With the lights out, it`s less dangerous

Here we are now, entertain us

I feel stupid and contagious

Here we are now, entertain us

A mulatto

An albino

A mosquito

My libido

Nirvana  

 

Это пустыня. Бесконечная и безлюдная, в ней идет снег и холод убивает все живое. Антарктический ветер уносит собственный вой в небытие. А над головой лишь космос без звезд. Это пустыня, где пустота – достояние; лед – дар; смерть – благодарность. Если бы Рай существовал, то он оказался в Антарктиде, где душам людей не нужно видеть друг друга. Где пустота – дар, а смерть – благодарность. Сквозь вьюгу раздается треск дерева и крик знакомого голоса. Он зовет, но Антарктиду не перекричать, и буйство вьюги не пересилить слабыми потугами дотронуться до плеча. И лишь в пустоте есть существо…

Целый ушат воды вылился на лицо Дана, приводя его в чувство. Парень открыл глаза и тихо застонал.

- Живой, - пробормотал знакомый голос. – Живой.

- На бок, давай на бок, - раздался другой знакомый голос.

Невидимые руки приподняли Дана, перевернули его. Дан чуть вздохнул и тут же стал давиться рвотой. Но приступ быстро прошел. Парень открыл глаза и посмотрел на алую жижу, что стекала у него изо рта. Рядом на пол кто-то свалился.

- Живой, - сказал первый знакомый.

- Дан, ты меня слышишь?

- Да, - прошептал парень и посмотрел в сторону говорящего.

Худое лицо Чака расплывалось, и мешки у него под глазами стали немного больше. Бедный Чак, он уже давно не спит по ночам. С тех пор, как Уолли ушел, теперь он менеджер группы. И руководитель. И ударник. Он любит Castaned’у, не дает ей расползтись. Дан перевернулся на спину, посмотрел на Альберта, своего брата. Ал оперся спиной о стену, опустил голову, а его талантливые руки, покрытые сетью цветных татуировок, висели тряпочками, и даже не тряслись. Он всегда был впечатлителен, и у него всегда тряслись руки от напряжения. Почти гениальный басист, он мог бы выступать соло, но как Ал любит старшего брата, как переживет за него.

- Ты можешь встать? – Спросил Чак.

- Не думаю. – Говорить было не просто тяжело, а почти невозможно. Может бред про пустыню все же реален? Только он теперь во рту.

- Ал, помоги.

Чак поднял Дана за одну руку без помощи басиста. Он худой – Чак - но это только на первый взгляд. Ударник Castaned’ы невероятно сильный, жилистый, словно леопард, может бить по банкам хоть сутки напролет. Ал подхватил свободную руку брата, тогда вместе они потащила Дана в гримерку.

Они волокли его по коридору клуба "27 часов", им встречались взволнованные костюмеры, управляющие, официанты с кухни, охранники, и никто не хотел помочь дотащить Дана до сцены. Только шарахались в стороны и испуганно глазели вслед.

- Какого хрена? – Спросил Чак ровным и спокойным тоном. Если Чак говорит таким тоном, то значит он злится. – Какого хрена ты упоролся, Дан?

- Да я всего полбойца… - прохрипел парень в ответ. – Не думал, что так снесет…

- Да ты никогда не думаешь…

- Чак, хватит, - оборвал ударника Ал. – Брат, ты сможешь встать?

Ноги вокалиста группы Castaned’ы тащились по полу, словно убитые. Он даже не пытался идти.

- Постараюсь.

- Тебе надо всего лишь извиниться перед фанами и все. Выйдешь, извинишься и уйдешь за кулисы. И мы тебя подхватим. Сможешь?

- Постараюсь… - Дан попытался встать прямо, но ноги подкосились.

Чак усадил вокалиста на стул, почти перед самой сценой, а Ал побежал в гримерку за водой. Дан несколько раз тряхнул головой и посмотрел на Чака. Худой, невысокий, в спортивных штанах и майке он выглядел как сутенер из-за угла, а черные татуировки напоминали бандитские наколки. Еще и брит наголо, и цепочка на груди болтается. Чак не бандит, не алкоголик, не наркоман. Он – голос разума, их с Алом личный сторожевой пес, который еще и думает за идиотов-хозяев. Без Чака не существовало бы Castaned’ы, и Дан не стал бы знаменит, и убился где-нибудь в притоне от передоза. Это Чак смог договориться о выступлении в "27 часов" - лучшем ночном клубе Айппал-сити, куда ходят все современные знаменитости. У Дана плохая репутация, его в клуб не пускали, но Чак смог, Чак выбил концерт. А Дан снова все запорол…

Прибежал Ал, мокрый от пота, протянул ударнику бутылку воды и шприц с адреналином. Чак облил Дана водой, дал немного попить, после чего пощупал пульс и осмотрел глаза вокалиста.

- Ладно, пару слов скажешь как-нибудь.

- Угу. – Дан встал и, чуть пошатываясь, поплелся на сцену клуба.

В свете софитов, под рев аплодисментов и неприметные хлопки эстрадной элиты, вышел один из самых удачных, успешных, без сомнения талантливых рок-музыкантов в истории – Даниель Блажковиц. Сказать, что Даниель выглядел плохо – значит соврать: драные джинсы были заляпаны какой-то гадостью, на темно-синей футболке, прямо на логотипе группы чернели пятна, кажется, от рвоты. Его смазливое лицо, повергавшее фанаток в экстаз, заросло густой нордической бородой, а светлые лохмы падали на глаза. Самый талантливый рок-музыкант был похож скорее на бомжа, чем на лидера популярной группы. Правда, любой уважающий себя рок-музыкант и должен быть похож на бомжа.

- Привет всем! – Прохрипел Дан в микрофон. И не важно, что он отыграл почти целый концерт. – Это я, Дани Блаж, ваш любимый исполнитель… Я… - Он оглянулся на друзей, что стояли за кулисами. К ним присоединились парочка охранников, готовых в случае чего выбежать на сцену к Дану. - …хочу извиниться… Я не могу выступать больше, и… - слова застряли в горле. Что-то начало рваться наружу. – И прошу прощени… ик… ия за сво... ю…

Живот скрутило, в глаза потемнело, Дана повело куда-то назад и вбок. Он повернулся к закулисью и увидел, как его друзья выбегают на сцену. То, что рвалось наружу, полилось через край. Дана буквально вывернуло наизнанку от рвоты, и, упав на колени, он разглядел в мерзкой луже кровь. Так бы и упал он в собственную блевотину, если бы его не подняли и не унесли. Что там творилось вокруг, парень уже не понимал, а только наблюдал за мелькающими где-то в выси огоньками лампочек. Они проносились снизу вверх, превращаясь в сплошную линию света. Дан закрыл глаза и провалился в бездну.

 

***

Он видел пустыню на старых гравюрах, что распылись на потолке. Чертовски высоком потолке. Он куполом спускался к стенам, и в него врезались клинья разноцветных окон; на мраморном полу вряд тянулись скамьи, а у дальней стены высился алтарь с крестом – кругом сплошная готика, мрачный винтаж. Дан прошел вдоль скамей, остановился. В этом древнем соборе играла музыка, до боли знакомая. Парень прислушался:

 

There are loved ones in the glory,

Whose dear fоrms you often miss;

When you close your earthly story,

Will you join them in their bliss?

 

Он знал эту песню, слышал когда-то. Вот только где?

- Это не важно, что и где. Важно - сейчас. – Раздался за спиной голос.

Дан обернулся. На скамейке сидел парень, примерно одного с ним возраста, одетый в синие джинсы, черные кеды, серую куртку на черную толстовку. С легкой блондинистой бородой и грязными волосами, свисавшими как сосульки.

- А, это ты. Не думал, что ты будешь жить в таком месте.

Парень на лавочке рассмеялся.

- Даниель, ты взял мой стиль, взял мою музыку, мою известность, и не думал, что я буду жить здесь? Какой ты к черту гранж-музыкант? – Парень подвинулся, освобождая место для Дана.

Даниель сел, и парень протянул ему сигарету, дал прикурить, и сам закурил. Они пускали облачка дыма в готическую высь, а песня все лилась, тихо и спокойно:

 

In the joyous days of childhood,

Oft they told of wondrous love,

Pointed to the dying Saviour.

Now they dwell with Him above.

 

- Странное место… - Пробормотал Дан, затянулся. – Я не пойму, почему ты здесь? Ты пел о безысходности, невежестве, о человеческой никчемности. Мне казалось, что пустыня для таких, как мы – Рай.

- Ты ни хрена не понял, о чем я пел. – Парень покрутил в руках сигарету. – Люди, среди которых мы жили, не никчемны или невежественны. Они составляют тот механизм, благодаря которому мы существуем. Подумай, Даниель, играл бы ты свою музыку, не будь тех бестолковых фанатов, если бы они и правда все исчезли и остались только такие как мы – все видящие; все знающие; всему, бля, ученые?

- Может было бы лучше…

- Была бы пустыня. Мы уничтожили бы все. Ты считаешь, что все вокруг ублюдки ненужные. Но посмотри на себя. Ты же ненавидишь себя, но признать этого не хочешь, потому ищешь никчемность и мерзость в других.

Парень затянулся, пустил струю вверх. Потом бросил сигарету на мрамор, затоптал и тихонько повторил вслед за песней:

 

You can picture happy gatherings

Round the fireside long ago,

And you think of tearful partings,

When they left you here below.

 

- И что же мне делать? – спросил Дан. Он перестал курить, потому сигарета тихонько тлела в руке. – Перестать петь?

- Ты найдешь выход, когда поймешь, каков ты. Как я нашел.

- И какой же выход нашел ты?

Парень улыбнулся, встал, подмигнув Дану, и пошел в сторону алтаря. И в этот момент солнечный свет озарило его тропу, и свет ослепил Дана. Все побелело, и лишь стих песни звучал в голове:

 

One by one their seats were emptied,

One by one they went away;

Here the circle has been broken.

Will it be complete one day?

 

***

Солнечный свет озарил комнату и ослепил Дана, а в голове догорал последний мотив песни. Парень чувствовал, как солнце печет ему веки, как те светятся изнутри, как тепло ласкает лицо. Дан разлепил глаза, стараясь прикрыть их рукой, и посмотрел на летающие пылинки – мирно плывущие белые пушинки, они оседали на его носу. Он лежал в своей комнате, чертовски грязной и вонючей. В голове бушевал ураган, во рту, как говорится, нагадили кошки. Дан попытался повернуться и боль сковала его мышцы. Резкая и острая, это боль отходняка. Ему срочно нужно было что-нибудь принять, не то станет хуже.

Он заставил себя подняться с кровати и приоткрыл тумбочку, что стояла рядом. Пусто. Дан полез под кровать, достал оттуда старую обувную коробку – пусто. Парень слез с кровати и проковылял к окну. Там, под подоконником скотчем был прилеплен ключ, и тут же в полу вмонтирован небольшой сейф. Дан с надеждой открыл его – пусто. Ему срочно что-нибудь нужно. Кетамин, бутират, кокаин, сатива. Да хоть кофеин, мать их.

Дан кое-как доплелся до ванной комнаты, тоже давно немытой, заросшей плесенью. Если и там нет, то ему конец. Дан просунул за душевую кабинку руку и нащупал маленькую задвижку. Это его очень старый и самый надежный тайник - задвижка к старому санузлу ванной. Когда Дан только въехал в особняк, то переделал всю систему водопровода, а старая ниша для санузла осталась, всеми забытая и очень надежная. Там он прятал самое важно: пистолет, два шприца и пакетик героина, на всякий случай. Мало ли в жизни моментов.

Дрожащими руками он достал пакетик, высыпал чуть-чуть на ладонь и вдохнул. Носоглотка онемела, ее будто сковало льдом. Боль почти сразу ушла, а мышцы расслабились. Зрение, до этого будто замыленное, очистилось. В голове воссияли блаженная пустота и ясность. Дан, сидя у унитаза, оперся на стену. В двери была видна кровать, с которой он встал, большой дубовый шкаф с одеждой, очень давно не открывавшийся, дверь в коридор. Свою комнату Дан перестал убирать года два назад, когда подсел на кокаин. Говорят, что кокос – наркотик элиты. Брехня. По белому загоняются все торчки, что начинают переходить на что-то потяжелее травки и кислоты. Он словно оазис прекрасного, чистого посреди пустыни всякой мелкой ширпотребной дряни из галлюцинаций и мозговых тормозов. Но Дан не умел так просто баловаться. Он всегда уходил дальше других, настойчивее, больше. Комната в итоге наполнилась всякими бутылками, пакетами от лапши, закопченными ложками, пустыми бойцами. Почти всегда после героиновых заходов у Дана открывалось словно шестое чувство, третий глаза, и он писал тексты песен, писал их везде – на полу, на обоях, на чеках от заказов пиццы, на коробках из-под лапши, на себе. Сколько хороших стихов не услышал мир, только потому, что Дан их потерял, забыл куда кинул, завалил кучей мусора или заблевал. А какие-то сам стер. В комнату свою он не пускал никого, и все друзья, все близкие, даже Чак, не трогали его. Они обходили комнату Даниеля Блажковица стороной, обходили на цыпочках, будто это был великий храм имени вокалиста группы Castaneda. А если бы зашли, то ужаснулись бы.

Дан спрятал пакетик назад в нишу, вышел из ванной и оглядел комнату. Это не могло быть совпадением. Не из трех его тайников разом, нет. Кто-то специально порылся в комнате и забрал все вещества, какие были у Дана. И Дан знал, кто это. Чак, больше некому. Вокалист группы Castaneda еще раз огляделся, после чего вышел в коридор.

Особняк Дана был трех этажным: на первом этаже находились кухня, две гостинные, несколько спальных для гостей, туалеты, ванные; на втором - спальни, в которых жили Ал и Чак во время записи альбомов; на третьем – студия, самая навороченная, какую вообще можно представить. И в отличии от спальни Дана, сам особняк сиял чистотой. Еще бы, ведь каждое утро его драили три наемные уборщицы. Дан любил и ненавидел свой особняк. Он словно великолепная камера для него, закрывшись в которой хорошо творить, но невозможно сидеть одному. Правда последнее Дану уже было безразлично.

Он спустился на первый этаж. Где-то в глубине дома ругались Ал и Чак. Орали благим матом. Неподалеку кто-то бубнил. Дан прошел в первую гостиную, где огромный телевизор показывал новости.

"Этим вечером в ночном клубе "27 часов" состоялось выступление одной из самых успешных групп современности – гранж-рок-группы Castaneda, – вещал размалеванный панк-ведущий. – К сожалению выступление было прервано… вокалистом группы, а так же ее основателем, Даниелем Блажковицем. Блажковиц вышел на сцену клуба с извинениями и не смог произнести ни одной внятной реплики. – При этом показали ролик, как Дан выблевывает содержимое желудка на сцену и падает на колени. Снимали, видимо, на телефон. – Напомним, что Даниель совсем недавно стал лидером чартов, как самый талантливый рок-исполнитель последнего десятилетия. Да, друзья, наш лучший рокер постепенно уходит от нас, ведь уже ни для кого не секрет, что Дани Блаж давно и настойчиво убивает себя героином. Вот и первые звоночки уже знакомых нам историй. А далее он начнет…". Телевизор выключился – за Даном стоял Чак, а к косяку прислонился Ал.

- Ну что, выдрыхся?

- Чаки, я устал, не заводись. – Дан сел на диван и откинул голову.

- Не заводиться, - повторил Чак, проходя в зал. – Не заводиться, говоришь? – Он встал напротив Дана. – Я спокоен, Даниель. Я, бля, спокоен. А теперь скажи, какого хрена ты вчера упоролся?

- Хотел расслабиться. Только расслабиться. – Дан расплылся на диване, аки кисель.

- Героином ты хотел расслабиться, хренов ты придурок? Ты, бля, знаешь…

- Чак, не надо.

- …что ты долбаный…

- Чак, я…

- …наркоман! – рявкнул руководитель группы.

Дан посмотрел на него и сел ровно.

- Ты, бля, знаешь, что ты хренов наркоман?! – заорал Чак. – Ты только и делаешь в последнее время, что упарываешься всяким дерьмом, что найдешь! Мескалин, спиды, мет, псилоцин… Какого хрена ты жрешь все это дерьмо?!

- Что ты кричишь, Чак? Да я употребляю наркотики…

- Ты ими захлебываешься, мать твою!

- Ладно, я ими захлебываюсь. Но Ал тоже употребляет.

- Нет, нет, нет, брат. – Альберт прошел в зал и встал рядом с Чаком. – Не переводи на меня стрелки. Я может и балуюсь всякой фигней, но ты просто убиваешься, не знаешь меры. Дани, ты наркоман, причем конченый. Тебе лечиться надо.

- Да пошли вы! – Дан вскочил с дивана. – Я никакой не нарк, а всякое говно мне нужно, чтобы писать! Кто из вас пишет тексты?! Никто, все они мои! Я гранж-музыкант! Я основатель Castaned’ы! Это меня показывают по телевизору! А вы…

Чак схватил Дана за волосы и усадил назад на диван. Крепкими руками он заставил Даниеля не дергаться, раскрыл ему веки правого глаза.

- Мать твою, уже успел. Хренов нарк.

- Пошел ты, Чаки. Ты…

- Ты - хренов нарк! – Чак ткнул в Дана пальцем. – Только что сидел тут весь усталый, "не приставайте ко мне", все дела! А чуть-что и тут же вскочил, будто все нормально! Будто не блевал вчера на сцене! Ты пойдешь со мной и ляжешь в больницу!

- Я не пойду в больницу.

- Ты пойдешь со мной и ляжешь в больницу, мать твою!

- Я не пойду в больницу! – Дан снова вскочил. – Я ни хрена с тобой не пойду, долбаный псих! Если я туда лягу, то всему конец, как ты не понимаешь?! Если меня закроют и я перестану принимать, то Castaneda развалится, я не смогу писать тексты, все рухнет! Да я долбаный наркоман, хрен с вами, но я не пойду в больницу!

- Понятно. – Чак смотрел на Дана снизу вверх. Дан был выше на целую голову. – Понятно. Сиди тогда здесь и подыхай, коли тебе так угодно. А я устал тебя вытаскивать из жопы. Всю жизнь вытаскивал, но ты все равно в нее лезешь. Что ж, задохнись в ней, ублюдский наркоман. Задохнись своим героином.

Чак вышел из комнаты, и через пару секунд хлопнула входная дверь.

Дан, смотря ему в след, опустился на диван. Да, такого он не ожидал.

- Чак вернется. – Проговорил Ал, садясь рядом. – Ты знаешь его, покипит и вернется. Все равно отвезет тебя в больницу. Ты сидишь, Дани, давно и крепко. Надо тебя вытаскивать, брат.

- Знаю я, знаю, - пробормотал тот в ответ. – Ничего не могу с собой поделать, Али.

- Конечно не можешь. Это же наркота. Я знаю, какого это.

- Я не о том, Али. Я не могу перестать принимать, потому что слова по другому уже не идут. Я не могу писать, пока не приму чего-нибудь. Мне надо уходить куда-нибудь из миру, чтобы писать, но это все труднее и труднее. Я начал принимать белый, потому что перестал писать. Под белым все становится яснее, четче что ли. В первый раз я сразу ушел, и сразу написал текст. Ты помнишь ее? Ты помнишь тот текст?

- Да…

- Вот потому я убиваюсь всем этим говном, чтобы не потерять нить. А то ведь, знаешь, вроде отходишь от героина и окунаешься назад. Ты видишь, какая наша сцена, какие наши фаны. Это же быдло, черти в людском облике. Они все сожрут, хоть насри им на сцене. Хоть наблюю я на них. Все - благодать божья. Они все словно пустые, никчемные, ненужные. Но…

Дан замолчал.

- Что, Дани? Что "но"?

-Без них не было бы нас. Они любят нас, эти фаны. Потому так себя ведут. Любят меня, тебя, нашего Чака. Любили даже Уолли, хоть он драный менеджер. И знаешь что, Али? Это все я. Я такой весь пустой и никчемный, ненужный этому миру. Это я дерьмо, потому что готов убиваться наркотой, писать о порочности, ненужности людей, потому что блюю за кулисами, а теперь еще и на сцене. Это все я, Али. Я всегда таким был – пустым. Я и Castaned’у создал, лишь бы пожаловаться. Но был момент, когда мне казалось, что вот оно призвание, быть рок-музыкантом, писать тексты, сочинять музыку. И ты оказался на удачу классным гитаристом, и Чак хороший ударник. Вот же она, судьба. Мы быстро поднялись, стали первыми в чартах. А вот теперь сижу я, смотрю – и что? Став гранжером, я превратился в наркомана, ноющим о своей никчемности, и даже не понимающим этого. Что мне делать, Али? Что мне теперь, бля, делать?

Ал обнял брата за плечи.

- Успокойся, Дани. Это все от наркоты. Мы поем не о пустоте людей, а призываем их быть другими, не становиться пустыми. Ты сам мне это говорил, помнишь? Сейчас тебе тяжело, это ломка, да еще и что-то там, что ты принял. Это не ты, а дерьмо в тебе говорит. Давай, Дани, соберись. Я сейчас схожу за детоксином, у меня вроде в машине лежал, а ты иди к себе, полежи. Выпьешь пару таблеток, отдохнешь и мы поедем в больницу. Ага?

- Ага, - кивнул Дан.

- Вот и хорошо. – Ал улыбнулся брату, а Дани улыбнулся в ответ.

Так и разошлись они в разные стороны. Дан вошел к себе и встал у двери. Вот оно, о чем говорил парень в храме. Даниель Блажковиц наконец-то понял себя, каков он был и есть сейчас. Ненужный, никчемный. Пустой… следующий шаг – найти путь. Путь, какой тот парень нашел.

Дан прошел в ванну, достал из-за душевой кабинки сначала пистолет, а потом пакетик с героином. Да, это тот выход. То, что нужно делать с пустыми людьми. Дан высыпал все содержимое пакетика на полочку перед раковиной, и, смотря на нее, взвел курок.

Вот он, выход…

Он опустил нос в горку наркотика и всосал сколько смог. И еще раз всосал. В груди сразу сдавило, да так, что дышать стало сложно. Дан сел на унитаз, приставил к подбородку пистолет. Сердце начало стучать чаще, громче. Вот оно уже вырывается из груди. Дышать тяжело, а носоглотка начинает леденеть. В глазах зарябило. В голове закрутилось такое, чего Дан никогда не испытывал. Он начал видеть что-то вдалеке, белое и огромное. И чем четче он ее видел, тем тяжелее становилось дышать, а сердце колотилось все чаще. Во рту появился привкус крови. В ушах стучали молоты. Дан почувствовал, как из носа что-то потекло. Белая пустота надвигалась на него всей своей махиной. В пустоте валил снег, с воем носился ветер. Антарктида – она здесь. Пустота, в которой нет никого, и быть недолжно. Пустота, которая внутри него самого. Это Антарктида. Вот почему она грезилась ему все время, вот почему он о ней пел и мечтал. Антарктида внутри него. Белоснежная пустыня.

Все тело заболело. Из носа текло уже непрерывным потоком. Во рту скапливалась кровь. Из живота пошли спазмы, не дающие дышать. Сердце словно разрывалась. И, пора.

Чирик…

В белой пустыне Антарктиды раздался только один жалобный "чирик". Сквозь невыносимую боль в голове мелькнула мысль – "предохранитель".

- Дани! – Раздался где-то далеко знаковый голос.

Даниель упал, стал задыхаться. Изо рта выплескивалась какая-то жидкость. Но боль уходила, как и все вокруг.

Слова песни зазвучали вновь:

Will the circle be unbroken

By and by, by and by?

Is a better home waiting

In the sky, in the sky?..