Дверь
распахнули с такой силой, что чуть не вырвали с петель. В палату вбежала
девушка, громко цокая каблуками. Нет, она не боялась опоздать к последним
минутам жизни отца, просто такой темп для нее – норма. Не зря еще ребенком её
прозвали: Эльза - ураган. Вошедшая злобно
уставилась на шатенку в очках, сидевшую у кровати старика. Та в свою очередь закатила глаза и
отвернулась. Последние лет десять такая реакция сестер служила приветствием.
–
Припёрлась... Опять строишь из себя заботливую дочь? Не позорилась бы! –
Змеей прошипела Анна.
–Молчи
уже! Заботиться она. Да как ты переехала к папе, он с больниц и не вылазит. – Платиновая блондинка с голубыми глазами и не
натурально пухлыми губами продефилировала по палате и уселась прямо на кровать,
чудом не сбив капельницу.
– Да тебе-то,
откуда знать? За полгода ни разу не навестила его. А у папы всегда было больное
сердце!
–
Девочки, прекращайте. Хотя бы в мой
последний день ведите себя прилично. – Подал слабый голос пожилой мужчина с
белоснежной, аккуратной бородкой.
– Ой! У
тебя уже лет пять каждый день последний. А толку.
– Эльза!
Как ты можешь так говорить? – возмутилась сестра.
– А что?
Разве нет?
– Нет,
сегодня всё иначе. Я чувствую. Смерть стоит рядом. Уже ощущаю её цепкие руки на
плечах. Да и ваша мама меня там заждалась. Вас вырастил, можно со спокойной
совестью и уйти.
Повисло
молчание. Даже острая на язык Эльза слушала тишину. Лишь писк кардиомонитора
нарушал безмолвие. Он словно отсчитывал секунды, приближающие к
вечности.
– Как
будто бомба пикает, да? – все-таки не выдержала Эльза. – А потом бабах!
– Ты
вообще хоть иногда думаешь, что несешь? – молнии сверкнули в таких же, цвета
неба, глазах Анны.
– И что
я такого сказала? Вечно тебе все не так!
Писк
усилился, и девушки разом уставились на кривую зеленую линию.
–
Папочка, все хорошо? Врача позвать? – заботливо поинтересовалась пухленькая
шатенка с коротеньким хвостиком на голове.
– Да,
все нормально, – как-то не уверенно ответил он и, повернувшись к Эльзе, более
бодро спросил, – ну, принесла?
– А как
же, – подмигнула та, доставая из сумочки "шанель" небольшую коробку.
Под удивленный взгляд сестры, она раскурила толстую сигару и передала отцу.
– Папа,
тебе же нельзя! – закричала Анна. – А ты? – ее атака перешла на сестру. – Четвёртый десяток разменяла, а ума ноль. Как можно быть такой безответственной?!
Но Эльза
сделала вид, что ничего не слышит, и беззаботно нажимала кнопки смартфона.
– Это я
ее попросил. – Заступился отец, с огромным удовольствием вдыхая очередную
порцию дыма. – Знаешь анекдот? Врач делает наставления пациенту: « с
завтрашнего дня, ничего сладкого, жирного, соленого, никакого алкоголя, табака
и естественно женщин. Но главное, больше радуйтесь жизни!" Вот и я считаю,
что если уж умирать, то счастливым, ведь и несчастные – не бессмертны.
***
Режиссер
видел сцену и зрителей. Уже не нужно отдавать распоряжения актерам. Спектакль начался,
и он стал лишь обычным наблюдателем, как простые обыватели.
Пьеса жила своей жизнью. Иногда его веки
раскрывались шире, а брови непроизвольно тянулись вверх, но чаще глубокие
морщины украшали кривыми узорами белую кожу на лбу
Режиссер знал: всей публике не угодишь. Но надеялся, что не
все уйдут равнодушными после его постановок
и аплодисменты будут хоть наполовину искренними. Ведь смысл его работы: вложить в души зрителей новое семя, из
которого прорастет что-то полезное для
их судьбы, а может и мира.
***
За окном
стемнело. Сёстры, опустив головы, сидели у кровати отца.
– Вы как
хотите, а я пошла. А то умру быстрее некоторых! – воскликнула Эльза.
– Вечно
ты куда-то торопишься и за спешкой ничего не успеваешь, – сказал отец.– Да и
сестра твоя не лучше.
– А я
тут причём? – возразила Анна.
– А
притом, что одной сорок, вторая догоняет и за это время даже ребенка на двоих
не сообразили. Сначала мечтал о сыне, а
потом ждал внука, но зря...
При этих
словах сёстры совсем сникли. Блондинка побледнела, а щеки шатенки покрылись
румянцем.
– Ну,
зачем ты снова начинаешь? Самому не надоело? – упрекнула Эльза, поправив и так
идеально уложенную прическу.
–Да папа!
Мы все где-то оступились, но так сложилось,– добавила Анна, смахивая невидимую
пыль с одежды.
– Ты не
лучший отец, а мы не лучшие дочери.
–
Это у нас семейное, – вставила Анна.
Эльза
лишь кивнула. Впервые за десяток лет, сёстры сошлись во мнении.
–
Верно... По крайней мере, я сделал все, чтобы мои дети жили лучше меня в своё время. Да, вы стали
сильными, независимыми. Но что вам это дало? То же, что и мне: одиночество. Вы
еще можете исправить свои ошибки, но
вместо этого всё грызётесь меж собой. А раньше ведь были не разлей вода.
– Это
всё она! – выкрикнула Анна, испепеляя сестру гневным взглядом. – Как её
простить, если она украла у меня парня. И ради чего? Чтобы использовать и
бросить. Всегда на уме один секс был.
– А что
плохого в сексе? – подскочила Эльза. – Я нормальная женщина! А ты, наверное, до сих пор девственница! Всё принца ждешь!
– Да как
ты... Как ты смеешь мне такое говорить! И… И
это лучше, чем трахаться с кем попало!
– Ага,
конечно! Уморила Марка голодом, что он
бросался уже на всё, что движется. Естественно
и передо мной не устоял.
– Да! Я
его любила, больше всего на свете! Просто у нас ещё до этого не дошло.
– За полтора
года?!
– Секс
вообще не главное! И Марк был не такой!
–
Конечно не такой, кто же сомневается.
– Ах,
ты... – теперь подскочила и Анна, готовая набросится на Эльзу.
Перебранку
прервал довольно окрепший голос отца:
– Хватит!
Успеете ещё волосы повыдирать. Не для этого мы собрались.
Сёстры
одновременно уселись и уставились перед собой. Судя по сверкающим огонькам в их глазах, одними волосами дело бы
не обошлось.
– Хотел сказать, что изменил завещание, –
продолжал старик, словно и не было
криков,– я все учел, и никто из вас обделенной не останется.
– Мне
всего и так хватает. Можешь ей все оставить, я не обижусь, – заверила отца
Эльза.
–
Спасибо сестренка! Но и я в деньгах не нуждаюсь, из-за такой мелочи не убила бы
тебя.
–
Значит, я все правильно сделал. Надеюсь, вы искренне так думаете.… Хотелось бы
верить.
В палату
вошла медсестра, сделала укол, проверила
показания аппаратуры и молча, удалилась.
– И всё
же, постарайтесь хотя бы не совершать новых ошибок. Пора уж вам владеть эмоциями,
разделять чувства и трезво оценивать… – приступ
кашля прервал речь. Но через несколько минут он все-таки справился с ним. –
Ночь уже, что-то я вас слишком задержал. Вы идите. Видимо ошибся, что помру сегодня.
Только зря вас потревожил.
– Ну,
наконец-то, а то думала, тут ночевать придется. – Проговорила Эльза.
– Ты
уверен? Я могу и остаться? – предложила Анна.
–
Уверен, как никогда. Идите.
Как
только они ушли, старик улыбнулся и закрыл глаза. Вскоре равномерный звук кардиомонитора
стал прерывистым, и на нем образовалась прямая линия.
***
Он открыл веки. Знакомая обстановка гримерной казалась такой же не
родной, как и минуту назад. Чужие
эмоции и чувства ещё бурлили в нём. Даже тело плохо слушалось, а в ушах никак не
стихал гул аплодисментов.
Всё смешалось. Он не понимал: где его
мысли, а где сыгранного им персонажа.
Тяжело выходить из образа, в котором жил
столько времени.
Он считал себя хорошим актером. Выходя
на сцену, отдавался полностью своему герою,
иначе можно навсегда остаться статистом в Малом Театре, а о ролях в Большом тогда не стоит и мечтать.
Поэтому, чем больше времени выделялось в
пьесе на его роль, тем сложнее приходить
в себя, возвращаться к реалиям жизни за кулисами.
«Хорошо, что не убили, как в прошлый раз,–
подумал актер,– а то и боль бы еще мучила».
***
– Полностью? Всё состояние? – переспросила
Анна, подымаясь с кресла.
– И
ничего не изменить? – уточнила Эльза, сжимая сумочку, словно готовясь бросить
её в невидимого врага.
– Да
всё. Законно и грамотно составлено завещание. Видно, что работали
профессионалы, придраться не к чему. – Ответил нотариус, листая документы на
столе в доме покойного.
– Ай да
папа! Удивил. – Посмотрев на сестру, Анна добавила. – Но это того стоило, чтоб увидеть
твою перекошенную физиономию. Думала уже ничем не проймешь тебя.
Эльза
раздраженно махнула. Обращаясь то ли к нотариусу, то ли сама к себе спросила:
– Но почему именно этому детскому дому на
окраине страны?
– Он там
вырос! – громко заявила Анна, её глаза с победными искорками в уголках
светились торжеством, – и хотя сбежал
оттуда, но всё же – его первый дом.
– А ты откуда
знаешь? – Эльза пристально смотрела на
сестру, словно хотела найти ответ на её лице. Даже острый носик, казалось, еще
сильнее вытянулся, как у Шапокляк.
– Если
ты не заметила, мне пришлось чуть больше
провести времени с отцом, чем тебе, после смерти мамы. Ты же тогда смылась, а
я выслушивала его пьяные исповеди.
– Да и
не удивилась, если бы он завещал всё тебе. Ты всегда была его любимицей! – выпалила
старшая сестра.
–
Неправда и ты это прекрасно знаешь. Отец всех любил одинаково своей
специфической любовью и, наверное, лишь мама да мы могли её понять.
Эльза
хотела возразить, но нотариус деликатно прокашлялся и спросил:
– Я
извиняюсь, но у вас еще будут вопросы ко мне?
– Да всё
яснее некуда,– бросила Эльза.
–Тогда,
прежде чем покинуть вас, я должен озвучить последнюю просьбу покойного. Он не
указал этого в завещании, но меня лично просил кое-что вам передать.
Сёстры
замерли, как будто в ожидании чуда. И две пары холодных, лазурных глаз впились в
юриста, а тот доставал уже что-то из своей сумки.
– Несмотря на то, что все активы и денежные
средства перейдут детдому, последней волей покойного было вручить вам эту бутылку
вина 1961 года разлива, с просьбой его помянуть в этом доме. Именно её он
купил, когда провернул свою первую удачную сделку. Возможно, вам она также
принесет удачу.
Сёстры
переводили взгляд от нотариуса к бутылке и обратно. Наконец, подняв глаза к
потолку Эльза сказала:
– Да отец, ты не меняешься.
– Что ж, мы исполним просьбу папы, – заверила
Анна юриста.
– Да и тянуть с этим не будем, – подтвердила сестра.
– Хорошо, с вашего позволения я удалюсь. Всего
доброго.
Дверь
захлопнулась. В комнате повисло тягостное молчание.
Дочери усопшего
отца задумчиво изучали свое единственное наследство.
***
В гримерную вошли. Темно-карие глаза
остановились на актере, сидящем перед зеркалом. Тот устало глянул в отражение и
попытался подняться с кресла. Но тело ещё плохо слушалось и это выглядело
довольно нелепо со стороны.
– Сиди, сиди,– остановил его вошедший, –
я на минуту.
Перед ним стоял Режиссер. Сеточка морщин
в уголках глаз и проницательный взгляд, говорили о том, что ему могло быть как
и около пятидесяти, так и намного больше. Главный выглядел спокойным, но за
этим могло скрываться всё что угодно.
– Ты хорошо справился с ролью, – четко
выговаривал каждый слог режиссер.
Все знали, что «хорошо» – не «отлично», но и –
«не плохо». Это радовало.
Актер расправил плечи. Постепенно
приходя в себя, как физически, так и морально.
– Публика довольна и если даже финальный
акт где–то пойдет не так, зрители ещё будут под впечатлением от твоей игры, –
продолжал Главный.
Это означало «хорошо с плюсом».
Он кивнул и привстал. Движения
наконец-то стали нормальными. Образ отпустил. Вживаться сложно, но и выходить
нелегко. От каждого сыгранного персонажа оставался неизгладимый след, но и
необходимый опыт, для восхождения наверх по карьерной лестнице. Ведь плох
актер, не мечтавший стать режиссером.
– Спасибо сер. Постараюсь в следующий раз поработать
лучше, – произнес он, уже своим, не охрипшим голосом.
Теперь кивнул режиссер.
– Отдыхай, новая роль будет не легкой,
да и как ты знаешь, нет у нас простых ролей.
Главный так же бесшумно вышел, как и вошел.
Послышался звонок.
Начинался следующий акт. Без него. Свое
в этой пьесе он отыграл и мысленно пожелал удачи остальным коллегам по труппе.
***
Одинокая
бутылка вина украшала небольшой столик
со стеклянной столешницей. Возле него в мягких креслах сидели женщины. Одни в
большом загородном доме.
– Ну,
помянем отца и заодно место, где выросли? – спросила Анна, и не дожидаясь
ответа, вынула штопором корковую пробку.
–Ага.
Разделим нехитрое наследство, – проговорила Эльза, скривив губы то ли в улыбке, то ли в оскале.
Каждый
наполнил свой бокал.
Выпили. Молча. Не закусывая.
– А папа
знал толк в винах. Эта бутылка целое состояние стоит, так что не такое и плохое
наследство нам досталось, – усмехнулась Эльза.
– А ты
всё деньгами меряешь. Себя то, во сколько оценила? – устало глянула на сестру
Анна.
Эльза
налила себе ещё вина и ответила:
–Да уж
подороже, чем твою персону! И не смотри на меня, как на шлюху. Всё имеет цену.
А если говорят, о чем-то бесценном – врут! Цена может быть очень высокой, но не значит, что не найдется тот,
кто её заплатит. Продается всё: семья,
родина, тело и душа. Ты свою, кстати, за сколько продала? – охмелевшим голосом спросила Эльза.
– Да
кому нужна душа, в которую родная сестра нагадила?
– Всё
ещё считаешь себя белой и пушистой? Да если бы не твои вечные придирки,
беспричинная ревность и фригидность, Марк бы ко мне не ушел.
На этот
раз Анна налила себе вина и задумчиво оглядела комнату. Через распахнутое окно
солнце теплом заполняло гостиную. Лучи беззаботно играли на гладкой поверхности
стола, купались в багряном напитке и бережно касались хрусталя бокалов.
– Я
пыталась объяснить, что секс для меня не главное, духовная близость ведь намного важнее. Да,
была не права. Теперь я это осознаю, но его уже не вернешь. Марк же был для
меня всем. Понимаешь?
– А я ведь завидовала тебе. Марк казался идеальным
мужчиной, с которым можно было нормально поговорить. Он единственный понимал меня. Я не
говорила тебе, но я ведь тоже влюбилась в него как школьница, даже самой было
противно. И если хочешь знать: не я его бросила, а он. Слышишь? Он! Нашел
другую, кобелем ещё тем оказался. А ты:
святой, душа! И где теперь твоя душа?
– Видимо
там, где и твоя... Я же больше так и не смогла кого-то полюбить и его не простила.
Эльза
подняла бокал. Разглядывая, как красная жидкость переливается на свету,
сказала:
– Хоть
что-то хорошее осталось в этом мире.
–
Эльза, а тебе не надоело это всё?– откинувшись в кресле, спросила Анна.
– Что
всё?
– Хватит
притворяться! Хотя бы раз мы можем поговорить как сестры, как дочери отца и
матери, которых уже нет с нами?!
Эльза
поставила бокал и посмотрела на Анну, глаза блестели от выпитого, но без
насмешек и сарказма. Во взгляде читалось лишь усталость и грусть.
Алкоголь
на всех действует по-разному, но мысли в обеих в ту мину были схожи.
– Не
знаю Анна, – вздохнула она, – я уже ничего не понимаю: кто я? Зачем всё это?
Или наоборот: много знаю и из-за этого еще хуже. Ведь как просто быть молодыми,
наивными и всё делить на черное и белое.
Анна
допила вино и ответила:
– Мы и
детьми, бывало, дрались, ругались. Но и делали много сообща. Прикрывали друг
друга в наших шалостях. Что изменилось? Откуда эта слепая гордость и холодная
ненависть? Из-за одного эпизода много лет назад так измениться…
Анна
поставила бокал и налила уже себе и Эльзе, та кивнула и сказала:
– Но
сейчас вот сидим и пьем вдвоем. Значит изменились, повзрослели, а ведь за
последние года перекинулись лишь несколькими колким фразами.
– Да,
изменились. Но не повзрослели. Мы – выросшие дети. Заигрались в обиду,
утонули в азарте, взяли себе роли плохих сестер и дочерей. А в итоге –
хреновые сироты.
–
Заигрались Анна, заигрались. Карьера, бизнес, успех, а ни семьи, ни друзей,… ни
любви.
– Эх,
жизнь профукали, любви не нашли, друзья из-за денег.
–
Перестань Анна. Не сгущай краски. Как говорили когда-то: в сорок лет жизнь
только начинается. А тебе лишь тридцать восемь.
– Ох,
спасибо, что напомнила! Успокоила! Ну,
ты и в свои сорок на все тридцать восемь выглядишь.
Обе
засмеялись легко и не принужденно.
– Кстати
о душах: не нужно их никому понимать, главное, что мы друг друга поняли,
все-таки родные не лишь по крови, правда?
– Да! И
пошли они все! – огласила тост Эльза.
– За
нас!– подхватила Анна.
Обе залпом
осушили бокалы.
Не
сказав ни слова прощения, они поняли, что стена ненависти рухнула меж ними.
Почувствовали, молча – без намеков.
Перешли ту невидимую грань понимания. Прошлое, осталось позади, а им жить и многое еще нужно успеть
сделать.
***
Он любил тот момент, когда еще не знаешь: в каком спектакле
и какая роль достанется. Приятное чувство волнения и адреналина охватило его. Просыпался
азарт, предвкушая борьбу за существование на сцене: доказать себе и всем, что
можешь сыграть всё.
А больше всего ему не нравилось ждать.
Ожидать своего часа, минуты, секунды появления на сцене.
Стрелка медленно ползла по циферблату,
убивая время. Ассистент режиссера, заглянув в гримерную:
– Ваш выход через минуту.
Он
поднялся. Посмотрел в зеркало на себя, ещё не занятого другим образом и
вышел, готовым к перевоплощению.
Занавес поднялся. Свет ослепил глаза и
осветил декорации. Акт начался. И вот прозвучит его первая реплика.
***
– Э-э-э!–
раздалось в родильном отделении. Первый звук нового человека.
– Анна,
у вас родилась здоровая и крепкая девочка, – сказала врач и положила мокрого,
чуть синеватого младенца на грудь еле живой, но счастливой маме. Ощутив
материнское тепло, малышка замерла и начала чмокать губками.
– Ну,
наконец-то! Я стала тетей! – кричала за спиной доктора, сквозь марлевую маску Эльза с видеокамерой в
руках. – Какая же она чудесная! – стала нахваливать новорожденную племянницу
тетя, а про себя подумала: "Ужас! Надеюсь, как подрастет, станет посимпатичней.
Ох, не зря я не доверяю этим Банкам спермы".
***
А Главный решил пошутить. Мало того, что
роль женская досталась, да еще в пьесе, которую думал, что отыграл. Ну что же и
этот вызов принят.
Скоро
личные мысли, воспоминания, чувства, привычки и эмоции отключаться
совсем. Он начал входить в роль или роль входила в него. Потом остается одна
интуиция, осколки характера, смутные воспоминания былых ощущений и знаний.
Будет создаваться новый образ души героя, в котором ему играть.
В его Театре одна сплошная импровизация
в спектаклях, где играют жизнь. Сам
решаешь: играть главную роль, оставаться на втором плане или затеряться в
массовке статистов. А в конце Режиссер скажет: справился ли, да аплодисменты невидимой
публики будут единственными судьями. Если конечно прозвучат.
И
не важно, что зрители не знают как это: переживать, плакать, радоваться мелочам
и смеяться над глупостью. Его задача, чтобы они хотя бы это представили. Да и
зрители еще очень юны. Ведь он всего лишь актер детского: Малого Театра.
Сейчас в их Мире всё легко: все проблемы решены, лишняя суета исчезла,
чувства понятны, желания свободны – бери да наслаждайся жизнью. Но многим хочется странного: увидеть и ощутить новое,
вернее давно забытое старое; пробудить в своих закромах памяти то, чего
уже нет в нашем беззаботном существовании, и не будет.
Мир
изменился, люди изменились. Остался лишь этот Театр. Ведь скучно бывает даже в
раю.