— Да? Вы уверены, что именно так оно и переводится? — я недоверчиво посмотрел на своего собеседника, который в свою очередь внимательно разглядывал редкий уйгурский нож, купленный мной на западе Китая.

— Salma ya salama считается фольклорным бедуинским выражением, — Шардуф перевёл взгляд на меня, словно наконец-то вспомнил, что находится в комнате не один. — И значит нечто вроде "Добро пожаловать".

Вообще-то, получилась достаточно странная история. Я оказался один на один с незнакомым человеком в гостиничном домике на окраине Египта. И если меня сюда занесла нелёгкая археологическая дорожка, то о сидящем рядом я толком ничего не знал.

Шардуф — высокий широкоплечий мужчина, с ног до головы закутанный в черное одеяние жителя пустыни, оказался на удивление образованным и общительным человеком, прекрасно владеющим английским языком. Чтобы переждать надвигающуюся пылевую бурю, он постучал ко мне. Вот, собственно, так я уже второй час к ряду беседовал с ним о традициях местных народов.

— Хотя, — продолжил он, снова посмотрев на кинжал, — существует поверье, что эти слова — начало очень древнего гимна. Языческого. Но кто, как и когда верил в этих богов — загадка.

— Хм, — я даже наклонился к нему чуть ближе, чтобы не упустить ни слова. Если б можно было переставить стул, то я бы не преминул воспользоваться и этим манёвром.

— Поверить в подобное не так легко. К тому же это явно не те верования, к которым мы привыкли. Ни одна из мировых религий. И даже не вера древних египтян.

— Послушайте, Шардуф, — заёрзал я на месте. — Если вы мне расскажете эту историю, то я, клянусь, подарю вам этот нож.

Мужчина сначала удивлённо посмотрел на меня, а потом неожиданно звонко расхохотался:

— Ну, если вам так угодно.

Угодно, ещё как угодно. Только не стоит тянуть.

— Египтяне в древности, да и сейчас тоже, называли свою страну Красная и Черная земля. Красной величали простирающиеся на многие километры пески пустынь, Чёрной — плодородную полоску почвы возле Нила, где крестьяне могли выращивать свой хлеб. Но передаётся из уст в уста старинное сказанье, что до того как пришли сюда Амон-Ра, Мут, Сет и прочие боги солнечного пантеона, пустыни тут не было и в помине. Об этом говорят лишь кочевники и то, когда их не слышат чужестранцы.

Давно здесь была благословенная земля — текли чистые и прозрачные, как хрусталь реки, возносились к синему небу белые города, что утопали в буйной растительности садов и парков.

Один из священных гимнов главного города Сархаданд начинался словами "Добро пожаловать в райский край, наполняющий надеждой и радостью сердце каждого странника — salma ya salama". И любой, кто оказывался здесь, мог остаться навсегда и жить среди дружелюбного, радушного народа. Сколько веков процветал Сархаданд — никому неизвестно. Ничто не омрачало жизни его жителей. Ни постоянные набеги кочевых народов, ни служение тёмным страшным богам, ведавшим засухой и палящим расскалённо-белым солнцем, которые могли уничтожить прекрасные города в любую минуту.

Кому именно они поклонялись – сказать трудно. Скорее всего это были силы природы.

Но однажды произошла беда. Кто-то из чужих проник в Сархаданд и сумел обмануть здешних жрецов, научиться их великому искусству и вызвать злого бога, иссушающих жизнь ветров, несущих смерть и оставляющих пустоту за собой.

Завистник принадлежал к одному из диких племён, которые постоянно стремились покорить Сархаданд и забрать себе эти прекрасные места. Он договорился с богом ветров, что тот лишь разрушит городские укрепления, а остальное не тронет. Завладев прекрасным городом, завоеватели вновь отстроят ему храмы и будут поклоняться. Они даже не могли представить, что произойдет дальше.

Долго держали местные жители оборону Сархаданда, однако, когда поняли, что против сил природы и произвола бога бессильны что-либо сделать, обратились к своим жрецам, прося тех соединить свои силы и использовать тайное оружие, которое оставил им ещё основатель города.

Три дня и три ночи на опустевших улицах горели янтарно-жёлтые погребальные огни, где сгорали вещи и украшения жителей. И не мог их погасить ни ветер, ни люди, потому что поддерживало то, что оставили Сархаданду на случай несчастья высшие силы. Повсюду звучала лишь гулкая барабанная дробь и скорбный напев рабаба.

После того, как у мужчин и женщин, стариков и детей — всех без исключения, ничего не осталось, а в воздухе города танцевал подхваченный ветром чёрный пепел, словно сорванные лепестки с траурных цветов преисподней, они достали спрятанные кинжалы и, улыбнувшись на прощание друг другу, начали медленно проводить остриями кинжалов по собственной коже, словно рисуя священные символы. Но что удивительно — не появлялось крови в тех местах, куда погружалась холодная сталь, а медленно начинали высыпаться мрачно-золотистым водопадом крохотные песчинки. Чем больше надрезов появлялось на белой коже сархадандийцев, тем быстрее текли песчаные реки из их вен, и тем скорее прятал под собой песок то, что осталось от их города.

Жители предпочли умереть и скрыть, что могло достаться врагу, чем просто сдаться.

К ночи исчез последний след не только от Сархаданда, но и находившийся рядом городов и цветущей зелени. Высохли хрустальные реки, навсегда замолкли голоса птиц и зверей. Остались завоеватели среди голой пустыни лишь с ослепительно-белым солнцем, выжигающим всё вокруг и адским разочарованно завывающим ветром.

C тех пор превратились души погибших в демонов пустыни, которые стерегут свои сокровища и стараются никого к ним не подпускать. Возможно, они иногда вселяются в едва родившихся детей бедуинов, и тогда снова звучит забытая фраза salma ya salama и происходят странные вещи в пустыне. Прекрасные и ужасные одновременно. Но молчат бедуины, потому что не время ещё говорить об этом. Им нельзя разглашать древние тайны. А так же, что однажды возродиться древний Сархаданд и будет всё как прежде. Но не сейчас.

Также говорят, что однажды город снова восстанет из золотого праха-песка, снова засверкают на солнце белые стены, а в реках будет прозрачная вода. Будто был у сархадандийцев некий секрет, который они тщательно оберегали от окружающих. Но ни письменности, ни каких-либо исторических памятников… что там, даже не могут найти ни одного предмета, доказавшего бы существование древней цивилизации…

Мужчина замолчал. Я тоже не мог произнести ни слова. Почему-то возникло странное ощущение, что он говорит правду. Сахара, Сархаданд…

 

— М, слушайте… А откуда вы всё это знаете?

Шардуф как-то странно улыбнулся и глянул в окно.

— Ну, мне пора, — он неожиданно встал и, подхватив уйгурский нож, ловко заткнул его к себе за пояс. — Буря закончилась.

Быстро подойдя к двери и открыв её, мой собеседник вышел на улицу.

— Подождите! — я рванул вслед, однако было уже слишком поздно. Неизвестно каким образом, но он уже отъехал на огромное расстояние на своём величавом верблюде. Пока я соображал, как так получилось, налетел резкий ветер и Шардуф, словно и не был человеком, развеялся как песчаный дым под дыханием самума. Через секунду его нигде не было. И лишь ветер под шелест перекатываемого на дюнах медово-цитринового песка еле слышно напевал давно забытый мотив древнего гимна, приглашающего заглянуть в прошлое. А возможно, и возродить в будущем.

Salma ya salama!