Тишайший уголок, смиренное кладбище. Одно из немногих в черте города, не превращенных в парк. Из-за горки, то ли чумной, то ли холерной. Дмитрий точно не помнил, поскольку не вникал в историю маленького пятачка на своем участке. Криминальный элемент не привлекает, проблем не создает, и ладно. Небольшой по городским меркам квадрат земли, обнесенный высоким глухим забором, и вправду был спокойным. Тихим.

Тс-с…тишина ворвалась, безжалостно растоптала малейшие шорохи. Утопила в себе – не выплыть. Дмитрия несильно хлестнуло по щеке. От удара он встрепенулся, будто вынырнул из непривычного среди городской сутолоки безмолвия.

Узкий проход между рядами оград не давал простора для маневра. Воспользовавшись этим, ветка шиповника, распрямилась и бесцеремонно ткнула в лицо. Шипы неглубоко процарапали кожу. А ведь больно, черт побери!

– Эй, аккуратней там, – прикрикнул Дмитрий, – без глаз оставишь!

Идущий впереди мужчина обернулся, не понимая, что произошло, и в чем его обвиняют. Но, увидав картину "нетяжких телесных", нанесенных старому другу, виновато улыбнулся и сказал:

– Прощения просим. Я случайно.

– Ну да, знаю я тебя. Каб специально, вообще убил бы.

– А ты все не меняешься, ворчишь как старпер. Воздухом вон дыши. Небось, совсем закис у себя в кабинетике?

И тут же, без перехода:

– Дим, а может, вернешься? Место твое восстановим, только скажи. Ребята скучают, Софочка все про тебя спрашивает.

– Лучше в кабинете, чем за тобой по кладбищам таскаться, – буркнул Дмитрий.

– Так твой участок, гражданин участковый.

– Участок мой, а покойник – это уже твоя епархия, Леха.

Он отшучивался, поддерживая дружескую перепалку. Но в груди нарастал ледяной комок неприятного предчувствия.

Тишина почему-то не давала от себя отвлечься. Давила, пригибала к земле, тяготила. Казалось бы, что такого? Кому шуметь на недействующем городском кладбище? Даже на могилы давно никто не ходит. Последних родственников перехоронили уже за чертой города. Благодать безмолвия… Но было в ней что-то неописуемо гадкое. Как ощущение на ладонях оконной замазки, что воровали в детстве со стройки. Соскреби всю, а между пальцев останутся жирные пятна. Подвигаешь ими, и снова противно, ух, мерзость же…

– Вот, заходи, товарищ внутри… дожидается, – Леха махнул рукой в сторону сторожки кладбищенского смотрителя.

Труп лежал лицом вверх, руки-ноги раскинуты звездой. Ни дать, ни взять – прилег человек отдохнуть, потянулся, да и не поднялся больше. Пустые глаза безмятежно смотрели вверх.

– Кто он?

– Бомж, похоже. Ты это… аккуратней. Под ноги глянь.

Дмитрий опустил взгляд. Предупреждение было не лишним. В пол вокруг тела кто-то вбил небольшие гвоздики. И обтянул по периметру несколькими витками капроновой нити.

У Дмитрия неожиданно всплыл в памяти рассказ из детской книжки. Кажется, так в пустыне можно от скорпионов защититься. Или от змей. Еще почему-то припомнился Хома Брут со своим кругом. Но как бы то ни было, тому, кто возлежал внутри контура, эта конструкция точно не помогла.

И еще Дмитрий заметил, что тишина вокруг тела стала почти одуряющей. Казалось, сгустилась настолько, что воздух вот-вот застынет и упадет на землю.

– Странно, – наконец произнес он.

– Вот и я говорю. Странно – не то слово. Потому тебя и позвал, – откликнулся Леха очень тихим голосом.

– А я думал, просто так. В гости на чаек. Думал, рад меня видеть.

– Это тоже. Просто жмурик этот, он несколько дней пролежал точно. А запаха нет. И причины смерти непонятны. Как сам лег и умер.

– Может, проспиртовался? Как его вообще обнаружили? Здесь же не ходит никто. Мог и месяц пролежать, – уточнил Дмитрий.

– Давеча грозой дерево повалило на ограду. Озеленители почти сутки добирались, чтоб убрать. Далеко же, от них целых пятнадцать минут езды. Короче, доехали с божьей помощью, давай ствол пилить, а одному приперло по нужде. Так он, видать, покойников постеснялся: нет, чтобы отойти тихонько в кусты, в сторожку побежал. Смотрителя же давно нет. А тут это. В общем, хотел пописать, а заодно и …

– Ладно, Леш, я тебя попрошу только… – прервал Дмитрий.

– Все, что хочешь. Могу за пивком сбегать, надо? – пошутил Леха по инерции. Казалось, ему так же не по себе, как Дмитрию. Хотя давно должен был привыкнуть.

– Ты людей своих убери. И сам погуляй минут пять-десять.

– Понял-понял. Не трогай тут только ничего.

Дмитрий посмотрел на него так укоризненно, что тот смутился.

– Виноват – херню сморозил. Счас всех разгоню. Как будешь готов, свистни.

Через пару минут шаги последнего из опергруппы затихли поодаль. Уходя, Леха махнул рукой и попытался подмигнуть. Вот только выражение его глаз не нравилось Дмитрию все больше. На секунду померещилось, что в них мелькнул почти животный ужас. А ведь Леха не первый год в поле. Не вчерашний практикант-стажер, чего только не насмотрелся за годы работы.

Труп все так же покойно лежал, уставившись вверх невидящим взглядом. Собственно, а что ему оставалось делать? Дмитрий еще раз осмотрел намотанную на гвоздики нить. Кому она могла понадобиться, вот вопрос? Сатанисты? Хотя те, вроде, пентаграмму рисуют, надо будет в книжках посмотреть. Или нет – пусть Лешка смотрит, это ему нужно. А он сам глянет сейчас разок, и все. Быстренько. Только ради друга. Иначе черта с два согласился бы снова пройти через что-то подобное.

Дмитрий присел на складной стульчик, явно принесенный кем-то из опергруппы. Закрыл глаза. Глубоко вздохнул, как аквалангист перед погружением. Расслабился, стараясь заранее отстраниться от того, что сейчас может увидеть.

Когда-то давно ему не верили даже родители. "Мам, ты светишься алым". Она озабоченно всматривалась в его лицо, клала ладонь на лоб – нет ли жара. Но все было в порядке, а она продолжала светиться. Только цвет менялся на зеленовато-серый – цвет тревоги и злости. Его водили к врачам, те беспомощно разводили руками – и тоже светились, но не так ярко, как мать. В день, когда он устроился в убойный отдел, мать засветилась темно-синим. Позже он догадался – то был цвет отчаянья. Она желала для него другой судьбы. А он выбрал свою непростую дорогу и пошел по ней, стараясь хоть немного уменьшить удельный вес зла в мире.

А потом к цвету добавились запахи. Конечно же, они не имели общего с обычными ароматами. Просто надо было это как-то назвать. Как можно описать растворенную в пространстве взвесь ярости, облако боли, вонь безнадежности? Или наоборот – освежающие струи надежды, волны счастья. Только ощутить…

На работе заговорили о его "сверхъестественном чутье". Стали поручать запутанные дела. Звездочки посыпались на погоны.

А потом цвет и запах дополнили звуки. Мертвые тела "вопили", выбивая землю из-под ног. Ревели, выворачивая душу наизнанку. Мозг плавился, напрочь отказываясь соображать и принимать решения. Психика трещала по швам. Дмитрий засомневался в собственной нормальности. И ушел. В участковые. Снова огорчив мать до ярко-фиолетового цвета.

И вот сейчас ему грозило вновь окунуться в былое безумие. Лешка, будь проклят, старинный друг! Если б все могли слышать голоса земли, на ней не нашлось бы места, чтоб спрятаться…

Дмитрий аккуратно приоткрылся, опасаясь наплыва чужой боли, в каких бы образах она не воплотилась… И не почувствовал ничего! Неужели способности, чем бы они не были, оставили его?

Пустота. Ее кокон окружал труп, будто он никогда не был живым. А потом она будто надвинулась на Дмитрия. Словно место, из которого кто-то жадной когтистой лапой выдрал малейшие ошметки жизни, жаждало вновь ощутить в себе ее трепетание. Заполниться хоть немного. Впитать, заместить. И Дмитрию снова стало страшно – до дрожи в коленях, до тошноты. Будто что-то огромное, вечно голодное примерилось поглотить его самого.

Он с трудом выбрался наружу, закрываясь от своих ощущений, пытаясь отбросить их, тут же забыть.

– И что там? – с надеждой спросил по возвращении Леха.

Дмитрий прохрипел устало:

– А пес его знает. Хотелось бы сказать больше, но прости – пес знает.

Лехино лицо тоже почему-то было пепельным. Он на глазах осунулся и буквально постарел лет на десять.

– Вот, и каких зацепок мне дальше искать? – спросил Леха с притворной веселостью. – Людей куда посылать?

Дмитрий пожал плечами.

– Ты побудешь тут? А потом я тебя до участка подброшу?

– Нет уж, хватит с меня покойников, – отказался Дмитрий, – отвык я от них. К живым людям пойду. Заодно и пешечком прогуляюсь. Не переживай, если что в голову придет – тебе брякну. Номер-то не поменялся?

– Старый, – Леха пожал Дмитрию руку, но как-то совсем уж вяло, безвольно. Не пожал, а так – обозначил. Обернулся и исчез в зарослях.

 

В участок Дмитрий не пошел: понадобится – разыщут. Ноги сами привели его в небольшой уютный дворик, примыкающий к ограде недавно построенной школы. Старые, кондовой хрущевской застройки, дома. За ними – гаражи. На первый взгляд, обычный двор, ничего примечательного. Дмитрий уже и не помнил, когда забрел сюда впервые. Но с тех пор приходил с завидной регулярностью. Едва ли не чаще, чем на свидания с девушками. Какие бы ветры не дули в душе, какие бы коты не скреблись – в этом дворике все возвращалось в норму, будто он лечил печали. Злоба и тоска замирали, словно и не было. В сердце поселялись умиротворенность и покой. Дворик врачевал, успокаивал, как присутствие любимого человека.

Возможно, дело было в многочисленных цветниках и клумбах, в таких количествах непривычных для мегаполиса. Более того, почти под каждым цветком или кустарником красовалась аккуратная бирка с названием. Например, любимая лавочка Дмитрия стояла напротив "корилиса изогнутого".

И сегодня оказалась занята: на ней вальяжно развалился мужчина в шляпе и сером потрепанном плащике. Он подставлял поросшее рыжеватой бородой лицо солнечным лучам. И, судя по виду, без зазрения совести радовался жизни. Дмитрий замер в нерешительности. Его лавочка… он давно считал ее своей по праву. За столько лет они стали так близки! Привыкли друг к другу, сроднились, насколько могут стать близкими человек и лавочка. Он сидел на ней даже зимой, когда того гляди застудишь что-нибудь жизненно важное! А тут этот… оккупант развалился!

А с другой стороны, и пусть себе рыжий наслаждается. Можно ведь вернуться и попозже. Но тут Дмитрий зацепился взглядом за его ауру. У незнакомых людей он видел ее не всегда. А такой, как у рыжего, и вовсе раньше не встречал: ближе к телу алая с желтизной, а у границы – золотая. Будто благородный металл плавился и кипел, лениво бликуя на солнце.

Дмитрий все же присел на второй конец скамьи и вежливо кивнул незваному гостю. Тот улыбнулся и приподнял шляпу за краешек. Они посидели так несколько минут. Дмитрий в глубине души надеялся, что рыжебородый почувствует неловкость и уйдет. Где там! Он, будто голодный птенец в гнезде, крутил головой по сторонам, то и дело неслышно пришептывая что-то себе под нос.

В конце концов, незнакомец повернулся к Дмитрию и благожелательно сказал:

– Живописный орешник, не правда ли?

Дмитрий молча кивнул, не желая поддерживать беседу.

– Здорово, знаете ли, посидеть вот так, с видом на веточки спиральками… Необычно. Он такой… да, такой извилистый. Как путь к совершенству, не находите?

Дмитрий не находил, но из вежливости снова покивал.

– Вообще говоря, удивительное место. Какое-то исконно провинциальное, да? Тишь, благодать, умиротворение, солнышко светит, птички поют. Вот, даже лавочку окурками не прожгли. И это в нашем с вами неряшливом мегаполисе. Чудеса, да и только!

Дмитрий был уже не рад, что решил подсесть к незнакомцу. Тот явно любил поговорить. Надеясь, что рыжебородый оставит его в покое, он пробурчал что-то неразборчивое. Но незнакомец и глазом не повел – продолжил, постепенно воодушевляясь:

– Вот, например, наш с вами город. Львиная доля обитателей его не любит. Ведь многие "понаехали": прорваться, добиться, заработать, собрать золотые кучи, якобы разбросанные под ногами. И многие преуспели. Они "осели", обзавелись собственным жильем и понарожали уже столичных жителей. Но любовь так и не пришла. И город платит взаимностью. Именно поэтому аура такая агрессивная.

На слове "аура" Дмитрий невольно встрепенулся. А рыжебородый продолжал, почти не обращая внимания на собеседника. Будто мячик кидал об стенку: туда-сюда, туда-сюда. Удар, отскок, удар.

– Все в нем "слишком": слишком большая плотность населения, слишком маленькое личное пространство, слишком высокий шумовой фон, слишком быстрый темп жизни, слишком дорогая жизнь... Слишком, слишком, слишком... никогда не бывает полностью темно, полностью тихо, полностью безлюдно. Куда и в какое время не пойди, обязательно кто-нибудь вторгнется в "личную зону" хотя бы по касательной, мимоходом. И люди привыкают абстрагироваться. Пропускать, не замечать эти "вторжения"…

Дмитрий сам не заметил, как начал слушать с интересом. А чудак увлекался все сильнее:

– Именно поэтому в городе, где никто никогда не бывает полностью один, столько насилия... А водитель, сбивший на пешеходном переходе человека, ухитряется скрыться не просто неопознанным, а даже не замеченным. Случайно сталкиваясь, люди оборачиваются друг к другу с готовностью к отпору: огрызнуться, обругать, оттолкнуть, дать сдачи. Место влияет. Аура давит, повышая уровень бытовой агрессии, насилия, сумасшествия, самоубийств…

Незнакомец поднялся с лавочки и заходил взад-вперед, заложив руки за спину.

– Влияние города на людей очевидно. А еще мне кажется, – не унимался он, – что связь человека с городом может работать и в обратную сторону. Допустим, у некоторых людей она теснее, чем у других. Они не задумываются о том, любят или нет место, где живут, нравится оно им или нет, подходит ли. Им в голову не приходит мысль "а ведь можно и переехать". Практически всегда они домоседы, которые никогда не уезжают надолго, даже в отпуск. И в случае отъезда их всегда тянет домой. Будто они появились на свет только для того, чтобы прожить жизнь обязательно здесь. И когда человек совпадает с местом, возникают местечки вроде этого… Вы никогда не задумывались, как подобных мало в нашем с вами городе?

– Да вы писатель! – восхитился Дмитрий.

Незнакомец усмехнулся:

– Писатель и есть. И легко представить, что этот дворик такой, какой есть, из-за маленькой феечки. Да я шляпу готов прозакладывать, что она живет в одном из этих домов. Просто чувствую, если хотите. В таких местах и слова приходят сами собой. Нужно только запомнить. Вроде город сам их тебе нашептывает. Вы не чувствуете?

– Нет, – открестился Дмитрий. Не рассказывать же ему про цвета, запахи, звуки. Решит еще, что сумасшедший, не смотря на игры писательского воображения.

– А я, грешным делом, сочиняю только во время прогулок. И именно в таких вот местах. За письменным столом только записываю.

Дмитрий сам не заметил, как за этой беседой все успокоилось, мирно улеглось в голове и душе.

 

А спустя три дня в рабочем кабинете прямо с утра противно затренькал старенький аппарат.

– Спишь, что ли? – спросил в трубку бодрый Лехин голос.

– Какое "спишь"?! Я на работе, – возмутился Дмитрий.

– А чего столько времени трубку не берешь, работничек? Небось, придавил там массу за своим столиком и не слышишь ничего.

– Ты что хотел-то?

– Да вот, думал тебя с утра пораньше первым обрадовать. Приходи, Дим, у нас очередной клиент нарисовался. Те же колышки, те же ниточки. Короче, все, как ты любишь. И, похоже, тоже лежит далеко не первый день. Мы с ребятами уже работаем. Давай, и ты подключайся.

– Бли-и-и-ин, – только и протянул Дмитрий.

– Давай-давай, мистер участковый, – съехидил Леха. – Адрес записывай.

Адрес оказался знакомым. В этом доме Дмитрий бывал с завидной регулярностью. Причем, последний раз совсем недавно. Ему вспомнился светлый прибранный подъезд с цветастыми шторками на окнах. И небольшие картины, развешенные на стенах. Странно, что не крадут. Прям, подъезд образцовой культуры и быта. И жильцы – милые люди. Мутит воду одна старушка с третьего этажа. Строчит памфлеты на соседей за несанкционированный шум, за своевольный передел несущей стены, еще что-то. И ведь изводит бумагу и нервы даже не от старушечьей вредности. Скорей, пытается как-то скрасить вынужденное одиночество. Привлечь к себе хоть чье-то внимание…

Обычно запертая дверь подъезда была распахнута настежь. Кто-то заботливо подпер ее обломком кирпича. Квартира номер двадцать, куда его вызвали, располагалась на последнем этаже. Классический "дом физкультурника" – "сталинка" без лифта. Дмитрий вошел в подъезд, и первое, что бросилось в глаза…бросилось в нос – непереносимая кошачья вонь. Основательная, застойная, будто впитавшаяся в стены и обивку дверей. Причем, Дмитрий готов был поклясться, – в последний его приход сногсшибающий кошачий духман отсутствовал. Тогда пахло, кажется, каким-то дешевым освежителем воздуха и немного хлоркой. Когда только вездесущие мохнатые бестии успели так загадить захваченную территорию?

Неприятные перемены на этом не закончились. Этажом выше появилась коричневая надпись "Изольда". Огромными буквами во всю стену. И три восклицательных знака. Не надпись, а отчаянный крик. Будто, корчась в руках вандала, вопил сам подъезд.

Аура подъезда тревожно пульсировала, местами угасала и истончалась до прорех. И чем ближе подходил Дмитрий к нужной квартире, тем болезненней воспринимал изменения. Он уже догадался, что ждет его за дверью. Та самая кладбищенская пустота. Жуткая, непонятная…

Так и было. Несмотря на суетившихся в квартире людей, ему стало пронзительно тоскливо, холодно и одиноко.

Леха встретил его в прихожей.

– А, явился не запылился. Иди, глянь одним глазком. А я тут постою.

Дмитрий прошел в просторную с высокими потолками комнату. Труп лежал по центру, на бежевом с высоким ворсом ковре. Прямо сквозь ковер в паркет были вбиты гвоздики, обвязанные нитью. Убитый, суховатый старичок в спортивных брюках и клетчатой рубахе, распластался лицом вверх, с раскинутыми руками и ногами. Дмитрий не стал долго его рассматривать. Лишь удостоверился, что с аурой – та же чертовщина. Рваная рана пустоты.

Из соседней комнаты донеслись громкие причитания:

– Что же это творится, а? Я вас спрашиваю! Ведь все же пропало! Одна рухлядь кругом! Рухлядь, я вам говорю. Ограбили же, подменили!

На тесноватой кухне сидели двое. Мужчина и женщина. Женщину он знал – штатный психолог РОВД. А вот мужчину видел впервые. Высокий, нескладный, в маленьких, сдвинутых на нос очечках, он напоминал высунувшегося из норки суриката. Суетливость и сложенные на груди коротенькие ручки добавляли впечатлению сходства.

– Убили и ограбили, точно! Уму непостижимо! Как, когда столько можно было подменить и вывезти?

Дмитрий отыскал Леху на лестничной клетке и спросил:

– Слушай, а этот, на кухне, он вообще кто?

– Племяш потерпевшего, – Леха высунул кончик языка и состроил гримасу отвращения. – Странный какой-то. Рассказывает, что дядя, в смысле, убитый, антиквар. Мол, деньги сами липли, а дорогие вещи – по свистку сбегались и в дом просились. Теперь он вопит, что украли многое… А мы посмотрели – вроде все на местах. Никто картины не двигал – за ними пятна выгоревшие на обоях. И все в таком роде.

Дмитрий вернулся на кухню и вежливо поинтересовался у племянника:

– Я извиняюсь, может, я не вовремя. Но что именно пропало? Следственная группа утверждает, что следов ограбления не обнаружено. Все на месте.

– На месте?! – завизжал очкарик, брызгая слюной. – Ах, на месте, да?! Это тогда что?

Он прыжком вскочил и побежал в комнату, Дмитрий за ним.

– На месте, говорите, – не унимался племянник. – Вот, кабанья голова, например. Знаете, сколько она стоит? О, да мне полгода работать. А вам и подавно!

– И что с ней не так?

– А вы на зубы посмотрите!

Дмитрий глянул и чуть не прыснул со смеху. Вместо грозных клыков дикого кабана в пасти чучела покоилась вставная человеческая челюсть. Пожелтевшая от времени, с парой золотых коронок.

– Вам смешно, а ведь тут все теперь шиворот-навыворот, – плаксиво сказал племянник. – Как теперь это продать, объясните мне, а? Вот, полюбуйтесь, – он заметался по комнате, указывая на предметы интерьера, – портрет работы восемнадцатого века… был, а сейчас просто ксерокопия. Да еще у нее на обороте кто-то нехорошее слово вывел. Будете смотреть?

– Нет, я вам верю. И все?

– Посуда английская, бронзовая, шестнадцатый век.

– Ну?

– На каждой тарелке тиснение "Столовая номер 3"!

Дмитрий убедился в наличии надписи, с трудом сдерживая очередной порыв неуместного смеха.

– А рояль, это же уникальная вещь! Кто посмел с ним сделать такое, я вас спрашиваю?

– А с роялем что не так? – Дмитрий уже буквально предвкушал, что сейчас увидит.

– Вы под крышку ему загляните… Что не так?! Да все не так! Все погибло!

Дмитрий взял у эксперта перчатки, надел, аккуратно поднял крышку. И почувствовал, как глаза полезли на лоб. На дне рояля, прямо на струнах, стояли банки с домашними соленьям. В мутном рассоле плавали пупырчатые огурцы. И демонстрировали лопнувшие бока огромные помидоры…

Спускаясь вниз, Дмитрий мельком бросил взгляд на испорченную стену. И с удивлением обнаружил, что, пока он находился в квартире антиквара, к имени добавили еще несколько букв. Теперь надпись безапелляционно утверждала: "Изольда – сука". И три восклицательных знака.

 

Даже с ножом у горла, Дмитрий вряд ли смог объяснить, зачем он снова свернул в тот самый "свой" дворик. Тело, отключившись от мозга, само решило, что так нужно. А после такого дня – с трупами, гвоздями, нитями и разодранными аурами, – хотелось посидеть в тишине и покое. Ни о чем не думая, просто так.

Он плюхнулся на любимую скамейку и закрыл глаза. Вот она, благодать. Здесь, за закрытыми веками, ему было так уютно и спокойно, что он тут же открыл их – побоялся моментально уснуть.

Взгляд привычно скользнул к извилистым спиралям орешника. Земля заботливо вскопана, мусор, бумажки, прошлогодние листья прибраны. Вот только… да, он уже такое видел. Недавно, только что… Дмитрия передернуло – в землю на клумбе были вбиты колышки. И по их контуру лежала капроновая нить. Пока не натянутая, но…

Наверное, кто-то решил разбить новый цветник. Мама, одержимый садовод-любитель, вечно всех копать на даче заставляет от рассвета до обеда. Потому что постоянно разбивает новые цветники и переделывает старые. А их границы так и намечают – колышками с веревочками. Но сходство картинки с увиденным в квартире убитого антиквара саднило. Бред какой-то! Хоть убей, но выглядит, как заблаговременно подготовленное местечко для очередного убийства! Да нет, не может быть!

– А, это снова вы, молодой человек? – услышал он вдруг. – Раз вы здесь завсегдатай, почему же мы раньше не встречались?

Рядом с лавочкой стоял рыжебородый писатель и приветливо улыбался.

– Как движется ваша книга? – поинтересовался Дмитрий.

– Какая? Или это вы про нашу беседу? О связи человека с городом? Знаете, она натолкнула меня на определенные рассуждения. И за это вам мое огромнейшее спасибо.

– Да мне-то за что? – искренне удивился Дмитрий.

– Ну, как же, хороший собеседник расширяет горизонты мысли, – провозгласил рыжебородый, присаживаясь.

"Особенно, если он уместно молчит в ответ", – подумал про себя Дмитрий.

– Как вы помните, я рассуждал, что если город влияет на людей, вполне могут существовать люди, способные влиять на место?

Тут писатель сделал выжидающую паузу. Дмитрий изобразил предельное внимание и страстное ожидание продолжения.

– Так вот, а теперь допустим, что при осознании этой связи возникает самая настоящая магия! – писатель радовался, будто придумал что-то совершенно новое.

Видимо, он никогда не читал ни Панова, ни Лукьяненко. И идея казалась ему свежей и будоражащей. Дмитрию стало смешно почти как утром, при виде вставной челюсти в кабаньей пасти.

– Называйте ее, как хотите: магия земли, геомагия, урбомагия. А если допустить само существование магии, следующим шагом из него неизбежно вытекает существование людей, умеющих с ней обращаться! То есть магов, урбомагов, если угодно.

– И как именно, на ваш взгляд, они с ней обращаются? – Дмитрий с трудом сдержал ухмылку. Обижать чудака вовсе не хотелось.

– Ну, как там, у классиков, воду в вино обращать, например? Это я, конечно, утрирую. Все должно быть гораздо сложнее устроено. Но почему бы не допустить, что в городе живут урбомаги, способные влиять на него, изменяя под себя? Ведь что-то подобное и называют чудесами, не так ли? И если развивать мысль, чем больше силы в распоряжении, тем больше возможностей у урбомага…

Дмитрий почти отключился от журчания писательских словес. Место и человек… Человек и место… теряющее остатки былой прелести. Да что там, умирающее заодно с "хозяином". Прямо на глазах. Ведь была же в подъезде Изольда. А прошло немного времени, и она стала… тем, кем стала. Антиквариат, обернувшийся хламом. И вырванная "с мясом" аура хозяина. Пустота на ее месте.

Что же выходило? Если принять услышанное на веру – то он сам вполне подходил на роль урбомага. Участок-то у него – образцовый. Пара самогонщиков, одна путана. Не, бред какой-то…

Погрузившись в мысли, Дмитрий не заметил, как невольно проговорил вслух:

– А теперь допустим, что урбомагов убивают, чтобы получить силу. Откачать ауру.

– Что вы… да как вы можете? Зачем же убивают?! – возмутился писатель. – Зачем вы сразу думаете о гадостях! Почему не о чудесах, которые способны творить такие люди!

Он побледнел, вскочил со скамейки и стал пятиться, бормоча:

– Безумец, просто испорченный, больной безумец… Еще один… Да как же вы мне все…

Дмитрий и слова сказать не успел. Да и что говорить? В двух словах ведь не объяснишь, откуда такая ассоциация… Что безумная идея, которая и на версию не тянет, выглядит едва ли не единственной логичной связью между разными трупами в явной "серии". А рыжий, наверное, понял бы. Может, даже совет дал бы дельный. На основании вольных писательский допущений. Должна же быть между жертвами хоть какая-то связь? Из-за которой их убили неочевидным, но явно одинаковым способом?

Но рыжебородый уже скрылся за поворотом. Что ж, видимо, Дмитрий, пополнит его коллекцию типов городских сумасшедших.

 

Вечер привел холод, тот незаметно подкрался к скамейке, пытаясь выжить засидевшегося участкового. Но безуспешно. Дмитрий, в надежде хоть ненадолго избавиться от мыслей, напоминавших взъерошенный муравейник, впитывал атмосферу уютного дворика. Серебристое облако невидимого света растекалось вокруг, клубясь и наслаиваясь. Где-то становясь почти прозрачным, а где, наоборот, сгущаясь и меняя цвет на янтарный. Картина завораживала и пахла нежностью и совершенством. Желанием и готовностью принять в себя и дать больше, чем можно пожелать.

Дмитрий не заметил, когда ощутил себя частью этого "облака". Одним из его лучиков, ручейков силы. Как волшебно преобразился и засиял мир. Он полностью погрузился в "здесь и сейчас". Прошлое стерли, будущее подождет. Ни того, ни другого не существует. Только здесь и сейчас. И присутствие – стирает границы. Даже последнюю, отделяющую собственное тело от внешнего мира. Дмитрий будто окончательно растворился в пространстве, разум свободно заскользил облачком пара, отделившись от тела.

И вдруг он опомнился, встрепенулся, рывком вернулся в себя, в привычное "я есть". Дмитрий ощутил биение другой жизни. Чьей? Она светилась той же серебристой безмятежностью, что и дворик. Но свечение мерцало. Будто ей больно. Она в испуге. Нуждается в помощи!

Рядом появился еще один. Нечто, не принадлежавшее этому месту. Другой. Ужасного вида. Яркая вспышка, чистая сила, а по краям… Вначале он принял это за ворс язычков пламени. Потом рассмотрел мелкие жгутики и длинные щупальца жгутов побольше. Будто бичи, они стегали все вокруг, раздирая серебристое свечение на клочки.

Дмитрий дернулся и окончательно очнулся. Вокруг было темно, фонари почему-то погасли. В свете луны на земле скорчилось тело. А над ним склонилось пятно тьмы. Странно, что они оба не заметили его раньше. Можно подумать, Дмитрий, загрезив, стал невидимым. Но сейчас мужчина почувствовал его и обернулся. От него явственно пахнуло яростью и голодом. Да, точно, неутолимым голодом.

Дмитрий среагировал первым: бросился вперед, пытаясь схватить, подмять под себя. Ударить о землю, вышибить дух… а дальше? Так далеко он не думал.

Но обнял только пустоту. Убийца растворился в ночи, и Дмитрий даже не успел его толком разглядеть.

Однако времени на сожаления не оставалось. Он распутал бечевку, поднял с земли почти невесомое тело и потащил в ближайший подъезд. Там с облегчением понял, что девушка – на вид лет двадцать пять, худенькая, маленькая – едва жива от страха. Но жива!

Она открыла глаза и спросила:

– Я уже все?

– В смысле? – растерялся Дмитрий.

– Ну, уже умерла? – спросила она и добавила: – Когда он схватил меня, я сразу поняла – конец. Почувствовала – только это ему нужно.

– Глупости какие, все в порядке. Все живы, все здоровы. Но вот вы рискуете простыть, это точно. В какой квартире живете?

– В двадцать четвертой. И… – она замялась, – пустите, я сама пойду.

Из квартиры он позвонил Лехе. Тот заспанным голосом ругнулся в телефонную трубку. Но, услыхав про попытку третьего убийства, тут же пообещал прислать наряд. Конечно, преступник больше не сунется. Но береженого Бог бережет. На том и порешили.

Пока дожидались приезда полиции, Варя – так звали девушку – поила его чаем и что-то нервно и сбивчиво рассказывала. Дмитрий слушал ее вполуха и думал: как хорошо, что он успел. Хорошо, – пусть это и как-то некорректно, – что в живых осталась именно она. А не старик-антиквар или бомж с кладбища. Если уж выбирать жребий, то все правильно.

По дороге домой он соображал, что наутро придется объяснять Лехе, а что лучше опустить. Даже если принять за аксиому, что сам он не псих. Все равно выходила полнейшая дичь. Сплошные писательские выдумки и допущения. С какими, по идее, в нормальной жизни люди воочию не сталкиваются. Да еще так увесисто, что, прямо скажем, ребра ноют.

Открыв дверь в собственную квартиру, он ощутил легкий запах любопытства. И тут же – резкий порыв вожделения и голода.

Свет включить он не успел, но участковый отчетливо видел – аура гостя та самая: сгусток пламени, а по контуру шевелящиеся жгутики-бичи. Убийца пришел за ним?!

– Не советую пытаться бежать, – послышался голос.

Незнакомый женский голос. Дмитрия приподняло и швырнуло об стену.