лодка с Тобиасом скрылась из виду, показалась кукла.

– Опять только дерево?

Вихард кивнул и торопливо направился к пещере, не заботясь о том, что кукла за ним не успевала. За девять дней одиночества кукольник обжил пустую холодную пещеру. Он не останавливаясь творил. В ход шло дерево, кости привезенной соленой рыбы, обрывки одежды самого Вихарда.

За прошедшее время Вихрад понял, что его плоть стала самым лучшим инструментом. Он научился управлять… собой. По его желанию пальцы вытягивались ножом, долотом, сверлом. Слюна и кровь стали схватывали материалы лучше любого клея. Волосы вытягивались проволокой нужной толщины.

За все это время у него не было ни одной законченной поделки. Кукла беспрестанно кружила вокруг него и повторяла: "Торопись!"

– Ты должен работать. Ты уже больше, чем человек. Ты – инструмент самого искусства. Натаниэль, твоя жизнь уже ничего не значит. Но наследие, которое ты можешь оставить… О, оно решает все.

Вихарду покорно выполнял все ее требования. Теперь у него было больше возможностей. Кукольник получил шанс воплотить в жизнь самые смелые задумки, для которых раньше не хватало инструментов, материалов или умения.

Его новые пальцы легко вгрызались в камень. На стены пещеры было нанесены чертежи новых шарниров, изображения верных анатомических пропорций, заметно отличающихся от тех, что рисовали в современных атласах. Выточенные из дерева детали заводных механизмов были собраны и готовы к работе. Кукольные лица с ангельски добрыми глазами внимательно смотрели в потолок. В пещере уже не хватало места.

Вихард наслаждался каждым часом, проведенным в одиночестве. В день у него получалось реализовать больше новых задумок, чем за последний год. Он старался не думать о будущем, целиком отдавшись настоящему. Но все равно прекрасно понимал, что долго такое упоение длиться не может.

Когда кукольник увидел подплывавшую к Глазу лодку, он только устало покачал головой и встал у входа в пещеру.

– Девять дней – это очень много. Я слишком устал.

 

В лодке уместилось только три человека. Альвин сидел на корме, первый жандарм, Остин, – на веслах, второй, Гарольд, разместился на носу. Коронер смотрел на приближающийся остров, направляя гребущего жандарма.

– Уже подплываем, – предупредил коронер. – Господа, проверьте пистоли. Кукольник крайне опасен. Нам не нужны осечки в самый неподходящий момент.

Дно лодки заскребло по мелководью, сидевший на носу жандарм прыгнул в воду, вытащил лодку на берег. Альвин принял у жандарма тяжелый палаш, первым зашагал к центру Глаза. Впрочем, далеко идти не пришлось.

– Справа, за двухголовой скалой, – вполголоса сказал Остин, медленно поднимая пистоль.

– Помните, господа, нам совсем не обязательно брать его живым.

 

Вихард смотрел на подходивших людей. Отец девочки, давшей жизнь кукле. Двух других он видел впервые, но форма и шляпы с петушиными перьями явно указывали на жандармов. Кукольник понимал, что нужно было попытаться спрятаться. Но не хотелось. Он слишком устал.

 

Кукольник молчал. Альвин замер, не зная, что сказать. Он представлял себе их встречу по-другому. Когда они подошли ближе, руки кукольника снова начали светиться. Жандармы, хоть и знавшие от коронера об этой особенности преступника, заметно испугались.

Остин направил на кукольника пистоль, Гарольд прошел вбок, отрезая путь к бегству. Коронер с усмешкой подумал, что лучше всего было бы застрелить беглеца прямо сейчас, без всяких разговоров. Вместо этого Альвин сказал.

– Ты ведь знаешь, что мне от тебя надо. Отпусти мою дочь, и я обещаю тебе суд.

Из пещеры показалась кукла. Она спряталась за ногой создателя, осторожно высунулась, смотря на пришедших.

 

Вихард с интересом смотрел на коронера. Его можно было назвать симпатичным, даже красивым мужчиной, если бы не слишком крупные зубы. Кукольник почувствовал, как его пальцы словно бы сами по себе задергались в попытке вырезать для преследователя новые зубы.

 

Альвин замер, когда из пальцев беглеца медленно полезли клинки. Оба жандарма почти одновременно вскинули пистоли. Оставалось только надавить на спусковые скобы и кремневые замки выбили бы искры, поджигающие порох.

Кукольник шагнул вперед. Прятавшаяся кукла закричала знакомым Альвину голосом:

– Папа, нет! Спаси его!

Услышав голос дочери, коронер без раздумий подчинился. Он прыгнул вперед, закрывая Вихрада от жандармов. Мгновение спустя прозвучало два выстрела. Обе пули попали в Альвина.

 

Вихард подхватил падающего коронера, попытался удержать его на ногах. Альвин оказался слишком тяжелым, он медленно сполз на землю. Жандармы застыли, когда поняли, что произошло. А кукла выбежала вперед и закричала своим прежним, низки голосом:

– Спаси его! Ты должен спасти его, во что бы то ни стало!

– Зачем? – отрешенно спросил кукольник, вытирая кровь с рук о штаны.

– Как ты думаешь, кто сохранит твое наследие и передаст понимающим людям? Эти двое? Они скорее все сожгут. Или оставят гнить в пещере до скончания времен. Тебе нужен проводник.

– Почему я не смогу сделать это сам?

– Все просто. Ты умрешь. Ты целиком исчерпался за эти дни, создал все, что было отведено. Поверь, так будет лучше для тебя же. Ты – инструмент в руках самого искусства, который выполнил свое назначение. Больше ты ни на что не годен.

– И что мне делать? Я не врачеватель. Не смогу его вылечить.

– Ты – кукольник. Почини его. Это будет достойным завершением твоего пути.

 

Вихард кивнул. Сначала он перевернул коронера на живот, посмотрел входные отверстия, Первая пуля попала в спину, под левую лопатку. Вторая ударила с той же стороны, но жандарм стрелял сбоку, рана была практически под мышкой.

Кукольник перевернул коронера на спину, так было легче работать. Наверное, кукла была права. Человек, по сути, был тем же заводным механизмом, только очень сложным. Но, разобравшись, его можно починить.

Орудуя пальцами, как ножницами, Вихард избавил коронера от одежды. Ланцетом, выползшим из указательного пальца, вскрыл грудину. Левая рука почти до локтя распалась на четыре подвижных металлических щупа, которые легко проникли в разрез на груди коронера. Вихард дернул, распахивая грудную клетку.

Следом нужно было извлечь пули. Кукольник нашел их без труда, изменившийся глаз позволил ему увидеть горячие куски свинца в теле Альвина. Вихард подцепил первую пулю безымянным пальцем и мизинцем, сплюснутыми, как пинцет ювелира. Чтобы достать до второй, пришлось осторожно разрезать мышцу.

Оставалось сшить все, что порвано. Длинный, тонкий волос заменил нить. Потом закрыть грудную клетку, прошить, и сплавить слюной.

– Он готов. Осталось только завести.

– Твои руки светятся. И у тебя есть жизнь, чтобы завести его.

– Чья? – Вихард повернулся к жандармам, все еще стоявшим неподалеку и завороженно смотревшим за его действиями.

– Твоя.

– Почему я должен сделать это?

– Ты сможешь отдохнуть. Тебе больше нечего здесь делать. Тем более, ты же не бросишь работу недоделанной?

– Нет. Как мне его оживить?

– Отдай ему свет. И, Натаниэль, еще одно. Отпусти меня. Я достаточно долго жила за чужой счет. Пусть девочка проснется.

Вихард устал. Он опустился на землю, рядом с коронером. Ему надоел этот остров, жандармы, неуемная кукла. Ему надоело творить. Похоже, кукла предлагала лучшее решение. Он поднял свое творение, подержал в руках. И одним движением отрезал ей голову.

Следом кукольник воткнул под кожу коронеру вытянувшиеся из-под ногтей иглы. Свет, преследовавший его последние недели, прошел сквозь иглы и исчез в Альвине. А Вихрад Олсино наконец-то смог уснуть. К сожалению, навсегда.

 

– Папа!

Альвин крепко обнял подбежавшую дочь. Даже это давалось с трудом. После пережитого на острове каждое движение отдавалось болью. Но отказать себе в удовольствии прижать к себе Петру коронер не смог.

– Папа, а что это?

Альвин покосился на двух нагруженных лошадей. Он вывез с острова все, что мог унести на себе. Он знал, что это был правильный поступок. В ближайшее время наследие Вихарда Олсино попадет другим художникам. Осталось придумать, как перенести вырезанные на стенах пещеры картины.

– Это? Петра, это будущее.