Аарон К. Макдауэлл - Солнышко отведет беду

На рассвете мальчик вышел из леса.

Сел в брошенную кем-то на дороге машину, — дверь была открыта. Закрыл дверь. Постучал ножом в искусанном кулаке по стеклу, прислушался. Звук увяз в тишине салона.

Потом показалось — что-то мешает, стесняет движения. Задумался. Понял, что мешает рваная куртка и неловко выбрался из нее.

На пассажирском сидении лежала банка арахиса. Заметив ее, мальчик набросился на жестяную банку, сорвал крышку, порезав пальцы, начал запихивать пригоршнями в рот соленые орехи, давясь и почти не прожевывая.

Острая боль в груди сделалась ровной, пропитывающей насквозь, тошнотворной. Кровь с пальцев капала на колени. Мальчик с трудом проглотил арахис, нахмурился, вспоминая, что делать дальше. Он протянул руку, пытаясь нащупать ключи в замке зажигания. Вместо этого наткнулся на кнопку стартера. Несколько минут он, наклонившись, внимательно смотрел на нее, а потом зло рассмеялся. И смеялся, пока не потекли слезы.

Он вытер их изрезанными пальцами.

Слезы оставляли на щеках кроваво-грязные разводы.

Потом мальчик сообразил, где находится навигатор, включил его. Разобраться с интерфейсом тоже удалось быстро. Он достал из кармана шортов клочок бумаги, развернул и заторможено вгляделся в написанное там название.

С пятой или шестой попытки он верно ввел данные; навигатор нарисовал маршрут. До места назначения было всего девять километров. Мальчик вспомнил, что скорость пешехода равна четырем километрам в час, — дойти можно за несколько часов, если бы мальчик был способен идти. Все, что могло болеть, болело и ныло.

Мальчику стало обидно. Он зажал ладони в коленках.

Нет, только не сейчас, нельзя сдаваться. После леса, после всего.

Девять километров. Почти по прямой, а там поворот, но можно остановиться, пройтись. Всего ничего.

— Из положения P надо перевести ручку в положение D, выжав тормоз, — внятно сказал он, вспоминая. — Чтобы остановиться, надо нажать тормоз. Чтобы ехать дальше — отпустить. Ехать быстрее — педаль... ехать...

Пару минут он тупо смотрел на руль. Затем перевел взгляд на зеркало заднего вида. Оттуда на него смотрел грязный худой мальчишка с перепачканной кровью мордочкой. Он был симпатичным, но что-то с ним было не так. Потом мальчик сообразил: волосы пацана в отражении были седыми.

— Ехать, — решительно кивнул он и поглядел на пустое пассажирское сиденье рядом. — Да?

Словно дождавшись одобрения, он снова кивнул, коснулся царапин на голом животе. Вцепился в руль. Ноги не доставали до педалей; он привстал. Чтобы руль не загораживал обзор, мальчику пришлось вытянуть шею.

— Выжать тормоз, — он сглотнул. — Тормоз слева. В положение... Да пошел ты, Ромка, я все помню. Не ори... не ори на меня.

Он стукнул кулачком по магнитоле. Защелкали диски, потом заиграла идиотская музыка.

Мальчик накрутил громкость почти до упора.

Он плакал.

***

Дядя Саша протянул ему кусок мяса. Димка помотал головой.

— Как хочешь. Желудок умнее головы.

Ромка лежал поодаль. Димка не смотрел в ту сторону.

Глаза слезились. По спине холодными мурашками бежал страх.

— Ты не бойся, — сказал дядя Саша.

Димка кивнул. Он хотел не бояться.

— Они пустые, нестрашные.

Дядя Саша улыбнулся. В свете костра его улыбка была настолько жуткой, что Димка спрятал лицо в коленки. Ночь с каждой секундой становилась все более невыносимой. Скорее бы утро, — молча плакал он. Скорее бы утро. Серое небо уже не страшное, красно солнышко отведет беду. Трещал костер, выл ветер. Димка прислушивался, — ему казалось, что он слышит, как дышит Ромка.

К горлу подкатила тошнота.

Я справлюсь, — подумал он. И его тут же вырвало.

— Хорошо, — одобрил дядя Саша. — Желудок умнее головы. Его хоть тошнит иногда.

— Воды... можно? — спросил Димка и сам себя не услышал.

Дядя Саша услышал.

— Нельзя.

— Вы и меня?..

— Посмотрим, — добродушно сказал он, откусив мясо. — Ты пока ты, в тебе их нет.

Димке подумалось, что дядя Саша ест Ромку.

Это было не так, но его снова вырвало. Он посмотрел туда, где лежал Ромка. Я пустой, нестрашный, — как будто говорил он, не двигаясь, лежа с открытым ртом. Его лицо было как вымытая классная доска. Из горла Димки вырвался скулящий звук, вой пойманного в ловушку мышонка.

Размазав по лицу слезы, Димка всхлипнул и посмотрел вверх. Небо было серым.

— Еще чуть-чуть и пойдем, как рассветет, — пообещал дядя Саша; его глаза странно блестели. — Красно солнышко отведет беду. Они солнышка не любят, боятся. И меня боятся.

Димка тоже его боялся. Сильнее всего сейчас он боялся дяди Саши и пустого, нестрашного Ромку.

— Он-то, Ромочка, рядом сейчас. Жалко его тут бросать. Сожрут они его, сожрут. Ну, чего молчишь?

— Похоронить... надо, — прошептал Димка.

Он не хотел хоронить Ромку. Он хотел убежать.

Но в лесу были Пустые. Было темно. Здесь хотя бы костер.

— Надо, надо, — недовольно отмахнулся дядя Саша, ударил по своей тени обухом топора. — Ты молчи, я не тебе. Ромочка, что молчишь?

Димка посмотрел на Ромку. Тот лежал с открытым ртом. Он кричит, урод, сволочь ты, он кричит, — хотелось заорать Димке. Но он сидел, уткнувшись носом в коленки, и только всхлипывал.

В лесу раздался хлопок, как будто там стреляли.

Димка крикнул и укрылся курткой.

— Совсем плохо, — сказал дядя Саша. Димке показалось, что он плачет. — Ромочка, отгони их. Тебя все равно сожрут, раз уже начали. А нам пару часов купишь. До рассвета дотянем, похороним. Ты не серчай, что убил. Я не тебя убивал, их. Дим, вылезай из-под куртки, я твои глаза должен видеть.

Это Димка помнил. По глазам дядя Саша знает, — он это он или уже они.

Но сбрасывать куртку ему не хотелось. Он выглянул, закутался, чувствуя, что снова готов расплакаться.

— Вон он, Димка, — дядя Саша показал куда-то в темноту леса.

Димка быстро глянул туда.

Из темноты на него внимательно смотрели чьи-то глаза.

Димка зажмурился и прижался к коленкам.

— Боится. А чего бояться? Не волнуйся, я Димку им не отдам. Тебя не отдал, глупыш, и его не отдам. Мы до озера дошли, жаль, что ты умер, дальше-то легче, легче. Ты зря такой смурной, Димка вон, видишь, тебя боится. Серое небо, заступник лес да святой огонь, солнышко приведи, отведи беду, серое небо, заступник лес да святой огонь...

Бормотание дяди Саши стало трудноразличимым. Димка всхлипнул. Вокруг, в темное за костром, светились десятки глаз, таких же, как у того, что дядя Саша назвал Ромкой. Мальчик уже не мог бояться сильнее, он просто смотрел на них и молча утирал слезы.

А потом они исчезли. Дядя Саша накрыл Ромку покрывалом, и Ромки не стало. Те бугорки под одеялом могли быть чем угодно, — корнями, поленом, рюкзаком. Это был не Ромка.

Его уже здесь не было.

Димка закрыл глаза. Ему хотелось умереть.

Он словно сквозь вату издалека услышал "Дима?", а потом его поглотило тупое красноватое небытие.

Вот бы не проснуться, — решил он.

***

Проснулся он от холода. Ему показалось, что прошло несколько минут с момента, когда он заснул. Но встать мальчику едва удалось, — все тело затекло.

В голове что-то шумело, глаза болели. Высохшие слезы неприятно стягивали лицо. Вокруг был туман. Рядом с тлеющими угольками сидя спал дядя Саша. Хорошо, — подумал Димка. Это мне приснилось. Ромка живой. Вон он спит.

Он посмотрел на Ромку, накрытого одеялом, и все вспомнил.

Сегодня было не страшно.

Сегодня было очень больно. Как на третий день вторжения, когда Ромка с тоской сказал, глядя на огонь:

— Маму жалко.

Тогда Димка понял, как бывает по-настоящему больно.

Мальчик отвел взгляд от мертвого Ромки, отошел от лагеря, — утром Пустые не ходят, солнышко отведет беду, — добрался до оврага. Расстегнул шорты, приспустил их и начал справлять малую нужду. В утреннем полумраке оказалось, что руки у него очень грязные. Это из-за дров, — понял он.

Закончив, Димка застегнулся и, пошатываясь, пошел к озеру.

В воде плавали мелкие рыбешки. Когда мальчик коснулся воды пальцами, они бросились в рассыпную, но потом вновь собрались в стаю и уплыли. Димка помыл руки, умылся, набрав воды в ладони. Под ногой раздался треск, — это он наступил на ветку. Испугавшись этого звука, Димка едва не упал в озеро, съехал ногой к воде, но удержался.

Они были в лесу уже несколько недель.

Вчера Димке хотелось, чтобы дядя Саша убил его, а не брата. Ромка почти не боялся, он был старше, был смелый и сильный. А я боюсь, — думал Димка, — и без него перепугаюсь до смерти.

Хорошо, что сейчас утро. Днем можно идти. Днем не страшно. Лес когда-нибудь кончится. Но сегодня эта мысль не радовала. Сегодня было очень больно.

— Солнышко, солнышко, дай день, воды да хлеба... — шепотом начал он молитву, но слова застревали в горле. В футболке было холодно; мальчик пожалел, что не взял куртку.

Возвращаться в лагерь не хотелось.

Там спит дядя Саша и мертвый Ромка.

Димка ненавидел и боялся.

Его начала бить дрожь. Глядя на дрожащие пальцы, Димка почувствовал, что ему смешно. Затем его стошнило какой-то слизью. Показалось, что он умирает. Это было одновременно и смешно, и страшно.

— Сол... солн-н-ныш... ко, да-дай...

Молитва не помогала.

Мальчик лег, обхватив себя дрожащими руками, и посмотрел на небо.

Солнышко было скрыто тучами.

***

— Посмотри мне в глаза.

Димка покорно встретился с ним взглядом.

— Хорошо, — дядя Саша кивнул. — Еще одну ночь пережили.

— Долго еще?

— Еще чуть-чуть.

Еще одной ночи я не выдержу.

Куртка, покрытая росой, не согревала.

— К озеру, значит, ходил?

— Ага.

Потом Димка упал, потому что дядя Саша врезал его по лицу. На секунду мир стал красным, шум в голове стал сильнее. Во рту мальчик почувствовал кровь.

— Я тебе сколько раз говорил без меня никуда не ходить?

Димка молча глотал слезы.

— Я спрашиваю.

— Много.

— Не слышу.

— Много!

— Так куда ты поперся, сукин сын?

— Умыться.

— Ты сейчас кровью умоешься.

Что-то упало рядом с металлическим звуком. Еще до того, как Димка посмотрел в ту сторону, он понял. Нет, только не это. Я не смогу.

— Не надо...

— Ты предлагал его хоронить?

— Нет... не...

Димка разревелся по-настоящему.

— Рой яму.

Он убьет меня, — понял Димка. Сейчас я вырою яму, а он убьет меня. Он — сначала Ромку, а теперь меня. Лучше уж Пустые, чем он.

Мальчик взял лопату. Он был слаб, но нужен был один-единственный удар по голове. Это убьет дядю Сашу. И все кончится.

А что потом? Вечером в лесу снова загорятся огоньки, в сумерках начнут тенями бродить Пустые, они сожрут его. Димка понял, что выхода нет. Он бросил лопату, закрыл лицо ладонями.

— Плакса. Девчонка.

Говори, что хочешь. Говори, что хочешь.

— Жаль, что они не тебя сожрали, а Рому.

Жаль, что мы тебе поверили и пошли с тобой, — подумал Димка. Жаль, что ты убил его. Жаль, что я живой. Но вслух мальчик выдавил из себя лишь короткое:

— Жаль.

Понемногу Димка успокоился. Сел на покрытую листьями землю, обхватив руками ноги. Он пытался вспомнить лицо Ромки, но у него не получалось. Только лицо с открытым ртом пустого, нестрашного Ромки, которое было очень страшным.

Он сейчас под одеялом, — подумал Димка. Было холодно.

Мальчик почувствовал на своих плечах осторожные прикосновения дяди Саши. Ему захотелось сжаться, исчезнуть, провалиться сквозь землю, только чтоб дядя Саша его не трогал.

— Ну прости, Дим. Прости.

То же он говорил Ромке, когда всадил ему нож в живот. Прости, Ромочка, прости. Пожалуйста, не надо, — говорил брат. Димка с силой вытер глаза ладонью.

— Мне даже хуже, чем тебе. Ночи нелегко даются. Они меня боятся, но мне все труднее их отгонять. Ты их не слышишь, а я слышу. Сашка, говорят, Са-ашка, знаешь, говорят, кто тебя защищает? Я их штук сорок убил. Я им не отдам тебя. А ты, дурачок, один по лесу ходишь. И Рома умер что, просто так? Чтобы ты им отдался?

Утро, — хотел сказать Димка. Пустые ночью только. Вы сами говорили.

Но промолчал, вытирая слезы.

— Пойми, Ромка стал бы одним из них. И через него Пустые добрались бы до тебя. Ты его любишь, поэтому на все пошел бы, и тогда... Сегодня уже все, уже озеро, сегодня тебя солнышко увидит.

Димка тронул разбитую губу пальцами.

На пальцах осталась кровь.

— Я сорвался, прости. Они на нас сильно давят. Не уходи никуда без меня.

Дядя Саша отошел, взял лопату из рук мальчика. Димка сел к нему спиной, глядя в лес и слушая, как лопата ударяется о землю. Неужели зароет Ромку, как собаку? — подумал он, чувствуя, как в груди что-то колет на вдохе. Димка вспомнил, как в школе они столпились в кучу у двери кабинета, где их заперли, когда случилась тревога, слушали, что происходит за дверью, вспомнил, как они пахли все вместе. Потом всех одноклассников забрали родители, а за Димкой пришел Ромка. Теперь его нет.

Теперь никого нет. Всех сожрали Пустые. Их глаза видно в темноте.

Пусть и меня сожрут, — решил мальчик. Все равно. А дядя Саша пусть зароет меня рядом с Ромкой.

Он провел рукой по темным волосам.

— Дядь Саш.

— Что, Дим?

— А кто тебя защищает?

Димка смотрел в лес, слушая, как лопата ударяется о землю.

Ответа он не дождался.

***

Днем похолодало еще сильнее. Пошел дождь.

Димка смотрел на небольшой холмик земли, на который падали тяжелые капли, и только сейчас понял, — все. Они с дядей Сашей остались одни. Хотелось расплакаться, но слез не было. По щекам стекал дождь, а Димке было все равно. Он молчал, глядя на могилу Ромки. В голове было пусто, лишь изредка сквозь боль возникали какие-то обрывки мыслей. Иногда в грудь как будто впивались иглы. Мальчик задерживал дыхание, потом осторожно выдыхал, — тогда иголки в груди кололи не так больно.

Школа, видеоигры, футбол, плакаты с Рэнди Ортоном на стене, любимые книжки были в какой-то другой жизни. Димка-в-лесу понятия не имел, зачем все это нужно. Он задумался о том, сожрали тени Рэнди Ортона или нет. Ему стало смешно.

Дядя Саша хмуро смотрел на мальчика, но ничего не говорил. Он ходил злой все время, пока шел дождь.

Кеды мальчика промокли, ноги чуть ли не до колен были забрызганы грязью. Он посмотрел на свои руки. Между пальцами стекала вода, они дрожали. Зачем мне выходить из леса? — спросил Димка у дрожащих пальцев. Зачем, если я здесь стал другим? Ему казалось, что его тоже начали жрать, что от Димки-до-вторжения не осталось ничего, кроме тела. Но у Димки-в-лесу дрожали руки, кололо в груди на вдохе. У Димки-до-вторжения ничего подобного не было. Он, — тот, кто он сейчас, — никому не нужен.

Димка вспомнил, как они с братом убегали из города. Как Пустые смотрели им вслед, как шли за ними. Он не видел их, но знал, что они рядом. "Дим, это дядя Саша", — в голосе Ромки звучала гордость тем, что он знает дядю Сашу. "Он поможет, он...". Он убьет тебя, Ромка. Вот и вся помощь.

Молитва звучит так: солнышко, солнышко, дай день, дай воды да хлеба, заступник лес да святой огонь, схорони от пустых, от черных, от глаз во тьме. Это Ромка научил, они как-то ночью еще до вторжения ее читали. Было страшно, жутко — не так, как в лесу ночью, а как-то по-веселому жутко. Только что это за молитва, от которой жуть берет?

Солнышко.

Да бред это собачий. Нет и не было никакого солнышка.

Есть только дождь и дрожащие пальцы.

Минуту спустя Димка понял, что улыбается.

Ему это все надоело. Он развернулся и встретился взглядом с дядей Сашей. На мгновение Димку обожгло надеждой на то, что тот, увидев в карих глазах мальчика пустоту, всадит ему нож в грудь, туда, где и так колет. И все это кончится.

Дядя Саша только кивнул в ответ.

— Все в порядке.

— Все в порядке, — эхом отозвался Димка, чувствуя, как дергается левый глаз.

***

Дождь кончился.

Дядя Саша снял с Димки промокшую куртку, закутал в одеяло. Спустя полминуты до мальчика дошло, что это за одеяло. Он хотел сбросить его, но в нем было тепло, а Димке уже осточертел холод. Ромка был накрыт не той стороной, которой я касаюсь одеяла, — решил мальчик. Его передернуло. То ли от холода, то ли от собственного лицемерия.

— Костер не разжечь. Плохо.

Димка кивнул.

— Ты сегодня ничего не ел.

Димка кивнул.

— Надо поесть.

— Не хочу.

— Надо. Рому помянуть.

Это Димке не понравилось. Он нахмурился, но взял протянутый кусок хлеба и начал медленно его жевать. Эта поляна, этот холмик, овраг, куда он утром мочился, озеро — все это казалось Димке невыносимым.

— Надо идти, дядь Саш.

— Дима. Сегодня надо побыть здесь.

Димка воспринял это спокойно. Только дрожь стала сильнее.

— Рома, он тут будет еще три дня. Он нам нужен, без него я не смогу тебя защитить. Надо, чтобы солнышко тебя узнало. Дима. Послушай меня, Дима. Дима!

Из рук выпал недоеденный хлеб.

Да что со мной? — удивился Димка. На мгновение он словно увидел себя со стороны, -- маленький, дрожащий мальчишка, зрачки которого до предела сужены. Надо идти, — вроде бы сказал дядя Саша. А, может, и не сказал, но Димка понял: надо.

К озеру он шел спокойно.

Мне плевать, — думал он. И это было правдой.

— Не сюда, — услышал он. — Левее, там, где песок.

Остановившись у самой воды, мальчик поднял взгляд на серое небо. Покрытое тучами, оно казалось выжженной холмистой землей. Димка чуть не упал; ему показалось, что сейчас он оторвется от земли и свалится на эти серые холмы.

— Раздевайся.

Димка покорно сбросил одеяло. "Он меня им накроет. Как Ромку". Медленно расшнуровал мокрые кеды, снял их и поставил рядом с одеялом. Дядя Саша его не торопил. Мальчик снял носки, стал босыми ногами на берег; песок обжигал холодом. Следом на покрывало упали шорты.

Мальчик оглянулся.

Дядя Саша кивнул.

Мне плевать, — снова подумал Димка. Снял трусы и, скомкав, выбросил их подальше. Все настолько просто, что хоть кричи. Он взялся за крестик, вопросительно посмотрел на дядю Сашу. Тот неопределенно покачал головой.

— Это оставь, если хочешь.

Димка подумал и решил, что хочет.

Было странно стоять нагишом под серым небом. Интересно, — он улыбнулся, потому что где-то там на выжженных серых холмах тоже стоял голый пацан, — как его зовут? Хорошо бы Ромка. Димка посмотрел вниз, на свое тело, поджал пальцы на ногах, потому что под них забивался холодный песок. Озноб пропал, в голове была вязкая каша.

Он смотрит на меня, — понял он.

— Иди в воду.

Несколько мгновений мальчик пытался сообразить, кто это говорит. Потом вспомнил, — левая рука задрожала, он закашлялся. Но покорно пошел в воду.

Она оказалась удивительно теплой. Плескалась между ног, лизала икры.

— Стой.

Димке хотелось войти в воду поглубже, но он остановился.

— Не на час, не на день, не на месяц, не на год, а навек и на всю жизнь, солнышко, узри своего сына Дмитрия, дай ему свой лучик, поцелуй его, дай ему силу...

Мальчику почудился в лесу какой-то вой. Они днем не ходят, — успокоил он себя. Пустые боятся солнышка.

— ...и возмутися вода от облак, сыдоша с воды на тридесять поприщ окаянных, нечистых, пустых...

По озеру пошла рябь. Затем вода стала ощутимо толкать мальчика. Димка хотел оглянуться, но не стал. Голос дяди Саши стал сильнее, громче, а вой из леса повторился уже ближе. Они днем не ходят, — сказал он себе снова, но тут же понял: они все идут сюда.

Димка машинально взялся рукой за нательный крестик.

— ...многие есть их родов и тварей, ведомые и неведомые пакости, зло... зло... заткнитесь...

В голосе дяди Саши прозвучала невыразимая боль.

— ...пакости, зло и действия творимы. Прокляты будете солнышком, видимые сыном его Дмитрием, слышимы... зло... зло творю, ругаю, горжусь, ненавижу!!!

Димка вздрогнул.

— Ненавижу, детей гублю, похоть, плоть и душу отнимаю!

Дядя Саша страшно рассмеялся. Димка не выдержал и обернулся.

Они стояли на берегу всей уродливой толпой. Димка видел их полупрозрачные тела. Пустые были похожи на неестественных, карикатурных людей, словно они видели человека лишь на картинках и теперь старались походить на него. Их мимика тоже была совершенно не человеческой — казалось, Пустые одновременно двигали всем лицом, плакали и улыбались, злились и горевали, смеялись и хмурились. Мальчика затошнило.

Пустые пили дядю Сашу.

Он умирал.

— Солнышко, — зашептал Димка, зажмурившись, — солнышко, дай день, дай воды да хлеба, заступник лес да святой огонь, схорони от пустых, от черных, от глаз во тьме. Отче наш, иже если... солнышко...

Когда он открыл глаза, на берегу никого не было.

Его живота касался луч солнца, прорвавшийся через облака.

***

Чуть позже, когда Димка дрожал на берегу, окончательно распогодилось. Мальчик пытался заставить себя что-то делать и куда-то идти, но сил хватило только на то, чтобы выйти из воды и сесть на берегу. Он не знал, что делать. Он не знал, куда идти. Ему было все равно.

Хотелось домой. Хотелось проснуться в своей комнате, на верхней кровати, чтобы все это оказалось только сном. Рассказать Ромке. Он бы потом что-то нарисовал, он умеет. Но Ромка мертвый, а Димку ночью сожрут.

Это нечестно, — глядя на воду, подумал мальчик.

Надо было идти. Собрать вещи и бежать.

Еще минуту, — решил Димка. Еще минутку посижу и пойду.

Было тепло.

Или холодно?

Димка не знал.

***

Шли минуты.

***

Уже вечером, когда солнце уже садилось за холм, к Димке подошел дядя Саша и сел рядом.

— Почему не оделся? — с трудом спросил он.

Димка не ответил.

— Не ушел, значит.

— Нет.

Дядя Саша печально улыбнулся.

— Я отбился, Дим. Посмотри мне в глаза.

Димка покорно посмотрел. В глазах дяди Саши мелькали тени, чувствовалась пустота. Это по-настоящему испугало Димку, он отвел взгляд.

— Ты видишь. Теперь и тебя солнышко знает, только смысла никакого, ничего тебе передать не успею.

— Не убивайте меня, пожалуйста, — вырвалось у мальчика.

Пожалуйста, не надо, — говорил брат.

Рядом с Димкой упал тяжелый нож в кожаных ножнах.

— Это не тот. Тот я закопал... с ним; так положено. Бери. Будешь умным, сам зарежешься. Но ты не зарежешься, потому что трус. Тебя жрать будут, а ты и не пикнешь. Пустой из тебя получится — загляденье.

Димке захотелось зарезать дядю Сашу прямо сейчас. Он взял нож двумя руками, вытащил из чехла и смотрел на то, как солнце отражается от клинка, пока не понял — не сможет.

— Хочешь жить?

Мальчик промолчал.

— Хочешь жить, спрашиваю?

— Да.

— У тебя два дня. Я сначала с тобой пойду, прикрою, но потом отстану — убью их сколько смогу, а там... ну ясно, короче. Два дня Рома будет тебя охранять, потом конец. Иди даже ночью, с ним Пустые тебя не тронут. Человека не бойся, людей тут нет, ну а если волки — даже лучше будет, Пустым не достанешься. Если будет совсем туго, бей по земле вот так, рукоятью, — отстанут ненадолго. Если почувствуешь, что кто-то так вот как будто гладит по затылку, тогда... нет, это сложно, не запомнишь. Тогда лучше нож в горло. Они будут с тобой говорить, — не слушай... ох ты, черт...

Дядя Саша замолчал, поморщился от боли.

— Погоди, я посмотрю, — он закрыл глаза, протянул руку к лесу. — Да... да. Там будут машины, когда дойдешь. Водить умеешь?

— Н-нет.

— Ну конечно, можно было и не спрашивать, — его лицо стало злым. — Вы же ничего не умеете, разве что с ясными, улыбающимися мордочками вешать лапшу на уши мамашам. Они, Пустые, думаешь, зря столько ждали? Как бы не так. Я даже не про наговор на три креста; простейшие вещи не умеете сделать, ни-че-го, — только кнопки нажимать. Хотите пить — нажали кнопку, вот вам банка с пойлом, которым только трубы чистить. Постирать — кнопка. Еда — достал пакет, кинул в микроволновку, нажал кнопку. Даже в футбол поиграть, пострелять, это любой пацан любит, — и то на компьютере надо нажать пару кнопок, и все довольны. Ни дров нарубить, ни костер развести, мясо пожарить, дичь убить... вы, по-моему, даже читать разучились. Зато гордости сколько! Торжество науки! Прогресс! Свой хер в веб-камеру на весь мир показывать — вот он ваш прогресс, и цена ему такая же. Где теперь ваша наука, а? Сильно тебе твой мобильник с десятком игрушек помог? Ты сейчас жопой сидишь на футболке, — это кто на ней? Человек-Паук? Где Паук? Победил врага? И взяли, понятно, людей тепленькими. Человека жрали, он умирал, а остальные смотрели и жили дальше. Никто и не замечал, что их, Пустых, было все больше и больше. Вторжение... придумали тоже. Они не с других планет, как твои ученые орали, они отсюда, куда как пораньше людей появились. А люди их однажды загнали куда следует, и они... долго, терпеливо ждали. И дождались, — и победили. Блицкриг, т-твою мать. Одно дело бороться с волками, совсем другое — с комнатными собачками. Ни одна из таких шавок не выживет в лесу, Дима. Ох, Дима, Дима... ты — щенок. Рома был волчонком, но глупо, так глупо отдался... эх... Он ведь из-за тебя подставился. Любил тебя.

Дядя Саша замолчал. Снова поморщился, пригладил бороду.

— Страшно? — спросил он, неприятно улыбнувшись.

Димка кивнул.

— И мне страшно. Ладно, делать нечего. Слушай дальше и постарайся запомнить. Если услышишь выстрелы там, или взрывы — пальцы вот так сделай, — понял как? — и в ту сторону махни. И не останавливайся. Если заметишь какого-то человека кроме меня или Ромы, отвернись, перекрести. Только не глядя! Посмотришь — пропадешь. Если...

Димка молча слушал. Это было бессмысленно. Но он слушал. Он весь был пропитан нереальностью настолько, что его уже ничего не удивляло. Димка не хотел ни с чем бороться, не хотел мстить, не хотел ничего знать. Силы оставались лишь на то, чтобы беспомощно жить.

— Все понял?

— Да.

— Не слышу!

— Да!

— Одевайся.

Правая рука мальчика крепко сжимала нож.

Он начал одеваться. Одной рукой делать это было трудно, но выпустить нож Димка не решался.

— Футболка? С Пауком-то? С героем!

Мальчик, пропустив мимо ушей насмешку, влез в кеды, посмотрел на футболку. Смятый Паук выглядел жалко.

— Не хочу.

— Надень куртку, ночью холодно. И возьми вот... — дядя Саша дал ему сложенный листок, — тебе сюда. Там еще остались те, для кого мир сложнее кнопок, которые ведают. Они помогут, если доберешься. Я написал там.

— Дядь Саш. Я доберусь.

Дядя Саша бросил взгляд на Димку. И вздохнул.

— Верю, Дим, — его тон изменился. — Хотя знаю, что не доберешься. Пока будешь идти, молись постоянно. Молитвы знаешь?

— Про солнышко.

— Это наговор. Молитвы знаешь?

— Не. "Отче наш" только.

— Вот оно как, — в голосе дяди Саши было удивление. — Откуда?

— Мама научила.

— Молодец твоя мама. Эй, только не плачь.

— Хорошо, — кивнул Димка.

И все-таки заплакал, но взял себя в руки, вытер слезы левой рукой.

Дядя Саша посмотрел на нож в правой руке мальчика. Наклонился и завязал ему шнурки.

— А они... те, люди, дядь Саш. Они помогут?

— Не знаю. Их, волков, всего горстка. Но остались те, кого Пустые не могут сожрать. Должны, должны остаться. Они тоже... даже собаки огрызаются, если их бить. Если... короче, соберите их. Мы, люди уже победили один раз когда-то. Все может быть.

Он с трудом поднялся. Сделал шаг к Димке, обнял его.

— Все, Димаська. Прости меня за все, прости, пожалуйста. И за Рому прости, иначе было нельзя. Если выдержишь эти два дня, то прости и за это. Ты не знаешь... ты представить себе не можешь, что тебя ждет.

— Не хочу представлять, — буркнул Димка. — Хочу жить.

Солнце почти село. В лесу темнело очень быстро, ночью не было видно даже собственных рук. Димка решил, что сейчас это и к лучшему.

Дядя Саша вздохнул и отстранил мальчика.

— И правильно. Идем, Дима. Солнышко отведет беду.

— Солнышко отведет беду, — эхом отозвался Димка. Улыбнулся.

Рядом с ним молча стоял пустой, нестрашный Ромка.