* * *

Ничего-ничего – тут я, с краю присяду.

Батю, небось, схоронили? Да так, догадался: тоска в глазах и думы о прошлом. А моего, вишь, на покосе чуть не до смерти прижучило. Нет, не убило. Сейчас расскажу. Шли мы с ним полдничать, гроза налетела. Батя на плече косу нёс. Его молнией в косу и шваркнуло. Отлежался к вечеру. Смотрим, вроде ничего. Только перед ночлегом дознались: почернел он весь, от пояса и ниже. Я-то позже приметил, когда в баню ходили. Чёрный снизу стал папаня, навроде зомби, из земли вырытого. Ну, фильмы такие есть, про живых мертвецов...

 

И началось!

Не стало матери покоя ни днём, ни ночью. Оттого что у папашки, рядового прежде мужичка, небывалая появилась эта... эрекция. Тут мы, детки-погодки, пошли-поехали один за другим. А старшеньким я – первенец, значит. Мать после третьих родов умом вроде как поехала. Кликать меня стала на нерусский манер: Тони да Тони! В школе у них, что ли, испанский был заместо французского? Батя дивился на неё, а меня всё уговаривал: Станик (это я, Станислав то есть), ты на рожон не лезь! Мать есть мать, что бы ей в голову ни взбрело...

 

А сам, кочет неугомонный, только и знал, что топтать на огородах кого ни попадя!

Ну, и дотоптался: смял как-то в грядке Клавку, жену участкового. Та отстоялась, всё вроде бы ничего. Потом в крик, потому как ссильничали её. Ну, участковый, как водится, с вечера пьян был в дрезину. Пришёл он с утра в огороды батю арестовывать, а тот что-то резкое возьми ему и скажи. Участковый – бац! С "макарова". Батя с копыт. Я подбежал, участкового в ухо и мотанул. Мне как раз четырнадцать сравнялось, здоровеннейший был бычок. Не то, что нынче, после второй отсидки. Участковый тоже – брык в борозду, и заскучал. Ну, соседи донесли на нас, само собой. Прислали из района газик. Закоцали в наручники... и хоп-па! Три года врезали по малолетке. Участковый, гад, неделю в себя не приходил. Тётя Клава пыталась было в отмазы, но ей строго указали – не лезь! Семья, мол, давно на подозрении.

 

И правда, неладно было в семье.

Я, к примеру, мог, осерчав, любого взглядом в грудь или в спину двинуть. Толкну мысленно, он и летит долой с копыт. Раз, эдак вот, по осени мотоциклиста с моста спихнул: он нас с Нюркой грязью созору окатил. Нюрка, это сестра моя, на годик младше. Нюрка свой талант заимела: взглянет косо, и платье на людях вспыхивает.

Боялись нас, говорили – приворожённые, ведьмины детки. Яша, младшенький, тот больше с электричеством баловал. Лампочку в руке зажигал, а когда свет в деревне пропадёт – мы телевизор через него смотрели. Возьмёт вилку с проводом в руку и сидит, тихо потрескивает, да искорки по нему голубенькие бегают.

Мама батю недолго пережила. Вернулся я из колонии, а Нюрка с Яшкой остатний хрен без соли доедают. Мать без конца больна. Не встаёт уже. Денег нет никаких, помощи не дождёшься. Двинули однажды в город с корешами. Тут-то я повторно и загремел...

 

...То есть, конечно, прыгали доброхоты: в интернат, мол, поедете!

Яшка им так, ехидненько: а может, сразу в клинику, для опытов? Яшка, он горбатенький получился, но умный, как Часослов. Пальца в рот не клади! Ну, поохают приезжие, да и отступятся. Киностудия как-то приволоклась... фильм развлекательный снять. Так Нюрка им камеру подожгла, быстренько провода смотали. Что ж, мать поболела-поболела да умерла, лишились мы последней защиты. Соседи с жалобой: мол, боимся мы этих приворожённых! Отселяйте куда-нибудь. Тут сельсовет, конечно, не задержался. Быстренько сваяли новое дело, покидали шматьё наше лихое в грузовичок, и на сто первый километр! В Волосовский район свезли, к бомжам да проституткам. Ладно. Работать снова не задалось. Грядки в запустении, одни лопухи.

Да и что ты с этой глины возьмёшь?

 

Вышел я, помнится, поутру на задворки, в выгребную яму погадить, а потом вдруг завопил, будто вспомнил что. Простёр, знаешь, руки пошире в небо, взмахнул ими... и полетел! Над садиком нашим выстрелил в полминуты. Потом над домом нарезал пару-тройку кругов. Гляжу, Нюрка с Яшкой наружу высыпали, смотрят на меня. Приземляюсь кое-как, вроде начинающего кукурузника... движения им показываю. Что делать, чтобы улететь-то. А улететь мы сразу решили. Яшка, тот моментально взлетел! Такой, знаешь, горбатый истребитель времен Великой Отечественной. Я их в кино... нет, по телевизору в колонии видел. А Нюрка поначалу боялась, руками всплёскивала – ну, мы её с двух сторон подхватили.

 

Так и улетели.

Сейчас? У моря какого-то живём. Тепло, кругом виноградники. Чудаки какие-то, в самую жару Новый год празднуют. По-нашему понимают – тоже, видать, Россия! Еды на грядках навалом... а где мы теперь да что, нам без надобности. Избушка есть, и слава Богу. Добро чужое нам ни к чему, зла бы на руку не поймать. Вернулся вот, ключи от дома под порог закинуть. Кого-то в нашу развалюху, видно, снова пришлют... Нюрка говорит, сейчас в больших городах неплательщиков из ипотечных квартир выселяют. Откуда она знает, сикуха – никак не пойму! Только Нюрке мы с Яшкой завсегда доверяем.

Родная кровь.