Эля Азова родилась глухонемой: по какой-то причине её нервная система отторгла кохлеарный имплантат — акусту.

Юстас надеялся, что однажды учёные придумают, как помочь его дочери. Однако время шло, и ничего не менялось: девочка продолжала жить в дальнем крыле городской больницы, где лечили таких же, как она. В мире абсолютного молчания, в глубокой и незыблемой тишине.

Сам Юстас с рождения был окружен музыкой. Где бы он ни находился: в городе или на природе — акуста транслировала в его разум подходящий звуковой фон. Запускала бодрые ритмы во время бега, включала лёгкие композиции на досуге, подбирала музыку, чтобы окружающие лучше понимали его настроение, и так же помогала ощущать эмоции других. Акусты давно заменили людям даже обычную речь, позволив общаться мысленно.

Поэтому тишина всегда была для Юстаса синонимом одиночества. Стоя в больничном коридоре и смотря на свою дочь, он думал: "Она одинока".

— Я скоро вернусь, — беззвучно сказал Азов, хотя знал, что девочка всё равно его не услышит.

Эля достала из кармана платья бумажный самолётик и протянула отцу. Юстас осторожно снял игрушку с детской ладони.

— Я думаю, — прозвучала мысль врача, — Эля хочет, чтобы вы запустили его в небо.

Азов кивнул. Он крепко обнял дочь, поцеловал её в щеку и, выпрямившись, помахал девочке рукой. Эля повторила его жест. Это была их традиция.

Доктор взял девочку за руку, попрощался с Юстасом, и они ушли.

Азов тоскливо посмотрел им вслед. Иногда ему казалось, что Эля уже понимает, почему папе нельзя опаздывать на работу. Государственная служба обеспечивала Юстасу медицинскую страховку, которая покрывала не только его лечение при необходимости, но жизнь дочери в клинике.

Акуста включила "Маленькие крылья" Джимми Хендрикса, похожие на серые облака с редкими солнечными разрывами.

Мать Эли умерла во время родов, — три года назад — и Азов мирился с больницей лишь потому, что сам не мог ухаживать за дочерью. Здесь же о ней заботились, и он легко навещал её каждый день, а на выходные — даже забирал домой.

 

Юстас приехал на электростанцию к началу смены.

Его отдел следил, чтобы энергия, поступающая со звуковых концентраторов, равномерно распределялась по городу. Каждый диспетчер знал, откуда в действительности у них берётся электричество, но все молчали, соблюдая подписку о неразглашении. Может быть, ещё и из-за этого знания Азов верил, что изобретатели акуст всесильны и однажды найдут способ вылечить Элю.

Он сделал пару дыхательных упражнений, чтобы отрешиться от мыслей о дочери, и имплантат, помогая ему настроиться на работу, включил что-то из раннего Карлоса Сантаны, бодрое и энергичное.

Однако едва Юстас склонился над дисплеями, в диспетчерскую заглянул Яков, коллега, дежуривший по утрам.

— Привет! Слушай, нам тут от прабабки наследство досталось… Тебе старьё не нужно? Надо выкидывать, а так — вдруг пригодится? Айда на обеде глянем?

Азов посмотрел через плечо. Он не любил Якова, потому что тот постоянно трындел о своей благополучной семье, и не хотел с ним никуда идти. Но коллега, как обычно, не заметил его настроения и, похоже думая, что Юстас всегда и заранее на всё согласен, весело добавил:

— Твои парни уже "за".

— ...ладно, — вздохнул Азов.

— Да не делай ты такую рожу! Скажу жене, чтобы готовила обед на всех!

Яков не оставил ему шансов отказаться. Так что, шагая с коллегами в сторону образцово ухоженного таунхауса, Юстас придумал себе причину для визита: в закромах покойной прабабки могла обнаружиться какая-нибудь приятная безделица для Эли. Однако на самом деле там не нашлось ничего интересного, кроме пары уродливых статуэток, одноглазого медведя с пуговицей на животе и бумажной книги.

Не скрывая удивления, Азов взял её в руки.

Сегодня в мире читали только чертежи — остальную литературу давно перевели в удобный для доступа с акуст аудио формат. Ощущая, как чудовищно непривычно визуально складывать буквы в значимые слова, Юстас беззвучно произнес: "Глухов В. П. "Речевые патологии". Внезапно. Он хмыкнул и погладил большим пальцем шероховатый переплёт.

— Откуда это у тебя?

— А? — оглянулся Яков. — Да там целая династия врачей у моей ненаглядной. Да, милая?!

Она что-то ответила ему с кухни, но Юстас прослушал.

— Я возьму?

— Да, бери, конечно, — коллега без интереса отмахнулся. — Разобрались, парни?.. Айда обедать!

Следующие полчаса были для Азова, как долгая командировка в ад. Коллеги нахваливали борщ, хозяйка — свои фиалки, а Яков, ни на минуту не затыкаясь, рассказывал, какие распрекрасные у него близнецы.

Изобразив на лице подобие интереса, Юстас попросил акусту приглушить канал беседы, поставить фоном старого доброго Нопфлера и вышел в сеть. Он хотел найти что-нибудь об авторе книги, но с удивлением ничего не обнаружил и вернулся к разговору за столом.

Когда все решили пройтись вдоль реки и разгулять обед, Юстас облегченно вздохнул и первым вышел из дома.

Коллеги шли, обсуждая спортивные новости, а он, не вникая в их разговор, листал книгу. За последние три года Азов прослушал немало статей о болезни дочери, но отказывался сдаваться и верил, что не всё ещё потеряно.

Снова прочитав название и решив тщательно ознакомиться с текстом на досуге, Юстас убрал том в сумку и заметил на её дне что-то белое.

— Погодите минуту, — он достал бумажный самолётик.

— Дочь? — сочувственно спросил Яков.

Сказал бы Юстас, куда тому засунуть свою фальшивую жалость, но им ещё было вместе работать. Акуста попыталась втиснуть в мысли Азова какое-то мерзкое позвякивание, но он попросил её заткнуться, улыбнулся коллеге и оглядел берег в поисках удобного места.

Взгляд Юстаса сразу упал на заросший мхом большой камень. Внизу текла река, а вокруг тянулись вверх чёрные сосны и нежно-зелёная осока. Подстроившись под пейзаж, имплантат включил звуки природы: шепотки ветра в игольчатых кронах, журчание воды и задорный стрекот кузнечиков.

Юстас подошел к валуну, запрыгнул на него, глубоко вдохнул пропитанный хвоей воздух, широко размахнулся и изо всех сил швырнул самолётик к облакам. Бумажная игрушка, подхваченная ветром, унеслась в небо. А ботинки Азова скрипнули по влажному мху, и он грохнулся на спину, ударившись затылком.

Акуста жалобно пискнула.

Юстас не сразу понял, что произошло. Он помотал головой, отгоняя вспыхнувшие перед глазами яркие пятна, и порванный шнур имплантата дважды хлестнул его по шее. К нему подбежали коллеги, начали размахивать руками и что-то объяснять, но Азов ничего не услышал. Он нахмурился, пытаясь различить хоть звук, и вдруг осознал, что вокруг — тихо.

Очень и очень тихо.

Лишь непривычно, без электронного отголоска, бурлила на шиверах река, скрипели деревья, и шуршала одежда безмолвно жестикулировавших коллег. Где-то вдалеке надрывалась кукушка.

Азов коснулся уха и посмотрел на кровь, оставшуюся на пальцах.

Яков испуганно округлил глаза. Он знаками попросил Юстаса подождать и убежал за машиной.

 

Яков привёз Азова в больницу, и медсестра отвела пациента в блок, соседний с тем, где лечили его дочь. Она объяснила жестами, что доктор скоро подойдет, и Юстас дважды кивнул ей, показав, как всё понял. Потом сел на стул и прижал к уху обезболивающий компресс. Виски ломило, в голове звенело, и Азов закрыл глаза, ощущая себя новорождённым младенцем, не способным ни фильтровать шум, ни менять музыку, ни говорить с людьми.

Глухонемым.

Только мир, в котором он себя обнаружил, оказался вовсе не молчанием и глубокой тишиной, а жизнью, пронизанной микрозвуками. Все представления Юстаса перевернулись вверх тормашками, и он теперь не знал, что и думать об акустах. Мысли бурлили в голове, но Азов никак не мог составить из них цельную картину без привычного и всегда настраивавшего его, точно тонкий инструмент, имплантата.

— Та! — воскликнул кто-то. — Ты!

Чуждый звук заставил Азова открыть глаза.

— Ты! — повторил голос, и Юстас, повернув голову, увидел Элю.

Она потопала к отцу, рыча, фырча и хихикая, и тот, не в силах поверить в происходящее, приоткрыл рот и уронил компресс.

Эля засмеялась, протягивая ручонки для объятий, и Азов, потрясенно смотря на дочь, молча сполз со стула и опустился на колени. Впервые за всю её короткую жизнь Юстас услышал, как Эля "говорит": лопочет какую-то абракадабру, топает, хлопает в ладоши.

Он крепко прижал девочку к себе и уткнулся лицом в светлые волосы.

"Эля, милая моя", — подумал Азов и попробовал сказать её имя вслух.

Однако язык онемел, нёбо свело, и напряженное горло хрипло выдавило лишь "э", "л", и "а".

У Юстаса сжалось сердце, но дочь смущённо фыркнула, смяла пальчиками юбку и принялась теребить платье, поглядывая на отца. Он приложил пальцы к своим губам, потом коснулся её губ и заплакал.

Позади раздались шаги, и к пациентам подошли доктор и медсестра. Они остановились, недоумённо смотря на открывшуюся перед ними пантомиму, и Юстас, обернувшись, понял, что просто обязан им всё рассказать.

Он встал и несколько раз ударил себя в грудь, потом показал на дочь и, широко раскрывая рот, вытолкнул из стиснутой груди её имя:

— Э! Л! А!

Врач удивлённо приподнял брови и, ничего не поняв, указал пациенту на процедурный кабинет. Юстас отрицательно помотал головой и яростно закивал в сторону дочери.

Девочка замерла, ощущая, как происходит нечто важное, а доктор устало посмотрел на медсестру. Очнувшись, та достала из кармана электрошприц, решительно взяла Азова за руку и коснулась его запястья серебристым щупом.

По телу Юстаса скользнула почти неощутимая искра, и мир поплыл у него перед глазами. Он зажмурился и, не желая сдаваться, схватил медсестру за плечи. Доктор наверняка решил, что у пациента срыв из-за отключения от акусты, и Азов непременно хотел объяснить, как тот ошибся.

Никаких акуст, никакой истерики. Обыкновенные слёзы радости.

Юстас просто был рад услышать свою дочь. Просто… был… рад… услышать Элю.

 

"Мы были в ожидании лета…

Я до сих пор живу тем днём.

Хочу лететь туда, и в нём

Я до сих пор в ожидании лета…", — Юстас проснулся под Криса Риа* и заслонился рукой от лившегося через окно палаты солнца.

Он лежал на удобной койке, рядом с ним вертелась Эля, а сиделка убирала пустую капельницу. Заметив, что пациент очнулся, медсестра улыбнулась ему, и акуста разбавила песню музыканта благожелательной трелью, передав Азову настроение женщины.

— Добрый день, — привычно, мысленно, произнес Юстас.

— Добрый день, как вы себя чувствуете?

— Хорошо. Когда меня выпишут?

— Завтра, — ответила медсестра. — Мы оформим вам больничный лист, чтобы вы отдохнули несколько дней.

Её слова вызвали у Юстаса вспышку памяти.

Он вдруг вспомнил все детали прошедшего дня и растерянно посмотрел на Элю. Она открыла рот, что-то крикнув, но Азов вновь её не слышал. И мысль, что прекрасные и мелодичные акусты, которые объединили всех на земном шаре, стали между ним и дочерью звуконепроницаемой стеной, настигла Юстаса, точно пуля, — неожиданно и пробила насквозь.

Он взял Элю за руку, посмотрел девочке в глаза и беззвучно пообещал, что обязательно поговорит с ней снова. Та завертелась, заулыбалась, а, когда пришёл врач, чтобы её забрать, поцеловала отца на прощание. Доктор проверил пациента, остался доволен его состоянием и увел Элю с собой.

Юстас подождал, пока за ними закроется дверь, и нырнул в сеть в поисках статей о звуковой речи.

Как обычно, он сразу нашёл десятки упоминаний о болезни дочери и несовместимости акуст с некоторыми типами нервных систем. Азов уже не раз прослушивал эти материалы, и быстро проматывал их, пытаясь обнаружить хоть упоминание об устройстве речевого аппарата. Ничего. Пусто. Словно кто-то тщательно вычистил любые сведения о том, как говорить вслух.

Юстас задумался. В конце концов ему следовало самому догадаться, и мысль, которую он старательно отталкивал от себя прочь с первого дня работы на электростанции, начала сверлом ввинчиваться в его разум.

Азов знал, как звуковые концентраторы собирают энергию человеческих импульсов, и понимал, насколько важно оставаться частью системы, — частью придуманного гениальными учеными вечного двигателя.

Возможно, именно поэтому людей на протяжении столетий приучивали к акустам. Показывали, как удобна безмолвная речь и как легко повысить собственную эффективность с помощью музыкальных стимулов. Заставляли забыть, что столетия назад вербальное общение было совсем другим. Отучили говорить и направляли в будущее по тому пути, который гарантировал неистощимый источник электричества.

Энергию чувств, управляемых музыкой.

Всё, ради них. Всё ради ресурсов.

Осознание того, что у него отобрали возможность просто поговорить с дочерью, стало в горле Юстаса горьким комком. Он отключился от сети, уставился в потолок и, сжав от бессилия кулаки, с ненавистью пожелал, чтобы эта чёртова музыка стихла.

На миг акуста замерла, а потом продолжила, будто издеваясь, наигрывать "В поисках лета".

Под эту песню обожала просыпаться его жена, и она не простила бы ему несчастье Эли.

***

 

Прошло три месяца.

Всё было почти так же, как прежде. Каждый будний день Юстас навещал Элю, ехал на работу, потом возвращался домой. По выходным он забирал дочь к себе и отвозил девочку куда-нибудь погулять. Однако теперь Азов больше не искал способы её вылечить, поняв, что из них двоих глухонемой — только он. Акуста вернулась в его жизнь после операции, вновь став Великой звуковой стеной между ним и Элей.

Постепенно план, как разрушить эту стену, обрёл в голове Азова чёткий абрис. Целый месяц Юстас готовился к побегу, а по вечерам учился говорить, с трудом вникая в непривычные, напечатанные, буквы "Речевых патологий". Он не слышал, как звучит со стороны его голос, но ощущение побаливающей гортани приносило ему удовлетворение и всё сильнее укрепляло уверенность в принятом решении.

Никто и ни в чём не заподозрил Юстаса. Его всегда считали благонадежным сотрудником из-за страховки-костылей, в которой нуждалась Эля, поэтому он легко написал нужные программы и в одну из своих смен незаметно загрузил их в систему электростанции, а в день "икс" попросил Якова заменить его и взял отгул.

Прощаясь, Азов с сожалением подумал, что не сможет извиниться перед коллегой за то, что вскоре произойдет. Юстас давно ему завидовал: благополучному мужу, счастливому отцу и просто человеку, у которого было всё, чего сам Азов лишился после смерти жены.

Стоя на пороге, он какое-то время задумчиво изучал Якова, и тот обернулся, приподняв брови:

— Ты что-то забыл?

— Нет. Вроде нет…

Азов вышел с фабрики, сел в машину, завёл двигатель, посмотрел на детскую фотографию в уголке лобового стекла и поехал в больницу.

Он заберёт радужный мир Якова ненадолго — всего на сутки, а, может, и меньше — но этого хватит, чтобы сделать Элю счастливой. В целом, Юстас понимал, что он ничего не должен коллеге, как тот был не обязан молчать о своих умницах-близнецах в его компании.

Припарковавшись, Азов вошел в стерильно-белый холл.

— Добрый день. У меня выходной, и я хотел бы сегодня забрать Элю домой, — сообщил Юстас администратору на ресепшене. — Оформите, пожалуйста, заявку.

Она подняла на него глаза и несколько секунд молчала прежде, чем кивнуть:

— Да, конечно.

Азов прислонился к стене, нетерпеливо постукивая носком ботинка по полу, и имплантат заиграл "Нож с шестью лезвиями" из "Десперадо".

Зажмурившись, Юстас прервал нервирующую мелодию на середине и в тишине с трудом дождался, когда приведут девочку. Увидев отца, Эля побежала вперёд, и он с облегчением подхватил её на руки. С души Азова словно свалились горы: ему уже начало казаться, что всё пошло наперекосяк.

— Когда вы вернётесь? — спросила его медсестра.

— К шести, — легко соврал Юстас и понёс Элю в машину.

Заведя мотор, он бросил взгляд на часы. Ему следовало торопиться. До того, как отключатся звуковые концентраторы, оставалось лишь полчаса. "Еще чуть-чуть, милая", — пообещал Юстас, смотря на дочь в зеркало заднего вида. Она крутилась в детском кресле и пыталась дотянуться ручонками до потолка.

Мимо промелькнули дома, электростанция, энерговышки и перечеркнутый указатель на выезде из города. Здесь дорога сразу ныряла в лес и асфальтовой рекой струилась под тёмными хвойными кронами. Азов увеличил скорость, снова покосился на часы и на миг зажмурился.

А в следующее мгновение мир обрушился на него водопадом звуков, и Юстас услышал рёв мотора и лопотание дочери за спиной.

— Э-л-й-а, — тихо произнес он, и одной рукой сорвал с головы передатчик акусты. — Э-ль-й-а. Эля.

Она обернулась к отцу, хотя еще не знала, как должно звучать её имя, и Азов почувствовал, что вновь готов заплакать. Это было первое слово, которое он выучил по старой книге. Имя его дочери.

Почему-то Юстасу на ум пришли "Маленькие крылья" Джимми Хендрикса, похожие на серые облака с редкими разрывами.

Азов пригнулся, смотря на небо, и дождевые тучи впереди начали расходиться, заливая дорогу золотым солнечным светом.