Духота – тучи низкие, краем неба ходят, никак дождём не разродятся. Лешко Ивана клонит в сон, аж ноги отнимаются. Нет бы, сидеть сейчас в тенёчке, семечки лузгать. Как же, всё время приходится выбегать на солнцепёк. Мимо проходной прут мешочницы и каждая норовит чего-нибудь утянуть. Поймаешь воровку за руку, отберёшь килограмм-другой яблок и спросишь, мол, чего с тобой, дура, теперь делать? Захлопает ресницами, всплакнёт, взвоет, что детки дома голодные. Враньё всё, только за рекой от лебеды пухнут. Дать бы плетей и дело с концом, так нет, оформляй воровку на солнцепёке. Одну задержишь, две проскользнут.

Начальник придирается. Подходит, подбрасывая и ловя теннисный мячик. Кидает без замаха.

- Лови!   

         Мячик попадает в живот и отскакивает в траву.

         - Эх, Ваня, никакой реакции! Давно замечаю за тобой – глаза красные, на ходу спишь. Карты, небось, или пьёшь? У всех людей бывают проблемы, но не тащи их на рабочее место.

         Иван божится, что не повторится.

Всё из-за фильмов, днём-то их не посмотришь. Мало что некогда, так ещё и опасно. Зайдёт квартальная или участковый, а тут кино необычное, странное, чужое. Батька людей от заграничных соблазнов бережёт: по телевизору один спорт, молебен или балет. Да только не нужен нормальному человеку балет, не разбирается он в искусстве, а если и соображает, то всё равно смотреть некогда. Чужие каналы в помехах, одни чёрные квадраты Малевича, вернее, прямоугольники. Да и Интернет – одно слово, локальный, без выхода за Вольницу. В общем, вопросы пойдут.

Пашка сменяет на дежурстве, предлагает покурить на дорожку. Отходят за сарай, дымят самосадом. Иван понижает голос:

- Принёс?

- А как же, - подмигивает сменщик. – Тут такое, что век не расплатишься.

Неужели подборка Сильвестра Сталлоне? Лешко обожает боевики. Старые самые лучшие, в них и люди знакомые, будто с родной улицы и сюжет лихой. Аванс, скрученный в трубочку, перекочёвывает в карман сменщика.

У Пашки есть всё: масло, кофе, сигареты. Дядя у него в торговой экспедиции, часто за рекой бывает, ввозит контрабанду при возможности. Ивана масло не интересует, чревоугодие – грех. Кино – другой разговор, казалось, что только фильмы поддерживают его на плаву. Жить скучно, тягостно, а тут чудеса: крутые машины, фотомодели на заднем сиденье, перестрелки. Простые истины: есть люди плохие и хорошие, но в конце всё равно останется только один. Убийство времени за просмотром убийств.

  Начальник торопит с проходной:

- Ваня, куда исчез? Хочешь до дому ножками топать? Вахта не ждёт!

- Бывай! – Иван бросает через плечо, бежит к автобусу.

Двадцать километров грунтовки до города. Уходящие в бесконечность ряды одинаковых яблонек, «квадраты» поздней клубники, конструкции распылителей.  Солнце уже за серединой неба, огромное, палит. Жарко так, что из кожи хочется выпрыгнуть. Трава иссохла, нижние ветви лесопосадок истекают соком на дорогу. Вся обочина в маслянистых пятнах.

Водитель говорит бригадиру:

 - Батька опять бойцов набирает, Новый Афон от козопасов защищать. Сам бы пошёл, да жинка не даёт. На кого я её оставлю? Пропадёт ведь.

«И так всегда, - думает Иван. – Семья вечно мешает. Православный витязь жениться не должен. Помеха одна, соблазны лишние, ещё утянет на дно быта. Вот Самсон, на что был богатырь, а всё равно окрутила его Далила, сломала».

- Батьку у нас молодец, - кивает бригадир. – Мир несёт, за православие радеет.

Все любят Батьку, он и атаман, губернатор, мэр, лауреат премии мира, полный Георгиевский кавалер, почётный гражданин.

Подъезжают к городу. Тиховский - столица Вольницы - скопление одноэтажных домиков, утопающих в садах. Иван сходит на остановке, два квартала до дома. Тропинки узкие, тенистые, яркие цветы на клумбах. На улице тихо, мелюзга лениво пинает мяч на дороге.

 -  Лешко! – кто-то зыкает за спиной. Оборачивается – подъесаул, сам чёрт его принёс, не иначе! Здоровается со всей почтительностью.

- Ну, доколе будешь Ваньку гонять? На меня уже поглядывают, спрашивают, мол, отчего в твоей сотне бобыль завёлся? Али девок не любит? Распутник, содомит какой? Когда уже на свадьбу-то пригласишь?

- Не на ком.

- Ты давай, не виляй! Как это не на ком? Вона их сколько! И чего с тобой не так? Короткий хрен? И с такими живут.

Лешко кивает как китайский болванчик, божится, что женится при первой возможности. Холостых и бездетных в Тиховском не любят. Налог заставляют платить, а холостяки ещё и каждый год просят прощение на площади. Мол, простите, казаки, что от долга уклоняемся. За плечами уже три «площади».

 «Эх, - вздыхает. – И с женой морока, и без неё тягостно. Подъесаул лезет, соседи шепчутся, мать достаёт».

В Тиховском одному никак нельзя,  от одиночества появляются дурные мысли. Все лезут, следят друг за другом, сравнивают.

- Свобода личности – это коллективная ответственность, помноженная на необходимость, - цитаты атамана нараспев.

Правильные слова, золотые, но от этого не легче, слишком тягостно всё время находиться на виду. Когда-нибудь придётся жениться. Да ведь никто не люб на белом свете, кроме разве что Батьки и матери. Женщины чужды для Ивана, как аспиды подколодные холодны, душны как салон «вахты», жарче июльского солнца. Была, правда, одна девушка, девочка, если точнее. Он даже не помнил её имени. Ребёнком был, лет девять – десять. Выехали как-то в лес всей школой, бегали там, в казаки-разбойники играли. Воспитатели разбили детей на пары и организовали эстафеты. А Лешко с незнакомой девочкой неожиданно выиграл. Они понимали друг друга без слов, как близкие. Призы, похвала, номинация «лучшая пара». А потом эстафеты кончились, Лешко не узнал, кто она. Больше такого понимания он не испытывал, одно раздражение.

До вечера делать нечего. Зашёл в хату поприветствовать мать. Она красивая, с длинными чёрными волосами, смуглым лицом. Брови приподняты, взмывают крыльями. Сама стройная, гибкая, как апсара. Мать-героиня, так соседи говорят. Всю жизнь посвятила детям, вырастила богатырей. Старший брат в Косово отдал жизнь за святую веру. Другой брат в Малороссии партизанит, униатов бьёт.

Отец-портрет сурово смотрит со стены. Усатый казак с орлиным носом и презрительным оскалом. Погиб где-то на Кавказе, Иван его совсем не знал, слышал только рассказы. Как учился лучше всех, стрелял в десятку, борьбой увлекался. И всегда Ивана с ними сравнивали, и всегда проигрывал. Братья – православные герои, а он холостой охранник в садовом хозяйстве. И ведь всё могло по-иному закрутиться. Лешко хорошо учился, собирался поступить в институт… Но вмешалась политика. Из-за изоляции Батьке пришлось закрыть институт.

- Уходишь? – спрашивает мать.

- К другу зайду.

Вздох.

- К другу? Когда я уже услышу к подруге?

Дружит с Мирославом - церковным сторожем. Между ними разница лет в тридцать, не меньше. Говорят, что раньше Мирослав был священником, но что-то не срослось, и он стал сторожить церковку с прилегающим кладбищем. Обычно друг сидел под любимыми  берёзками и смолил самосадом. Руки у него в земле, грязные. Перчатки никогда не использовал, чтобы не давать поблажки плоти.

- Здравствуй, Иван!

Лешко рассказывает о недовольстве шефа. Мирослав морщится.

- Дались тебе фильмы, дури больше, чем проку. Не там ищешь, где надо.

- А где надо?

Мирослав улыбается, морщинки на лице выстраиваются в паутинку. Выдыхает дым через нос.

- В Библии.

Чего ещё ждать от церковного сторожа? Но Мирослав всё равно хороший товарищ, добрый, делится самосадом. И ещё он никогда не осуждает, не сравнивает. Не то, что городской священник. У того на два предложения три угрозы адских мук. Да и что Библия? Её всё равно никто не читал толком. Детская хрестоматия в синей обложке, цитаты Батьки и угрозы священника. Грехопадение, блудницы, искусы Дьявола, невыполнимые заповеди, адские муки. Бог следит за тобой! Шаг влево, шаг вправо – Пекло!

- Скажи, Мирослав, а почему ты ушёл? Ну, из церкви.

Мирослав вытягивает потемневшие от работы руки.

- А ты бы променял берёзки на духоту службы? А знаешь, что особенно радует? Эти берёзки посадил я сам. И Тишина. Время замерло, никакой суеты, движения ради движения. Что мне ваш Батька? Какая блокада? Никакой здесь мороки, земных кесарей.

Сидеть бы в тенёчке и дымить до конца Света. И хотя Иван понимал, что это тоже выход, но не принимал «недеяние». От посиделок затекают ноги.

В Тиховском всё спокойно: комендантский час,  в хатах погашены огни, сверчки. Тявкает разбуженная собака и тут же умолкает. Скромняга месяц отражается в тёмной воде. Речка холодит западную окраину, плещет об набережную, журчит под мостовыми опорами.  Пляж пустынен и давно заброшен, по низкой дамбе время от времени проезжает уазик пограничников. Прожекторы подсвечивают чужой берег, железнодорожный мост, перекрытый противотанковыми ежами. Дозорные казаки сидят за пулемётами.

На другой стороне реки само зло: либералы, гомосексуалисты, педофилы, исламские фанатики, феминистки, «ястребы», капиталисты, масоны и порой Иван просто диву давался, как они уживаются друг с другом. Вольница – последнее свободное место. Небольшой городок Тиховский, несколько станиц и хуторов, вот и всё, что осталось от православного народа.  Топливный кризис разрушил старый мир, перекроил карты. Батька поднялся во времена парада суверенитетов, укрепил область, выбил автономию, а потом и полную независимость.

- Мал Новый Иерусалим, - однажды сказал Батька. - Но и ковчег был невелик, однако все праведники поместились, и уберёг их Господь от потопа.

И хотя проще отгородиться от грешного мира, но Батька и других людей жалел, помочь пытался. Неизменно приходил на помощь чуждой братии. Мала Вольница – одного дня хватит, чтобы объехать. Но зато её уроженцы разят безбожников по всему миру.

Ивану бодрствует, ведь этого момента он ждал целый день. Погашены огни, задвинуты шторы, звук на минимум, светящийся в тёмной комнате прямоугольник монитора, заветные фильмы в скрытых  файлах. Обычно он смотрел американские боевики, но в этот раз Пашка передал совсем другое кино. Можно по-разному относиться к жанру, но в одном сменщик прав – век не расплатишься, особенно если поймают.

Симпатичная блондинка в короткой юбке и светлой блузке беседует с мужиком. Им быстро надоедает, они целуются и скидывают одежду. На другом ролике уже новая девушка, но ей тоже надоедает болтовня, и она занимается более привычным делом. Третий ролик, четвёртый.

- Да уж, - буркает Иван. – Таких фильмов в Тиховском ещё не было.

Душно: мышка влажная, пальцы скользят, по лицу скатываются капельки пота. Футболка прилипает к спинке кресла.

По сути, все фильмы оказались одинаковые - простой и безыскусный театр. Равнодушные девки с огромными грудями и задницами, наигранные стоны, меланхоличная сосредоточенность кавалеров.

Один файл подписан «Жемчужина Востока». О Востоке Иван знал мало: там почти нет христиан, ещё жарче, чем в Тиховском и много народа.

 На мониторе танцует миниатюрная девица и на ходу сбрасывает одежду. Стучат барабаны, ускоряются с каждым её шагом. Смоляные косы перевязаны золотыми нитями, вертятся как лопасти, обвивают гибкое тело. Руки у танцовщицы смуглые, изящные, пальцы тонкие, в кольцах. Камера приближает лицо – скулы высокие, глаза чёрные, длинные ресницы.

Ещё шаг и барабаны резко смолкают. Тишина. Накидка спадает с плеч. Тело у танцовщицы чистое, без единого изъяна. Груди маленькие, заострённые, с крупными сосками. Мгновение и она закрывает их ладошками, улыбается. Ивана подкидывает. Он будто знал эту девушку! Улыбка, чёрные косы, стройное тело… На Ивану смотрела мать, только моложе лет на двадцать.

Надо было просто выключить компьютер и забыть как ночной кошмар. Но сначала удостовериться, досмотреть до конца. Навстречу «жемчужине» выходят совсем уже не восточные мужики, начинается оргия. Иван находит всё новые сходства. Ещё несколько фильмов из восточной подборки, тоже с ней. Каждый из них откровенней предшественника. Но худшее вовсе не в том, что девушка похожая на мать снималась в порнофильмах…

Утром спрашивает:

- Мам, а откуда наша семья?

- В смысле? – хмурится. – Ты родился в Тиховском.

- А ты?

Мать указывает на кружку.

- Пей, пока чай не остыл. Ты же любишь кипяток.

Отхлёбывает горький напиток.

- И всё-таки, откуда ты?

- Издалека, - буркает мать. – А вот ты сейчас опоздаешь на смену.

И, правда, пора бежать. Если вчера он просто не выспался, то сегодня едва держится на ногах. День будет ужасным.

Она или не она? И чем дольше Лешко раздумывает, тем сильнее понимает, что нашёл идеал, но только от этого никакой радости. Часть его, прежде незнакомая, грезит о дурных, греховных вещах. Просто удостовериться, что не она. Заглянуть под одежду, ведь от этого никому хуже не станет.

 - Ну, это уж слишком! – буркает Иван и вдруг понимает, что говорит вслух. – Я побежал!

         Дни походят один на другой, Лешко по-прежнему не высыпается и томится на работе. Все мысли занимает жемчужина Востока. Иногда, в минуты просветления, Иван порывается уничтожить записи, но не хватает решимости.

         А потом умер Батька, и жизнь потеряла всякий смысл. Перестали ездить уазики пограничников по дамбе, плавать боевые катера, светить прожекторы. Батька умер, а с ним закатилось и солнце Вольницы.

         - Умер, - мать роняет газету. – Как же мы теперь?

         Шатаясь, Лешко выходит из хаты, плюхается на лавочку. Сводит грудь, и он никак не может вдохнуть воздуха. Неужели всё пропало? Конец света должен был стать торжественным событием. Грешники за рекой погибнут, а жители Тиховского вознесутся на небо. Но разве можно без Батьки, возлюбленного сына Господа? Оцепенев, Лешко сидит до вечера, ожидая конца Света. Задувает холодный вечер, и он вдруг чувствует, что замёрз и голоден.

         - Мам?

         Душно, в доме пахнет вином, на полу пустая бутылка. Мухи сношаются на липком столе. Жужжат, потирают лапками, перескакивают из стороны в сторону. И снова сношаются.

         - Ты где?

         Ещё одна бутылка и рвотные массы на ковре. Мать лежит ничком на кровати. Ворох одежды на полу. Надо бы уйти, но Иван замер, смотрит на обнажённую спину. Его тошнит от собственных мыслей.

         Мать шевелится и со стоном переворачивается. И тогда Лешко понимает, что все эти ночи жемчужиной Востока была его мать! И кто он теперь? Как искупить грех? Кровью – записаться в добровольцы, отправиться на войну вслед за братьями.

         Он бросается искать подъесаула. Бежит, не разбирая дороги. Находит его дом, как бешенный стучит в калитку, кричит. Дрожит, бормочет, что хочет защитить Новый Афон.

         Лицо у подъесаула осунувшееся, с мешками под глазами. Лоб расчерчен морщинами. Он чешет чёрную бородку.

         - Извини, Лешко. Теперь, когда Батька… -  умолкает. Стоит, кулаки сжимает. – С этим пока никак. Сначала выберем нового атамана, а дальше видно будет.

         У Ивана темнеет в глазах. Господь не принял его службы, а это означает только одно – он что-то вроде Иуды. Осталось найти свою осину.

         - Осиротели мы, Ваня, - говорит подъесаул и плачет.

         К чёрту Батьку! Сейчас о спасении души надо думать. «Вот говорят, что грех от женщины, - рассуждает. – Вот я их и избегал как мог. И что, смог уберечься? Нет, потому что весь грех от члена».

И тогда он принимает решение. Оно кажется самым логичным поступком за всю жизнь. Уничтожить причину греха. Вернуться домой, взять нож и хоть раз поступить правильно.

Приходит в себя в больничной палате. Узкая металлическая кровать, голые стены, духота, мухи на липкой ленте. Внизу живота словно разожгли костёр, любое движение причиняет острую боль.

 - А, Лешко, - говорит мужчина в белом халате. – Залатали тебя, всё в порядке. Пару месяцев, правда, дрочить не сможешь. А вот от дурки…

         - Какая дурка? – вскидывается Иван и едва не теряет сознание. Шепчет. – Я же говорил, что случайно…

         - Ну да, как же. Давай начистоту! Всем плевать, есть ты или нет. Но если вздумаешь ещё раз свести счёты с жизнью, то сделай это как можно дальше от больницы.

         Впереди ничего хорошего. Тесты у психиатра, повторение версии про несчастный случай, странные взгляды коллег. Но это сущие пустяки.

         «Создатель сохранил мне жизнь, - улыбается Иван. – Значит, я ему не равнодушен».

         На второй день научился полулежать, просит книгу. Первая из Библии – «Бытие». Чёрный переплёт, кожа, оттиск простого креста на обложке. Читает: сухое введение, описание трудов Господа, потоп, падение Хама, Вавилонское столпотворение, Содом и Гоморра, совращение Лота дочерями. И вдруг Лешко понимает, что читает краткую историю человечества и свою личную одновременно. На него снисходит покой – он не один такой.

Ветхий завет хорошо знает человека и принимает как есть: со всей подлостью, духотой, врождённой жестокостью. Евангелие писали романтики, слова красивые, но не работают, словно обман. Раздай имущество и броди по свету! Ну вот, у Ивана этого имущества никогда и не было, а бродить по Вольнице нет смысла, везде она одинаковая. То ли дело «Бытие»: простые разумные интересы – преумножать и размножаться.

Он решает съехать от матери в первый же день после выписки. Пришла пора завести собственную семью.

         «Мирослав был прав, - думает Лешко. – Я найду ответы в Библии».

Но почему? Потому что книга хранит чужой опыт. И в некоторых фильмах он есть. И если опыт оригинальный, жизненный, то это и есть настоящее искусство. А остальное так, отдушина, время убить.

         Один раз заходит Пашка. Ободряет, мол, давай поправляйся. Все заждались и даже шеф переживает.

         - Дядя говорит, что с моста ежей уберут. Теперь на другую сторону спокойно будут ездить.  Каналы перестанут глушить. Жаль, конечно, но бизнесу конец.

         Последний день перед выпиской Иван проводит в больничном саду. Накануне прошёл дождь и лавочка совсем сырая, пришлось подложить газету.

         - Привет!

         На него смотрит медсестра, лет двадцать, не больше. Из-под белого халата выбиваются края синей юбки. Волосы у девушки короткие, тёмные со светлыми прожилками. Нос длинный, тонкий, чуть заострённый на конце.

- А мы случайно не знакомы?

Совершенно. Пожимает плечами.

- Начальная школа? Эстафета в лесу? Точно, мы были напарниками на играх!

Мир тесен. Иван улыбается.

- Куда ты пропала? Я искал тебя… вас.

- Мы переехали в другой район, и мне пришлось сменить школу. Анжелика! – Медсестра по-мужски тянет руку.

Неужели это и есть та самая девочка, которую он понимал без слов?

- Иван! – говорит и пожимает ладошку. Хмыкает, целует кончики пальцев.

Завтра будет немного лучше, чем сегодня.