"Нужно быть уничтожённым как человек,
чтобы возродиться как личность"
Генри Миллер, "Тропик Козерога"

Избранное дитя, как давно не рождалось вас в этом мире, я уже и заждался. Светлая кожа, золотые волосы, ярко-синие глаза. Глубокие, как озеро, пронизанное солнечным светом. Ангел. Мой ангел, зовет его мать. Мой проводник — отзываюсь я.  

В первый раз мальчика привели на рассвете, когда ему едва исполнилось три года. Сонный и ничего не понимающий, он удобно устроился на руках отца, обнимая его еще пухловатыми ручонками за шею. Согласно старому, как этот мир, ритуалу, ребенка оставили одного…  

Иди ко мне! Широкий коридор, лето, настежь распахнутые окна. Паутина ласкаемых ветром занавесок. Сюда! Еще шаг… многочисленные зеркала, прорезающие стену по другую сторону окон. В них он — испуганное, босоногое дитя в короткой тунике. Ещё шаг. Да. К двери чёрного дуба, инкрустированной серебром. Давай же… моё дитя…  

Я и не понял, в какой миг потерял контакт. Я и не понял, откуда взялся проклятый паук. Но как только лохматые лапки коснулись ступни ребенка, дитя ошеломлённо остановилось, испуганно дёрнулось и раскричалось так… что стены в хрустальном храме задрожали.  

Его пытались привести еще раз. Несмотря на мой зов, дитя сопротивлялось, рвалось из рук родителей, отказывалось подходить к двери. Отец был настойчив, мать — жалела, плакала вместе с ребёнком, упрашивала. Дитя приводили всё реже, пока и вовсе не перестали. Коридор закрыли, окна в нём больше не приносили потоки пронизанного цветочным ароматом воздуха. Занавески посерели, пол покрылся пылью. В зеркалах застыло уныние.  

Зря вы так. Без проводника я не могу воздействовать на ваш мир…

 

Я могу лишь наблюдать. И пока мой проводник живет в вашем мире, я буду наблюдать.

Когда мальчику исполнилось десять, далекая столица принесла тревогу на крыльях ветра. Я увидел мягкую улыбку на устах женщины. Я услышал тихий шёпот, ядом наполняющий душу молодого ещё короля. Сладостная просьба, которой нельзя отказать… Она просила всего немного, подарок для обожаемого брата-близнеца – затерянный в буковых лесах замок с красивым названием…  

Король лишь улыбнулся, росчерком пера решив судьбу замка и всех его обитателей. Король с лёгкостью нашел измену там, где её не было, король подарил своей возлюбленной ошеломляющее счастье, а себе – пару сладостных, страстных ночей в благодарность.

Мне больно от собственной беспомощности.

 

Я вернулся домой, но далеко не хозяином. Замок изменился. Моё далекое детство помнило его не таким: матушка любила светлые драпировки, простоту лепнин по стенам, старинные картины, замершие в позолоченных рамках. Картин, конечно, теперь не было. И матушки тоже…

 

Ровно двадцать лет назад её за золотистые волосы тащили по этой зале. Она рыдала, я вслед за ней. Она в полный голос, я бесшумно, глотая горькие слезы, заткнув уши и сжавшись в комочек в нише за гобеленом. Потом мать вдруг затихла, на замок опустилась ночь и тягучая, чужая тишина.

За мной пришел старый слуга. Помню, как вёл он меня по запутанным коридорам замка, как мелко дрожал и вздрагивал от каждого шороха. Как прислушивался к пьяному веселью в общей зале, сдирая с меня дорогую, шёлковую тунику. Помню, как срезал мою косу тупым ножом под самый корень, тем самым ломая во мне остатки гордости, окунал мою голову в чан с вонючим зельем и умолял плакать потише.

Мои золотые волосы стали иссиня-чёрными. Кожа, натёртая соком неспелого грецкого ореха, потемнела. Подчиняясь испуганному шёпоту слуги, я натянул через голову давно нестираную тунику, перевязал её на талии верёвкой. А потом послушно опустил глаза в пол и взял пустую корзину, от которой уже воняло так, что в глазах зарябило.

— Лучше об этом не думай, — советовал старик. — Сейчас ни о чем не думай, мой господин. Ты просто должен жить.

Господин… пол под босыми ступнями казался обжигающе холодным. Ночь вспыхнула радостными криками и запахом крови. Во дворе, закиданным мелкими веточками и камушками, идти было невозможно, но я не осмеливался вскрикнуть от боли, когда что-то острое в очередной раз впивалось в нежную кожу ступней. Мне было десять, я был разбалованным, заласканным ребенком, но всё равно понимал, что ни плакать, ни жаловаться нельзя. Надо идти ровно, спокойно, поспешно уступая дорогу суетящимся во дворе воинам. Надо не вздрогнуть, проходя мимо кола, на который была нанизана голова моего отца. Я просто умер. Замер. Забыл себя, молчал в ответ на зловещий шепот толпы:

— Изменник.

Они плевали в лицо, которое еще вчера сдавалось самым страшным и самым сильным на этом свете. А сегодня оказалось, что есть нечто более страшное. Страх, от которого мутило, пинок по коленям, рассыпавшиеся из корзины отрезанные пальцы, кисти рук... Их собирали и выносили за пределы замка… такие, каким теперь стал я.

— Щенка ищите! — крикнул один из воинов.

Мне он показался похожим на огромного, неуклюжего медведя, что приехал когда-то в замок с бродячими циркачами. Привязанный во дворе, он ни с того ни с сего начал рваться с цепи, становиться на задние лапы, рычать и пытаться кого-нибудь достать огромными когтями. Отец говорил позднее, что большие животные непредсказуемы… миг назад ласковы, а потом вдруг…

Медведь-воин тоже был разъярён. Врезал одному из своих людей по лицу и зарычал так, что у меня руки задрожали:

— Где щенок!?

Захватившие замок были безжалостны… так шептал слуга-старик? А еще, что самое главное для меня теперь — дожить до завтра. Не думать. Не плакать. Не жаловаться. Просто собрать то, что вывалилось из корзины, и уйти.

— Убейте каждого мальчишку в замке! Прирежьте змеёныша!

— И этого тоже? — спросил один из молодых воинов, явно намекая на меня.

Я дрожал, стараясь не отрывать взгляда от мостовой. И даже липкость запекшейся крови под пальцами была сейчас не так страшна, как этот вопрос.

— Этого нет… — презрительно посмотрел на меня медведь.

— А если он…?

— Пурги не неси! Щенок — избранный, предполагаемый слуга бога. А это… — он плюнул в мою сторону, — неприкасаемый… Они скорее задушили бы его сами, чем позволили дотронуться до мерзости.

Я продолжал собирать вывалившееся из корзины. В ушах толчками крови билось слово — неприкасаемый. И с каждым мигом всё, что ещё вчера было для меня важным, покрывалось пеленой страха и забвения.

Сегодня только одна цель — дожить до завтра.

 

Я вижу всё, но ничего не могу поделать.  

Бессилие с одной стороны злит… я люблю помогать людям. С другой — мне и самому интересно, что будет дальше. 

Мой златоволосый проводник… как высоко ты сможешь взлететь без моей поддержки? Или как низко пасть…

 

За воротами меня подхватил в седло мчащийся по дороге всадник, и в ту ночь я без сна лежал на жёсткой кровати в чужом доме.

— Послушай, мальчик, — сказал мне на следующий день мужчина со шрамом через всё лицо. — Забудь, кем ты был, забудь, где жил, кому служил, кого любил. Помни лишь об одном — слабакам в нашем мире не место.

Я должен дожить до завтра. Череда одинаковых дней. Одна мысль… одно чувство. Одно воспоминание. И одно желание. Я должен дожить… липкая кровь на руках. Коснувшаяся губ Шрама улыбка:

— Вот ты и убил… в первый раз.

Ребенок. Младше меня на года на три. Но новый муж его матери не хотел чужих детей.

Я действительно убил? Мне все равно. Я должен дожить до завтра. Как-нибудь.

 

Пропасть становится всё глубже, всё меньше я жду твоего возвращения. Меня воротит от крови, что заливает твои руки.  

Неужели я ошибся? И ты, проводник, действительно меня не достоин? 

 

Зима выдалась на редкость жёстокой. Снегопады, один за другим, обжигающие морозы, обозлившиеся в лесах от голода волки и не успевавшие убирать с улиц закоченевшие трупы стражники.

Заканчивалась еда, дрова, было нечем платить хозяйке. Шрам мрачнел все больше, я целыми днями сновал по городу, берясь за каждую подработку. Когда пришел заказ, я обрадовался как ребёнок. Согласился, взял золото, много золота, и похолодел, услышав имя.

Целый день я бесцельно шатался по заснеженным улицам. К вечеру решился. Купил вина в любимой таверне Шрама и вернулся домой.

Пили мы долго, целую ночь. За окном валил снег, в печи весело потрескивал огонь. Маленькая комнатка с ветхой, готовой развалиться мебелью быстро наполнялась теплом. Огонёк единственной свечи, стоявшей на скособоченном столе, так и норовил погаснуть и, будто передумав, вновь вспыхивал золотистым светом. Запах хмельного будоражил ноздри, но, сколько я не пил, я так и остался трезвым. Зря… может иначе было бы легче.

Перед самым рассветом, когда за окном начало сереть, вино почти закончилось. Вылив из кувшина остатки, я незаметно подсыпал в чашу сонное зелье и подал её Шраму:

— Последняя за тобой.

Он взял. Отпил глоток, горько усмехнулся и сказал, посмотрев мне в глаза:

— Какое-то оно странное… это вино.

Я похолодел. Сейчас Шрам схватится за нож и тогда всё…

— Очень странное… — голос Шрама захрипел, и причиной тому было вовсе не сонное зелье.

Я вдруг сообразил, что он понял… всё понял. Но все равно почему-то не спешил меня прирезать.

— Не учи змеёныша. Все равно укусит, — вновь усмехнулся он, заглянул мне глубоко в глаза и залпом осушил чашу.

Это хорошо. Значит, я буду жить. Может, ещё один день, может, только два. Может, чуть больше, но жить! Как же хорошо…

Все так же не спуская с меня взгляда, Шрам откинулся на спинку кресла:

— Я и не думал, что ты решишься, мальчик… Может, оно и к лучшему, я так устал…

Взгляд его наполнился туманом, глаза закрылись. Подождав, пока дыхание былого учителя станет спокойным и глубоким, я зашёл за спинку кресла, вытащил из-за пояса Шрама кинжал и одним движением перерезал ему горло.

Осторожно вытерев клинок о подол его плаща, я вышел на улицу, под тяжёлые хлопья снега. Шрам сам меня учил: "Если взялся за заказ, то изволь его выполнить. Репутация это единственное имущество наемного убийцы. Потеряешь репутацию — умрёшь с голода".

Я хорошо выучил урок. Но на душе было паршиво. Слегка. Ненадолго.

 

Я уже давно в тебе разочаровался. Но, сам не зная почему, не в силах оставить тебя в покое. Каждой ночью тревожу сном…  

Высокий храм взмывает в небо, шпилями вспарывает пушистые тучи. Солнце, много отражающегося от хрустальных стен солнца. Я знаю, что твоим глазам больно. Снежным вихрем подхватываю твоё тело, широко распахиваю двери… ударом швыряю о гладкий холодный пол. Удар должен быть ощутимым. Ты должен помнить эту боль и сжирающее душу нетерпение. Ты должен помнить, как это сложно — подняться, встать и найти в себе силы, чтобы идти дальше. Ты знаешь, что встать и идти необходимо. Не мне. Тебе. Знаешь, что больше не можешь плыть по течению и должен наконец-то хотя бы попытаться что-то изменить...  

Солнце проникает и сюда. Его лучи преломляются, проходя через хрустальные стены, золотят пол, высокие арки, статуи в нишах и ограждающие центральный неф. Ты смотришь на широкие ступени, которыми заканчивается неф, ты скользишь взглядом к моему трону, ты видишь меня и… лицо твоё перекашивает от ужаса. Каждый раз, видя этот ужас, я не могу сдержать гнева. Каждый раз вышвыриваю тебя из храма одним словом: "Рано!"  

Каждую ночь моё видение ускользает из твоей памяти вместе с болезненным пробуждением и застывшим на губах криком. Твоё тело трясет от напряжения, а простыни твои противно холодны от пота.  

Я знаю, ты считаешь эту часть себя слабой и искренно ненавидишь. Вы, простые смертные, часто ненавидите то, чего желаете всей душой, но от чего когда-то сами отказались. Смешной, глупый человечек… мой проводник.

 

За четырнадцать лет я оброс небольшой бандой — зачем делать грязную работу самому, если можно приказать другому? Благо, что этих "других" среди деревенской швали всегда хватает. Людьми так легко манипулировать, ими можно рисковать ради собственных целей, самому оставаясь в тени. В этом мире у меня только одно желание — прожить этот день как можно ярче и живым докарабкаться до следующего. И завтра будет точно так же. И послезавтра. И через год.

Времена тем временем пошли тяжёлые и не очень приятные. Начали доходить слухи о новом короле-завоевателе, Таррене. О следующем за ним мальчике, Слышащем, несущем в себе волю "великого" волшебника, Аравира.

Я не верил в волшебников. Я верил в хитрость и в силу. Таррен, судя по слухам, умело пользовался и первым, и вторым. Он завоёвывал все новые земли силой. Он удерживал завоёванное жёсткой хитростью, ссылаясь на советы Аравира, которого никто и в глаза не видел. За него, видишь ли, говорит мальчишка, слышащий. Умно. И для меня — невыгодно. Старый король был размазней, оттого таким как я при нём жилось и хорошо, и сытно. Новый — любил порядок. Порядок для меня означает смерть, потому я и надеялся, что Таррен пройдет мимо, и мы сможем жить той жизнью, которой жили раньше.

Увы, не прошёл. Мало того, неделю назад, в лишённый солнца осенний день, мои люди приволокли в лагерь странного пленника. Сначала я разозлился — тащить его сюда было глупо и опасно. Потом смилостивился и захотел убить сразу — серая осень, скука, распуганные войной люди и почти никакой выручки в последнее время. А тут такой подарок судьбы… Шкуру с него можно спускать целый вечер, а может, даже часть ночи. Хоть какое-то, а развлечение.

Но что-то меня остановило. Может, стальной блеск серых глаз? Или едва уловимые движения сильного зверя, от которых мышцы свело от напряжения? Опасный противник. Сильный. А дался двум соплякам из моего отряда. Даже себя слегка помять позволил. Так бывает? Нет, говорило что-то внутри, так не бывает…

— Поговорим? — тихо сказал он.

Дурное предчувствие ледяной змейкой пробежало по позвоночнику. Предчувствию я доверял — наёмных убийц оно частенько спасает от смерти. Рука сама потянулась к мечу и остановилась на полпути. Хочет поговорить? Я опустил руку и кивнул — поговорим. Подраться мы завсегда успеем, как и спустить с него шкуру. Да, он силен. Но против всего лагеря — даже он никто. Мы живем убийствами. Судя по его взгляду — он живет не только ими.

— Может, с глазу на глаз? — так же тихо спросил он.

— Бешенный, лучше не надо… странный он какой-то, — прошептал мне на ухо Хромой.

Да я и сам видел, что странный:

— Мне от своих людей скрывать нечего, — ответил я, спокойно выдерживая стальной взгляд незнакомца. Нельзя опускать глаз… слабости здесь не терпят.

— Так ли, Даар?

Сердце замерло, вдруг пустилось вскачь, раздирая грудную клетку болью. Пальцы сами сомкнулись на рукояти меча и отпустили, когда незнакомец спросил:

— Так и не выслушаешь, зачем я пришёл?

Теперь придётся выслушать.

 

Новые хозяева, прожившие в замке двадцать лет, так и не нашли моего убежища, да, наверное, и не искали. Я так давно не проявлялся в этом мире, что люди обо мне подзабыли.

Сказать по правде, новые хозяева меня не интересовали. С их появлением замок наполнился необоснованной жестокостью и болью. Я этого не люблю. Я всеми силами пытался от этого оградиться.

Но эта осень принесла облегчение. У границы букового леса, окружающего стены замка, появились новые люди…  

Я видел мальчика, который напомнил мне проводника. Не того подлого наёмника, которым он стал, а обласканное богами, невинное дитя. Странному ребенку едва миновало десять зим. Светлые волосы удерживал серебряный обруч с непонятными мне, но излучающими силу рунами. Серые, цвета расплавленных жемчужин, глаза были холодны и спокойны. Стройное, гибкое тело мягкими складками укутывал белоснежный шёлк. Он был красив, интересен и опасен. Чужой проводник.  

За его спиной стоял воин. Сильный, статный, с пронзительным, жёстким взглядом. Его лицо мне понравилось сразу — благородство этого человека было гораздо лучше бессмысленной жестокости брата фаворитки.  

Потому я и помог мальчику, когда его волшебство начало исследовать замок… Он не мой проводник, однако сила моя отозвалась на его зов. Слабо, едва заметно, но этого хватило, чтобы замок раскрылся ему навстречу, подобно огромному цветку, показывая беззащитную, нежную сердцевину.  

Мальчик вздрогнул. Мужчина рядом с ним, неотрывно наблюдавший за ребенком, тихо спросил:  

— Что скажешь, Аравир?

— Я… добуду для тебя эти стены, Таррен, — улыбнулся мальчик.  

До самого вечера ребенок сидел на плаще Таррена, а его душа шла по замку шаг за шагом, погружая его обитателей в тяжёлый сон. А потом мягко вселилась в тело глуповатой служанки направилась к выходу. Открыв ворота навстречу воинам короля, мальчик обмяк, почти теряя сознание.  

— Помни… — прошептал он.  

— Я знаю, Ильвэ, как ты не любишь смерти, — ответил Таррен. — Знаю, что пролитая кровь делает тебя слабее. Я постараюсь не убивать зря.  

Таррен поднял мальчика на руки и отдал одному из своих людей. Потом вскочил на огромного, чёрного коня, устроил ребенка перед собой в седле, и повёл войско к беззащитному замку.  

Я ничего не понимал… мальчик черпал волшебство только из своего источника. Неумело, тратя на это гораздо больше сил, чем было необходимо, но почему-то всё равно не обращаясь за помощью к своему покровителю. Будто у него и не было покровителя.  

Но покровитель был. Я чувствовал тень его волшебства вокруг ребенка, и эта тень настораживала, хотя душа самого Ильвэ казалась чистой. Насколько может быть чистой человеческая душа.  

Той же ночью в замке снова пролилась кровь. Но немного. Гораздо меньше, чем я ожидал. Даже меньше, чем я хотел. А на рассвете в моем коридоре появились напуганные, настороженные служанки.  

Когда они, наконец-то, ушли, унося с собой ореол страха, коридор засверкал и заблестел. Окна были распахнуты, ветер приносил запах опавшей листвы, ласкал новые занавески, скользил по чистой глади зеркал, кинул пару листьев на застелённый серебристым ковром пол.  

Залюбовавшись переходом в свой мир, я и не заметил, когда в коридоре появился чужой проводник. Сияющий и внутренне, и внешне, в белой шёлковой тунике, он подошёл к моей двери, ласково провел пальцами по потемневшей от времени инкрустации и тихо прошептал:  

— Спасибо.  

Когда он улыбнулся, на его щеках появились ямочки. Сердце кольнуло острое сожаление — этот проводник не мой. Этот — чистый, мудрый. Мой — упивается кровью и эфемерной властью в сборище убийц.  

— Чем я могу тебе помочь? — спросил он.  

Не отплатить. Помочь… хрупкий мальчишка помочь живущему в другом измерении бессмертному. Люди, откуда в вас столько гордыни? И откуда во мне столько к вам жалости?

 

… билась о полотнище палатки бабочка. Столь же упрямая, как и я. Давно должна была сдохнуть, а всё так же отчаянно машет крылышками. Дура.

У входа бешено хрустел костер, рассыпая в ночь золотые искры. Серебристой пылью разлетелись по бездонному небу звезды. Все более крепчавший ветер перебирал голые ветви берез, принося в палатку неуютный холод.

Чужой воин сидел рядом и ждал…

— Ну и каким же будет твой ответ, Даар?

Я подбросил жадному огню немного хвороста. Я не знал, каким будет ответ. Я еще не до конца поверил, что всё, что сказал этот человек — правда. И это имя вправду — моё. Меня давно уже не называли Дааром, двадцать долгих лет.

— Будешь и дальше по лесам за купцами гоняться или же вернёшь всё. Титул, замок, расположение короля…

— Зачем мне всё это? — съязвил я. — Легко даете, легко отнимаете, вместе с жизнью.

— Пусть так, — ответил воин. — Не хочешь титула? Хочешь золота, я тебе его дам. Сколько?

Я усмехнулся:

— Разговор другой… Но платить придется вперёд.

— Согласен, — согласился он слишком быстро. — Получишь золото в моем лагере уже сегодня…

— Мои люди пойдут с тобой.

— Твои люди умрут, — я вздрогнул. — Мои воины следовали за вами и уже окружили ваш лагерь. Ты нам нужен, они нет. Либо ты сейчас пойдёшь со мной, либо останешься. Но помни, до рассвета в этом лагере не доживёт никто.

До рассвета в этом лагере не дожил никто. Но меня там уже не было. Я стоял на холме, чувствовал на поясе приятную тяжесть золота и задумчиво смотрел, как где-то вдалеке, в чёрном мареве леса, затихает алое пламя. Уже не было ни криков, ни лязга оружия. Ни раскаяния.

Ты просто должен жить.

— Ты сделал правильный выбор, — сказали за спиной.

Но я расслышал в холодном голосе нотку презрения. Хорошо расслышал. И я её тебе еще припомню, слуга короля.

Только вот… зачем ты потребовал меня найти, Слышащий? И почему Таррен, охраняющий тебя днем и ночью, позволил к тебе прийти? Идиот? Не похож на идиота.

Но мне по сути всё равно. Я просто должен убить мальчика по имени Ильвэ, Слышащего. А пока Таррен будет искать несуществующему Аравиру нового Слышащего, убьют и Таррена. И я смогу жить как прежде. От одного дня до другого. Так легче. Ни о чём не думать, ничего не ждать.

 

Мальчик в белоснежных одеждах приходил каждый вечер. Сползал на пол, прислонялся спиной к двери в мой мир и застывал, как бы купаясь в едва для него ощутимых лучах моей силы.  

— Скажи, — спросил как-то он, глядя через окно на покрасневшее в ожидании ночного сна солнце. — Почему жить так больно?

Странный вопрос в устах мальчика. Может, он не столь невинен, как я думал? Мальчик закрыл глаза, едва видно улыбнулся:  

— Я не помню жизни до замка Аравира. Пропасть. Тёмная пропасть. А потом вдруг цепи и немного смешной, всколоченный старик-волшебник. Я знал, что умру, я даже этому радовался. Но ни с того ни с сего Аравир сделал меня Слышащим и отдал в услужение Таррену.

Он вздохнул, прижал к груди колени и, положив на них подбородок, продолжил:  

— В первый же день Таррен поставил меня перед шеренгой своих людей и приказал найти среди них предателя. Я… пытался спросить совета Аравира, как приказывал король… Но старик раздраженно ответил, что я могу указать на любого — ему нет дела до того, кто их них сдохнет.  

Мальчик сглотнул и, сжавшись в комочек, продолжил:  

— Я не знаю, как оно получилось. Я лишь не хотел, чтобы так просто, невинный… я вдруг увидел страх в его сердце и пыль грязного золота на его руках… и указал… помню лишь блеск луча солнца на мече Таррена, тёплые капли чужой крови на щеках и поставивший меня на колени всплеск чужой боли… Таррен… он был добр. Приказал отнести меня в свои покои, потом долго выпрашивал, что случилось… Попросил прощения… сказал, что не знал… Понимаешь, до этого передо мной никто не извинялся. До этого я не был никому нужен… Я так и не смог рассказать королю, что мой волшебник не откликается на его зов. Я трус. Я боюсь, что меня отошлют обратно и… убьют. Теперь мне есть что терять.  

Волшебник забыл своего проводника? Я насторожился…  

— Я понимаю, чего ты хочешь, — сказал вдруг Ильвэ. — Я чувствую… другого. Чувствую, как ты к нему тянешься, как зовешь по ночам. Я найду твоего проводника, я приведу его, обещаю.  

— Вот почему они его нашли, вот почему приказали тебя убить, — выдохнул я. — Он сильнее тебя, а ты не умеешь и не будешь сопротивляться. Мне не нужен Даар. Не такой ценой!

Я был уверен, что меня услышали. Но вместо ответа Ильвэ тяжело поднялся, отряхнул одежды и побрёл к двери.

Он всё ещё улыбался. На щеках его всё ещё играли ямочки. Но глаза… глаза были печальны.

Я не знаю, какому волшебнику ты служишь, мой мальчик. Но я уверен, что твой волшебник — полный дурак. Упустить такого проводника…

Ильвэ не успел выйти из коридора, как выражение глаз его вдруг неуловимо изменилось. На лице появилась хищная маска, сменившаяся безумной радостью, и обычно едва ощутимая чужая аура, окружающая Ильвэ, стала густой и неприятной. Впервые за долгую жизнь я почувствовал холодный привкус опасности.

Зря я их впустил в замок, подумалось мне, когда Ильве исчез за дверью. Я ошибся. Этот мальчик не проводник. Этот мальчик действительно Слышащий. Его волшебник принадлежит не моему миру, а миру людей.

Я не хотел видеть правды. Теперь моя ошибка может стоить мне бессмертия.

Я больше не буду посылать Даару снов. Я больше не буду его звать. Я больше не буду за ним наблюдать. Я больше не приму его в своем храме. Это опасно. И я надеюсь, что мой проводник не сумеет до меня достучаться. Прости, Даар. Но ты предал себя раньше, чем предал тебя я.

 

Через ворота замка меня пропустили легко, может, даже слишком легко. Воины в чёрных одеждах, проверяющие каждого входящего, на меня даже не посмотрели, лишь едва заметно расступились, давая дорогу. Надо же, меня ждали? Забавное чувство. Едва знакомое… и почему-то приятное.

Внутренний двор погрузился в густой туман. Скрежетали рядом колеса повозок, пытались разбить камни мостовой копыта лошадей. Из тумана один за другим вырастали колья с насаженными на них головами. Раз, два… пятна крови на мостовой. Пять, шесть… Пустые глазницы, широко раскрытый рот. Я на миг остановился. А ты дожил до этого дня, медведь, дожил, чтобы и твою голову подняли на кол. Девять, десять… Голова брата фаворитки. Золотые, спутанные волосы, шрам через весь лоб, который оставил меч моего отца. Ты был красив, как и твоя шлюха-сестренка. Двенад…

— Прошу проследовать за мной.

Я живо обернулся, почувствовав тень беспокойства. Впервые за долгие годы кто-то сумел приблизиться ко мне так, что я этого не заметил. Плохо. Очень плохо. И холодок опасности у позвоночника не исчезает уже несколько дней. Не помогает даже отсутствие обычных кошмаров, я всей кожей чувствую приближение неприятностей.

— Прошу… — повторил низкого роста человечек, укутанный в серый сливающийся с клубами тумана плащ.

Впрочем, я не обманывался на счет его безобидности — даже хрупкий с виду может убить. Один меткий бросок кинжала, один укус отравленной ядом иглы… уж мне-то и не знать. Только убивать меня, вроде, незачем… пока.

Я шагнул в густой туман следом за фигурой проводника, хотя лично мне проводник был и не нужен. Этот двор я знал как свои пять пальцев и мог бы найти дорогу к центральному входу с закрытыми глазами. Я шёл по широким ступеням и по памяти восстанавливал полускрытые туманом статуи по обе стороны лестницы. Проходил в тяжёлые двери, мимо застывших стражников короля-воителя, и внутри всё сжималось. Я вернулся домой… но этот дом перестал быть моим.

Снаружи замок остался тем же, внутри — стал другим. Светлые драпировки сменились ярко-алыми, с золотой вышивкой, простота лепнин засверкала позолотой, вместо знакомых картин на стенах застыли огромные зеркала в тяжёлых рамах, отчего небольшой зал казался просторным и многоликим. Золотые, высокие подсвечники, алебастровые статуи богов у стен, мягкий, толстый ковер под ногами — сказать по правде, таким замок мне нравился больше.

Таким не вторгался в тайники памяти, не вытягивал наружу загнанные в тёмный угол души воспоминания. Он не будил совесть и не заставлял себя чувствовать бесконечно грязным… как после тех кошмаров, что изматывали каждую ночь.

Этот замок был чужим. Этот замок был идеальным… ни единого разбитого зеркала, ни единого пятнышка крови на коврах, ни следа недавней битвы.

В деревне говорили правду? И что люди Таррена появились в замке неожиданно, невесть откуда, средь бела дня? И что обитатели замка были погружены в тяжёлый сон, не в силах сопротивляться? И что новый король приказал казнить всех, кто поклялся служить былому хозяину и пощадил простых слуг, которым было все равно, кому служить? Как это возможно? Действительно волшебство? Глупость, хитрость это, а не волшебство!

— Ты думаешь?

Я резко остановился. Я и сам не заметил, как проводник вывел меня на балкон, под которым туман медленно уходил с поля, раскинувшегося под стенами замка. Капельки росы подобно слезам застыли на щеках статуи богини-матери, замершей у мраморной балюстрады.

Как часто мать приводила меня на этот балкон? Как часто вставала на колени перед статуей, зажигала у её ног курения и долго молилась, а я стоял рядом и смотрел, как за далёкие, плывущие в сероватой дымке деревья заходит солнце?

— Ты… — прошептал я, оглядываясь на проводника. — Кто ты?

— Ты пришел меня убить? — тихо ответил тот, опуская на плечи капюшон плаща.

Я попятился. Второй раз в жизни я видел такой взгляд. Первый раз – у умирающего Шрама, теперь — у златовласого мальчишки с ямочками на щеках. И тот же вопрос… который не прозвучал тогда, будто ждал сегодняшнего дня…

— Я…

Мальчик подошел к балюстраде и задумчиво провел пальцами по мраморным перилам, посмотрев куда-то вдаль. Я боролся с желанием перерезать змеёнышу горло. Но этот взгляд…

— Думаешь, это так легко? — прошептал он. — Меня убить? Попробуй…

Я не спешил. До этого всего лишь шептавшее, чувство опасности вдруг резко забило в жилах набатом тревоги. Я не понимал, что происходит. С одной стороны — передо мной стоял всего лишь мальчишка. Со слабым, чуждым тренировкам телом. Такого одолеть, раз плюнуть. Но с другой… всё моё существо орало, что он опасен.

— Да, — сказал мальчик, всё так же подозрительно доверчиво стоя ко мне спиной.

А я всё так же не мог напасть.

— Волшебство существует, — его голос стал тихим и печальным, как тоскующий по теплу осенний ветер. — Оно как огромное озеро. Глубокое, прохладное и далекое… Волшебник это всего лишь тот… что черпает силу из бегущего от озера источника.

Я и верил и не верил. Весь мой жизненный опыт сопротивлялся услышанному. Волшебников не существует. Богов — тоже. Даже если они есть, они давно забыли и о нас, и о нашем мире. Они давно не слышат наших молитв и, уж тем более, не защищают тех, кто им молится. Мою мать вот не защитили… и отца, которого она так любила, не защитили… и меня… ненавижу! Впервые понял, как сильно я их ненавижу!

— Волшебником можно стать… — продолжал нести чушь мальчик, — …убив другого волшебника, соединяя его источник со своим, или волшебником родиться…

Мальчик замолчал на некоторое время, печаль в его глазах стала глубже:

— В этом мире ничего не дается просто так. Мы, избранные, рождаемся возле источника, но не умеем из него черпать. Для этого, таким как я, надо стать Слышащими… Пять лет, чтобы научиться пользоваться своим волшебством, я должен быть ушами, глазами и руками другого волшебника, должен стать им. Пять лет я должен исполнять волю Аравира, даже если эта воля…

Он резко сжал перила и продолжил уже более спокойно:

— Есть еще проводники. Верный слуга, возлюбленное дитя высшей касты волшебников, эрхенов. Почти младшие боги, эрхены бессмертны и живут вне нашего мира. Но их огромная сила не может проникнуть к нам, если не пройдет через душу и не насытится волей проводника…

— Ты… начитался глупых книг, мальчик, — тихо ответил я. — Твои слова — не слова ребенка. А заученные строки из чужих трактатов. Твой король тебя использует, а ты и не видишь...

Мне стало вдруг жаль этого мальчика. На вид ему зим двенадцать, не больше, а уже так много пыли в его мозгах.

— Пыли? — переспросил он, неуловимо меняясь.

Набат в крови сменился непрекращающимся криком, раздирая тело желанием поддаться страху, броситься к дверям и стрелой вылететь из проклятого замка. Мир вокруг потемнел, туман завихрился чёрной примесью. Ни следа не осталось от того невинного, грустного ребенка, что стоял передо мной миг назад. На его месте замер задиристый мальчишка с сумасшедше-жёстким, не по возрасту взрослым взглядом.

— Значит, пы-ы-ы-ыли, — протянул он, поднимая правую руку.

Я вздрогнул… огромная, ярко-синяя бабочка, невесть каким образом оказавшаяся на его пальцах, взмахнула крыльями, сыпя на мрамор балкона блестящую пыль. Она махала крыльями всё сильнее, пыли было всё больше, эта гадость проникала в лёгкие, жрала гортань, отнимая драгоценное дыхание. Я не могу дышать!

— Пы-ы-ы-ыли! — донесся откуда-то протяжный голос.

Ярко-синий вихрь подхватил рвущуюся в огне душу, бездна распахнула пасть, принимая подношение, и я понял, что пропал…

Все исчезло. Осталась лишь темнота и горящая надо мной бабочка, стряхивающая с крыльев пылающую синим пыль. Бабочка всё дальше… пыль всё тускнее… безразличие всё глубже.

Я уверен… не доживу до завтра. И почему-то впервые даже не жаль.

 

Столь резкого всплеска чужой силы я не чувствовал давно. Мой мир тряхануло до основания, и я понял – как бы не хотел… не смогу оставаться в стороне от того, что происходит за пределами моего храма.  

Я вновь обратил свой взор на мир людей и почти привычно быстро нашёл Даара. Так и есть. Слышащий склонился над лежащим без сознания проводником и даже не обернулся к вошедшему на балкон Таррену, хотя и видел короля. Явно видел.  

— Мне нужен твой совет, Слышащий.  

— А почему ты решил, что его получишь? — грубо ответил мальчик.  

На лице короля, до этого всё время спокойном, отобразилось искреннее удивление:

— Раньше ты мне не отказывал. Тем более, не отказывал так.  

Конечно не отказывал. Ведь раньше Таррену помогал Ильвэ, а теперь в теле мальчика полновластно распоряжался Аравир.  

— Ты хочешь от меня слишком многого, — усмехнулся губами ребенка старый волшебник. — Я никогда не брал слышащих. Научить кого-то черпать из источника силы это всё равно, что вырастить врага, который позднее тебя и прикончит. Потому я предпочитал убивать мальчиков с даром, присоединяя их источники к своему. Я хотел убить и Ильвэ, но тут явился твой гонец. Заявил, что мой замок находится на твоих землях, потому я, видишь ли, должен тебе помогать… я не хотел войны, это так утомительно, потому я на время сделал мальчика слышащим. Но, ради богов, ты действительно думал, что я буду его обучать? Или что меня волнуют твои войны и хлопоты? Все "мудрые" советы… что ты получил, всё то, за что ты меня благодарил, дал тебе не я, а этот ребенок. И волшебство, которое он использовал, было исключительно его. Маленький мальчик так тебя любил, что для тебя был готов на всё…  

Таррен побледнел и сжал зубы так сильно, что по щекам его заходили желваки. Глаза его налились тяжелым гневом, пальцы сжались в кулак, а Аравир тем временем продолжал:  

— Как тебе, великий Таррен? Знают ли твои люди, что милосердный, справедливый и мудрый король прислушивался к советам мальчишки? Глупый щенок! Он так старался тебе услужить, что становился всё сильнее, даже без постоянной связи с моим источником. Я начал приглядываться к сопляку, подумывал, как его убить… Однако, змеёныш оказался очень даже полезным — он открыл мне дорогу к одному из эрхенов! О, не смотри так на меня, мой король. Дай старику немного поболтать… в мире эрхена так тихо и одиноко, когда еще смогу увидеть я столь благодарного слушателя?  

— Отпусти мальчика! — выкрикнул король, обнажая меч…  

Я закрыл глаза, чтобы не видеть. Не люблю, когда проливают кровь. Замок вновь содрогнулся, отвечая на убийство нового хозяина. Таррен схватился за горло, кулаки Ильвэ сжались, как бы пережимая артерию короля, и, хрипя, огромный мужчина свалился к ногам мальчика. Даже самый великий воин ничто против волшебника…  

— Ну же… Даар, — позвал Аравир. — Поднимайся, тварь!  

Он пнул проводника, и мужчина застонал, открывая глаза. Аравир довольно улыбнулся. Подчиняясь плавному движению мальчишеской руки, тело Даара впечатало в стену. Посыпалась мраморная крошка. По стоявшим веками стенам поползли змеями трещины. Замок застонал, глаза Даара вылезли их орбит, мой проводник начал хрипеть, подсознательно пытаясь сбросить с себя чужую силу. Как жаль, что ты не пришел ко мне раньше. Как жаль, что я вновь не могу помочь… ничем не могу помочь. Проклятие! За что вы, боги, дали мне силу, если я не могу её использовать! 

Аравир зашептал слова заклинания. Волшебник был силён… хотя солнце его жизни и клонилось к закату, а тело то и дело отказывало, сила его была ошеломляющей. Даже сильнее моей. Однако ему было нужно мое бессмертие, моя вечная молодость, мой мир.

Стены протяжно застонали, начали двигаться, подчиняясь неслышному приказу. Трещина за спиной Даара углубилась и втянула в себя проводника…  

Даар упал в коридор, рассыпая вокруг осколки разбитого спиной зеркала. Аравир нетерпеливо вошёл через трещину вслед за ним, показал на мою дверь и выкрикнул приказ:

— Открой!

Я думал, что проводник подчинится. Он всегда был таким трусливым и слабым, но его ответ ошеломил и меня:

— Обойдёшься.

Аравир больше не смеялся. Он подошел к моему проводнику, схватил его за горло, и, сжав пальцы, тихо спросил:

— Ты такой… грязный. Так многих убил только ради того, чтобы жить, а теперь мне отказываешь? Геройствуешь? Хочешь умереть? Открой дверь, и будешь жить дальше. Подчиняться мне, но жить! Или убивать за гроши, рискуя никчемной жизнью, интереснее? Или мне отдать тебя королю, чтобы тебя вздёрнули на виселице? После того, как познакомят с дыбой? А, дружок?

— Там… за дверью…

— Что? — почти мягко улыбнулся волшебник. — Власть? Сила? Тебе же всё равно, кому служить… абы пожрать, поспать и выжить. Ну так…. Я тебе это устрою…  

— Там… чистота… которой я не могу предать…

Этого не ожидал ни я, ни волшебник. Руки мальчишки дрогнули, по щекам пробежали спазмы, и на миг на Даара глянул чистый, немного грустный взгляд Ильвэ. А ведь они действительно похожи… наемный убийца и чистый ребенок, не помнящий своего прошлого…

— Скоро ты передумаешь… — вновь вернулся в тело слышащего Аравир.

Крик Даара пронзил душу раскалённой стрелой. И в этом миг я вдруг понял, что смогу вынести всё, что угодно, но не мучения проводника. Я… сам открыл дверь.

 

Боль и близость смерти сложили во единое все куски моего жизненного пути. Раньше я жил, как жил. От шага до шага. Не думая о прошлом, не размышляя о будущем. Доживал до следующего дня, забывая предыдущий, легко оставлял за спиной людей, даже если эти люди умирали. Никогда не любил, никогда не считал нужным кому-то помогать, никогда не страдал ни верностью, ни отвагой.

Как слабый яд. Выпьешь по капле в день, и ничего тебе не станет. А хватанешь целую чашу… перед ликом смерти я сам не заметил, как хватанул чашу. До дна. И понял, насколько жалкой была моя жизнь. Я не думал о тех, кого убил… нет. Я думал о Шраме, убийце, который по-своему меня любил. Я думал о своих людях, которых изволил предать. Я думал… о чистой, сильной душе, что все эти годы ждала за дверью. Я как будто себя собрал по кусочкам, впервые с того дня, как умерли мои родители. Я будто жил в темноте и вдруг увидел свет, много света, озарившего каждый уголок моей чёрной души… я увидел, каким мог бы стать, и каким я стал на самом деле. И контраст был слишком уж впечатляющим. И я был жалким...

Открыть дверь? Ещё раз предать? Ради ещё одного куска уродливого рисунка на ленте жизни? Ещё одного глотка яда? Боги, даже я на такое не способен.

Если бы я мог, я убил бы слышащего. Я знал, что смерть была бы для Ильвэ подарком. Но волшебник, получивший полную власть над телом мальчика, чувствовал мою ненависть. Не подпускал близко, взгляда не отводил, насмехался и вновь награждал всё более усиливающейся болью.

Я горел в огне и молил о смерти… я с трудом сжал пальцы на рукояти спрятанного в сапоге кинжала. Я готов был всадить острие себе в сердце, видят боги, я бы это сделал… но… боль внезапно отхлынула. На хищном лице мальчика появилась такая шальная радость, что я решил подождать. Таким людям, как он, лучше не давать повода для радости.

Воспользовавшись передышкой, я выхватил из ножен кинжал и собирался уже метнуть в спину Ильвэ, как услышал тихое, полное боли и затаенной любви: "Ты не можешь его убить, мой мальчик".

Силы оставили меня… я увидел раскрытую настежь дверь и упал на колени, пронзенный догадкой: "Ты… жертвуешь ради меня?" Дух за дверью не ответил. Но мы оба и так знали ответ. И ответ меня убивал. Неизвестно почему, неизвестно зачем, но эрхен сейчас менял редкий алмаз на обычный, никому не нужный кусок гранита. Глупо. Обидно. И жестоко…

Этот обмен был настолько безумен, что придал мне сил, чтобы встать. Пошатываясь, всё так же сжимая во вспотевшей ладони кинжал, я бросился к двери.

За ней… знакомый до мелочей хрустальный неф. Солнце, бьющее по глазам, родной, столько раз испытываемый страх, раздирающий душу. Но страшно мне не за себя! Страшно за ту фигуру в белом, что медленно поднимается с высокого трона:

— Не смей к нему прикасаться! — крикнул я.

Поздно. Аравир стрелой метнулся к трону, расплескивая вокруг убийственную силу. Хрустальный храм задрожал от вибрации. Чувствуя, как разрывает голову от тонкого звона, я вновь упал на колени, будто стены рухнули мне на плечи, вдавливая в хрустальный пол.

— Не смей! — прохрипел я… но было поздно. Тонкий меч в руках Ильвэ пронзил эрхена, и Аравир счастливо засмеялся мальчишеским смехом:

— Теперь я… я бессмертен, не он! Теперь мое тело будет вечно прекрасным!

И пошатнулся, хватаясь за сердце. Сумасшествие сошло с его лица, как чужая, страшная маска. Вновь пришли в светлые, кажущиеся прозрачными глаза грусть и чистота. Ильвэ… как же вовремя ты вернулся, Ильвэ… И в то же время опоздал. Тронула мальчишеские губы улыбка, появились на щеках ямочки, а голос его стал тихим и спокойным:

— Убей… пока он вновь не пришёл.

Я убил. В последний раз. Я вынес тело Ильвэ за дверь и, войдя в храм, поднял умирающего эрхена на руки. Он был таким легким. Он внешне так походил на хрупкого, только-только начавшего взрослеть юношу…

Я отнёс и усадил его на трон, чувствуя как бежит по рукам холодная, ярко-голубая кровь. Я опустился перед ним на колени, целуя холодеющие руки. Я чувствовал, как разрастается внутри пропасть жажды в той части меня, которую я не знал. Я так многому хотел бы от него научиться, я так многое мог бы сделать с его помощью, но не сделал ничего… Потому что был глуп, потому что не слышал его зова. Потому что не только он, но и я разменял данный мне дар на нечто… я не хотел думать о своей былой жизни. Я не хотел думать о прошлом. Единственное, чего бы я хотел… чтобы он жил. А я — умер.

— Теперь моя сила станет твоей, — прошептал он.

Я ничего не ответил. Не нужна мне его сила. Он мне нужен. Я стоял перед ним на коленях и чувствовал, как внутри что-то неотвратимо меняется. Как бежит быстрее кровь, как вторгаются в сознание чужие воспоминания, чужие эмоции. Я видел себя его глазами, жалкого, глупого. Я жаждал встречи со своим проводником и содрогался каждый раз, когда он убивал. Я видел в зеркале прекрасную женщину, которая, мило улыбаясь, выпрашивала у бледного, блеклого короля чужие земли… Я тихо усмехнулся и прошептал:

— Вот как… подавилась бы ты вином вовремя, глупая шлюха, и ничего бы этого не было…

Желание эхом отозвалось в пустом храме. Мою ладонь мягко сжали чужие пальцы. Эрхен смеялся, выплевывая голубую кровь, смеялся через силу, в то же время не мог остановиться.

— Пусть будет так, — прошептал он. — Твои желания помогают мне менять ваш мир. Но ты можешь пожалеть, что упустил возможность… ты мог бы получить мою силу и власть, а теперь, наверное, не получишь ничего...

Сто лет мне нужна твоя сила!

Все вокруг завертелось в бешенном темпе. Исчезло всё — храм, весь этот мир, я исчез. Растворился в глазах богини времени, в прекрасных, мудрых и всепоглащающих. Я не знаю, как долго провёл в беспамятстве, но очнулся я лежащим на полу в знакомом до боли коридоре. Опять проклятые занавески. Проклятые зеркала. Проклятый ветер.

Зеркала… я посмотрел в зеркало и похолодел. Там, за прозрачной преградой, отчаянно кашляла златовласая женщина. Что-то кричал молодой, глупый король, носились вокруг слуги, пытались помочь… но я знал. Я чувствовал. Я слышал поступь бога смерти. И… улыбался. Король не подпишет приказа. Моего отца не назовут изменником. Мой замок останется моим.

Изображение в зеркале померкло, пошло волнами. Я увидел своё отражение, и слабость вновь припечатала меня к полу: из зеркала на меня смотрел златокудрый мальчик лет так десяти. В невинных синих глазах застыло недоумение, пухлые губы чему-то глупо улыбались. Светлые волосы были любовно собраны в косу – знак избранности. Никакой крови на руках, никаких убийств за спиной. Обнимающие плечи руки матери, запах её духов, её полный заботы голос:

— Я тебя так долго искала. Надо приказать слугам закрыть этот коридор, он какой-то странный…

Я вырвался из объятий матери, чувствуя, как с каждым биением сердца мои воспоминания становятся похожими на страшный сон. Я не был более мужчиной, залитым по уши крови, я вновь был невинным мальчиком. Мальчиком, который больше жизни жаждал только одного…

— Впусти меня! — закричал я и ударил кулаками о проклятую, разделяющую нас створку, раздирая ладони в кровь. — Впусти! Немедленно!!!

Из-за двери ответила мягкая волна удивления, потом радости. Дверь медленно распахнулась, и, вбежав в храм, я со слезами счастья обнял колени стоявшего посреди нефа эрхена. Я глупый. Я ребенок. Но я буду помнить. Никогда… Не позволю. Тебе умереть! Теперь я понял — боги помогают лишь тому, кто сам себе хочет помочь.

 

Я уже не ждал, а он пришел сам. Вихрем ворвался в мой мир, и, бросившись мне в ноги, обнял мои колени, заливаясь слезами:

— Ты… жив.

Я ничего не понял. Дети в десять лет часто плачут без причины, часто говорят глупости… но это был последний раз, когда я видел проводника плачущим. И последний раз, когда он говорил глупости.

Даар рос странным мальчиком. Когда ему миновало одиннадцать, он приказал найти и привести в его замок наёмного убийцу по кличке Шрам. Я сопротивлялся. Я пытался внять к его рассудку. Но Даар был непреклонен, и я сдался. Почему бы не дать ему попробовать — после того, как Даар вошел в мой храм, я мог его защитить.  

Я учил его душу, Шрам обучил его тело. Даар научил Шрама любить. Наблюдая за их уроками, я вдруг понял, что мой проводник не так уж и безрассуден, как мне сперва показалось. Я научился доверять его мудрости. 

Когда Даару едва миновало шестнадцать, он попросил у меня подарок — перстень, способный уберечь его владельца от любого волшебства. Мне было сложно исполнить его желание, но я это сделал… Вскоре перстень и Шрам исчезли.  

Я думал, что Даар огорчится. Я думал, что ему будет больно и неприятно услышать, как его бывший друг убил пока еще слабого, но многообещающего волшебника Аравира и принял на себя его источник. Я думал, что Даар, как и я, не приемлет насильственной смерти. Мальчик лишь задумчиво и как-то слегка торжествующе улыбнулся, прошептав:

— Он не причинит мне вреда. Никому более не причинит… Шрам заслужил покой и роскошь…

Я не понимал этих слов и этой улыбки. Я видел её позднее только раз — когда Даар сам открыл ворота замка Таррену и его армии.

О короле Таррене и волшебнике Ильвэ, Слышащем никому неизвестного Шрама, до сих пор слагают легенды. О Дааре вскоре забыли. Только я буду помнить о странном проводнике со слишком мудрой улыбкой. И буду упорно звать его златовласых потомков к моей двери и надеяться, что кто-то из них меня услышит.