Человек лежал в центре огромного зала, залитого солнечным светом, и смотрел в потолок.

 Потолок был сферический, как в планетарии, и прозрачный. За стеклом величественно проплывали облака; солнце скрывалось за искусственной тучей, затемняющей прямые лучи.

 Человек зевнул и нажал на несколько кнопок в подлокотнике кресла, напоминающего зубоврачебное.

 Человек был очень, очень стар.

 

 ***

  

Двери разъехались, и в комнату вошла девушка. Невысокая, с большой крепкой грудью, в форменной белой блузке и узкой юбке-карандаш — все, как он любил.  Кажется, её звали Мила, на прошлой неделе приняли вместо ушедшей в декрет секретарши. Человек с удовольствием посмотрел на девушку. Ему нравилось, как она стояла в третьей балетной позиции, и как топорщилась блузка на талии. 

 — Сергей Владимирович, к вам журналист из газеты "Северные рассветы". Его зовут Пётр Иванов, он дожидается приглашения в холле.

 — Мужчина, — поморщился старик. — Я же просил, чтобы присылали девушек. С девушками легче разговаривать и на них приятнее смотреть.

 — Извините, — Мила сделала изящный книксен. — Я прослежу.

 — Хорошо, — брюзгливо сказал старый человек, хотя он уже всё простил Миле за книксен. — Пусть этот войдет… Как его?

 — Пётр, — напомнила Мила.

 

***

  

Журналист вошёл и остановился на пороге. В комнате было именно так, как постоянно показывали в новостях, но он все равно оробел. Дряхлый человек, способный подарить людям будущее, во что-то играл.

 Монитор скрывал голову человека, и поэтому Пётр видел только руки. Левая, тонкая и иссушенная, безвольно лежала вдоль тела; правая, чуть потолще и покрепче, стремительно перебирала разнообразные рычажки на эргономичном полупрозрачном джойстике.

 Другой монитор был развернут к посетителю дисплеем, где непрерывно менялись жизненные показатели. Ощерилась зубцами линия ЭКГ, пульсировал показатель ЧСС. Тревожных сигналов не было, цвета менялись с желтого на зеленый.

 — Здравствуйте, — голос Петра разнесся по зале.

 Акустика здесь была замечательная. Газеты писали, что человек обожает живую музыку, и периодически принимает у себя камерные выступления знаменитых оркестров.

 — Здравствуй, — сказал старик, и монитор плавно отъехал чуть в сторону.

 Журналист увидел глаза человека. Вживую, без моделирующих фильтров, они выглядели совсем маленькими и водянистыми. Немигающие зрачки уставились на алюминиевый обруч на шее у Петра и человек, не стесняясь, прокомментировал:

 — Мужчина, да еще и суеверный. Алюминиевый обруч, циркониевый браслет? И как, помогло? Молодые уже давно бросили эту затею.

 — Не помогло, — оскорблённо сказал журналист. — Но я же не могу просто опустить руки. Вы здоровый, вот и не понимаете.

 Дряхлый человек поморщился. Только сейчас Пётр заметил, что старик весь опутан проводами, к венам присосались полупрозрачные щупальца капельниц.

 — У вас есть дети, — пояснил журналист, но уже без прежнего пыла.

 — Угу, — согласился человек. — Девятьсот восемьдесят семь, от девятисот восьмидесяти семи разных женщин. Из них только один был зачат естественным путем, но он уже умер. Так что вы хотели спросить?

 — Что вы почувствовали, когда у вас родился сын?

 — Про это уже тысячу раз спрашивали, — раздраженно ответил старик, и монитор вернулся в исходное положение, загородив его, как ширмой. Оттуда послышался монотонный бубнеж. — К тому времени у моей жены уже случился один выкидыш, как и у всех вокруг. Когда второй ребенок смог продержаться до третьего триместра, за нами следил весь мир. Мой старший сын Вениамин — уникальный ребенок, не имеющий ровесников. В день его рождения я был счастлив, как и любой отец. Но когда схлынула первая эйфория, я понял, что мой сын обречен жить в мире стариков и остаться единственным человеком на планете.

 Пётр разлепил страницы в новенькой записной книжке и что-то черкнул на развороте не глядя. Потом оттянул воротник плохо выглаженной полосатой рубашки и расстегнул верхнюю пуговицу.

 — А что было дальше?

 — Дальше было четыре года мытарств по всем клиникам мира, — ответил старик и клацнул полупрозрачным джойстиком. — Стареющие врачи мне отчаянно завидовали и никак не могли понять, в чем дело. В меня постоянно тыкали иголками, то кровь брали, то костный мозг… Много чего брали. Каждые три дня я уединялся в унизительных комнатушках с порнографией и сдавал генетический материал, за которым стояла бесконечная живая очередь. Не каждый раз получалось, чего уж там. Мне было уже тридцать семь, да и бесконечные биопсии сделали свое дело.

 Пётр взглянул на потёртые пластиковые часы на запястье и задал следующий вопрос:

 — Что вы почувствовали после открытия Кирша?

 Старик молчал, увлеченно щелкая клавишами. Из дальнего угла залы послышалось аппетитное шкворчание масла на огне и запахло жареным мясом.

 Журналист подошел к краю кровати и раздраженно заглянул за край монитора. На экране горел костер и жарился огромный свиной окорок на вертеле. Старик щелкнул кнопкой, и дисплей повернулся, скрыв от Петра изображение.

 — Я почувствовал облегчение, — бесцветным голосом сказал старик и добавил, не меняя интонации. — Не мешайте мне играть, я же отвечаю на ваши глупые вопросы. Я понял, что в поколении Вениамина будут не только генетические братья и сестры, но и посторонние люди. Он сможет выбрать себе нормальную жену, без риска инцеста, хоть это будет и непросто — к тому времени у него было уже около восьмисот полусиблингов. К тому же, с вашего позволения, я был рад, что можно перестать заниматься онанизмом на постоянной основе — Кирш не только выделил нужное для успешного оплодотворения вещество, но и разработал метод инвазивного извлечения. Так что моё участие в продолжении человеческого рода свелось к трем процедурам в неделю, похожим на биопсию. И, конечно, я должен жить.

 Казалось, что журналист его не слушает, но на последней фразе он вздрогнул. Черные пронзительные глаза под высоко вздернутыми бровями перебегали с предмета на предмет, то и дело возвращаясь к черной сумке на поясе. Пальцы теребили собачку замка на переднем кармане.

 — Вы счастливы? — вдруг спросил Пётр с живым интересом и отпустил застежку.

 — Нет, — ответил старик. — Мой сын умер, моя жена умерла. А я жив и конца этому не видно.

 — Но вы же спасли человечество от вымирания! — воскликнул Пётр. — Вы герой нового поколения.

 Голос прозвучал фальшиво.

 — Угу, — снова согласился человек, и клацнул полупрозрачным джойстиком. — Генетический герой.

 — Вы бы могли оторваться от игры на время интервью! — взорвался журналист. — К вам невероятно сложно пробиться, я прихожу, а вы тут играете и говорите одни и те же заученные фразы. 

 — Ко мне трудно пробиться? — спросил голос из-за монитора и начал монотонно отчитывать: — Я принимаю троих журналистов в неделю на протяжении последних двадцати лет. Мне казалось, что вы уже успели задать все глупые вопросы. Ко мне даже приходили из школьного журналистского кружка и спрашивали то же самое. Впрочем, ребятишки были забавные, — голос оживился.

 — Трудно, — повторил Пётр уже без прежнего запала.

 — Наверное, это потому что вы мужчина, — предположил старый человек. — Я предпочитаю общаться с девушками. Они милые, — указательный палец и мизинец его правой руки совершили сложный акробатический маневр на джойстике; комната наполнилась барабанным боем выполненного квеста.

 — Да прекратите вы играть! — крикнул журналист. — Я пришел вас убить.

 — Правда? — голос наконец-то прозвучал заинтересованно, и монитор отъехал в сторону.

 — Правда, — подтвердил Пётр и подошел ближе.

 — Вы принесли пистолет? — поинтересовался дряхлый человек и нажал красную кнопку на каркасе кресла-кровати.

 — Отключено, — злорадно сказал лже-журналист. — И нет, пистолета я не принес. У вас на входе металлодетектор.

 — То есть вы не всех подкупили, — прокомментировал старик и снова взял в руки джойстик.

 — Не всех, но это не помешает мне вас убить.

 — А как? — равнодушно спросил человек и скосил глаза на монитор. Рука потянулась обратно к джойстику.

 — Прекратите! — Пётр выхватил манипулятор и с размаху бросил на мраморный пол. Полупрозрачный пластик издал приглушенный звук. Правая рука старика упала и безвольно повисла. 

 Пётр потоптался на месте, а потом заглянул в монитор. В самом центре дисплея стоял зомби и доедал то, что осталось от игрового персонажа старика. Кажется, это была девушка. Лже-журналист хмыкнул и достал шприц из сумки на поясе.

 — Что там? — старик слегка задрал подбородок, пытаясь разглядеть надпись.

 — Просто инсулин, — сказал Пётр. — Всажу вам полный шприц и конец. Полжизни мучаюсь, зато меня везде пускают с этим. Сейчас все пользуются шприц-ручками, но я специально для такого случая приобрел обычный и сэкономил инсулин за три месяца.

 Он поднял шприц иглой в воздух и выпустил немного жидкости. Руки ощутимо дрожали. В воздухе повис неприятный сладковатый запах фенола.

 — Да вы не переживайте, — язвительно заметил старый человек. — Я сам хочу умереть.

 — Почему? — удивился лже-журналист и опустил шприц. Он посмотрел в водянистые серые глаза. — А ведь вы не врете.

 — Не вру. Да подумайте сами, разве это жизнь? Последние тридцать лет я прикован к этой постели. Чувствуете, как пахнет жареное мясо? Я не ел такое уже больше тридцати лет, потому что должен беречь это тело и прожить как можно дольше. Нюхать только можно. Чтобы избежать осложнений и сохранить моё существование, врачи кормят меня протертыми супами из брокколи и шпината. Это очень гадко. Да, кстати, у меня недержание. Я почти полностью парализован, работает только правая рука. Сердце и легкие шалят. А еще отказали почки, и я живу на диализе.

 — Почему? — снова удивился Пётр. — Вы же наверняка первый в очереди на пересадку, любой был бы рад пожертвовать вам почку. Не я, впрочем. Но для большинства вы же герой, потому что "живете для сохранения человечества" — так говорят газеты? Вы уникальны, только вы можете подарить человеку потомство.

 — Угу, — согласился старик. — Только вот никто не знает, сочетаются ли препараты, которые подавляют реакцию отторжения при пересадке, с моим уникальным, как вы выразились, веществом, предотвращающим генетический слом у зародыша.

 — Генетический слом? — переспросил Пётр.

 — Угу. Новая теория, — оживился старик. — Вы не знали?

 — Нет.

 — Я вам расскажу.

 Пётр посмотрел на часы.

 — Да не волнуйтесь вы, — выпятил нижнюю губу старик, — успеете всадить свой шприц, на это одна секунда нужна. Уж притворились журналистом, полезайте в кузов. Окажите милость, дайте старому человеку поболтать. Можете считать, что это моё последнее желание.

 Пётр неохотно кивнул и перехватил шприц.

 — Вы не программист? — спросил старик.

Пётр помотал головой.

— А вот я был программистом в прошлом веке. Тогда мы еще строили огромные хранилища, собирали петабайты никому не нужных данных про количество просмотров задницы Дженнифер Лопез и прочую ерунду… О чем это я?

 — Не знаю, — сказал Пётр и снова оттянул воротник.

 — Точно, тогда мы кодировали информацию, чтобы избежать потерь при передаче и хранении, — продолжил старик. Его глаза заблестели. — Ну, чтобы диски поцарапанные читались, и фотографии из отпуска можно было восстановить в случае чего.

 Пётр отошел от кровати на три шага и вернулся. Он заметно нервничал. Старик посмотрел на него, не мигая, и сказал:

 — Да вы не морщитесь, молодой человек, интересная же теория. Сейчас я дойду до сути. Короче, молодежь предположила, что гены тоже закодированы на самовосстановление. Якобы, без функции проверки и регенерации, генетическая информация не могла бы храниться так долго без существенных искажений. Из века в век, из поколения в поколение — сейчас говорят, что это нереально при обычном копировании. Было бы слишком много помех. А если ДНК обладает способностью к проверке и восстановлению — это объясняет и скачкообразный характер эволюции, и устойчивость генетической информации к радиационным и прочим помехам. Точнее не скажу, я не специалист, излагаю, как понял.

 Пётр коротко кивнул и оглянулся на раздвижную прозрачную дверь. В коридоре было пусто, над проёмом горела зеленая лампочка.

 — Допустим, это правда, а? Это объясняет и мусорные участки ДНК, назначение которых не найдено — они используются для кодирования и проверки целостности. Понимаете? — старик вовсю жестикулировал правой рукой, не обращая внимания на то, что его не слушают. — Природа знает, какого они должны быть вида, эти мусорные ДНК. В программировании это были "лишние" биты, равные нулю. В биологии — определенные гены. Когда яйцеклетка оплодотворяется, начинается химическая реакция проверки. Если мусорные ДНК оказались неподходящего вида — значит, нарушена вся цепочка. Если этот плод разовьется, то родится мутант, урод — и поэтому происходит выкидыш. Знаете, до всей этой ерунды с тотальным бесплодием, выкидыши на ранних сроках тоже происходили в двух случаях из пяти. Если я ничего не перепутал, возраст, понимаете…

 Пётр кашлянул, нетерпеливо прошелся вдоль кровати и демонстративно уставился на кривую ЭКГ на дисплее. Старик замолчал на пару секунд, а потом невозмутимо продолжил:

 — А теперь представим, что в какой-то момент реакция проверки нарушилась. Говорят, дело в загрязнении воды и воздуха - но молодежь привыкла все сваливать на экологию. Факт же в том, что теперь проверка не проходит в ста процентах случаев. Вот и перестали рождаться дети, — человек говорил все медленнее и медленнее, будто испытывая терпение потенциального убийцы. — А во мне, почему-то, сохранилось вещество, которое позволяет проверяющей реакции завершаться правильно. Поэтому дети и рождаются, если при оплодотворении добавляют препарат с извлеченным из моей спермы веществом.

 — Гм, — сказал лже-журналист. — Любопытная теория. Но я к вам не за этим пришел.

 — Понимаете, тут есть несколько обоснований… — продолжил было старик, но Пётр резко развернулся и стукнул ладонью о кулак с зажатым шприцем.

 — Вы тянете время! — объявил он. — Зря. Я слежу за часами.

 — Да неужели? — насмешливо блеснул слезящимися глазами человек.

 — У меня еще есть десять минут.

 — Так валяйте, — старик откинулся на подушку и ухмыльнулся. —Зато вы что-то умное узнали перед смертью. Учтите, кстати, вас же сразу казнят. Вы лишите человечество будущего. Вас это не беспокоит?

 — Да, — сказал Пётр и сжал свободный кулак. — То есть нет. Главное, что вы не будете решать, кто достоин сохранить свой род, а кто нет.

 — И детей не будет ни у кого. Человечество вымрет.

 — Это не мои проблемы, — сказал Пётр. — Мне нет дела до человечества. Я же не герой.

 — Я тоже не герой. Я лаборатория синтеза, уникальный фармакологический завод для производства нужного вещества.

 — Но решаете-то, кому дать препарат, лично вы! — визгливо сказал Пётр.

 — Да неужели вы правда так думаете? — поднял брови человек. — Этим уже давно занимается огромный бюрократический отдел. Мои внутренности стали государственной собственностью, правительства всех стран идут на огромные политические уступки ради возможности оставить потомство. Я уже стар, и сейчас, при всей тщательности дозировки, препарата хватает только на девятьсот одиннадцать человек. Я имею право выбрать восемнадцать. Знаете, какая там очередь?

 — Знаю! — воскликнул Пётр, — Получше, чем вы. Знаю, чего стоит попасть в эту очередь.

 — Это бесплатно, — возмутился старик.

 — Неет, — выдохнул лже-журналист. Бесплатно ты попадаешь в конец очереди. Это безнадежно. Там миллионы стоят. Даже чтобы попасть в первую тысячу, надо нехило заплатить.

 Было видно, что старик расстроен. Он выпятил нижнюю губу, от чего кожа на подбородке собралась неприятными морщинистыми складками, и тяжело, прерывисто вздохнул.

 — Я квартиру продал, машину, а потом… — продолжил Петр с какой-то мстительной радостью. — Вы не знаете, во что я ввязался ради этих денег. Но вы все равно её не выбрали. А она так мечтала о детях. Все надеялась на чудо, молилась. Семь выкидышей у нее было, и после каждого она будто сама частично умирала. Я вас убью, и отомщу. Это не первая кровь на моих руках, так что неважно. Я все разговаривал с вами, думал, что вы особенный…

 Голос зазвенел, а потом дал петуха.

 — Но нет, вы обычный самовлюбленный старик. Вы не бог. Так что пусть это все закончится, — продолжил лже-журналист свистящим шепотом. — Наконец-то. Очередь, избранные…

 Его глаза блестели, а пальцы левой руки лихорадочно выстукивали дробь по металлическому каркасу кресла-кровати.

 — Вы не в себе, — брюзгливо сказал старик. — Успокойтесь.

 Пётр осёкся и замолчал. Старый человек потянулся было за джойстиком, но вспомнил и перевел взгляд на пол.

 — Бесполезно просить вернуть мне игрушку, да? — уточнил он.

 — Не верну, — согласился Пётр сипло. — Так почему вы не выбрали мою жену? Она была почти в начале очереди. Я всё для этого сделал. Всё.

 — Может быть, она стояла на учёте в наркологическом диспансере? — предположил старик.

 — Нет! — возмущенно ответил Пётр.

 — А вы?

 — Тоже нет. Как вы смеете задавать такие вопросы?

 — Точно? — невозмутимо переспросил старик.

 — Один раз после университетской пьянки мать вызвала скорую, — раздраженно сказал Пётр. — С кем не бывает?

 — Значит, в очереди нашлись те, с кем не бывает, — старик пожал одним правым плечом. Жест получился неуместно кокетливым.

 — Вы преступник, вы хуже, чем расист, — захлебнулся Пётр. — Вы моральный урод. Возомнили себя судьей, а сами что из себя представляете?

 — Так убейте меня, — предложил старый человек. — Что вы всё тянете?

 Пётр взял шприц в правую руку, левую сжал в кулак; на лбу выступила испарина. Старик, не мигая, смотрел ему в глаза.

 В коридоре пронзительно завыла сирена, в зале погас верхний свет, и побежали чередующиеся синие и красные лучи.

 — Тревога, — прокомментировал старик удовлетворенно. — А я уж было решил, что про меня забыли.

 Пётр затравленно огляделся, схватил старика за левую парализованную руку, подержал пару секунд и бросил. Стал торопливо стягивать провода с груди и живота, несколько прозрачных присосок отлепились с негромким чавканьем.

 Старик молчал и не сопротивлялся, отблески аварийной сигнализации окрашивали впалые глазницы под густыми бровями попеременно то в синий, то в багровый. Лже-журналист уставился в жуткое лицо, про шприц он, казалось, забыл.

 — Валяйте, — повторил старик.

 Пётр вздрогнул. Какое-то время он стоял, глядя на тонкую, как пергамент, старческую кожу и тяжело дышал. Потом всадил шприц и с усилием нажал на поршень.

 В тот же момент монитор за спиной у старика заморгал красным, зажужжали какие-то приборы, и снова включился ослепительный верхний свет. Кровать трансформировалась в лежачее положение, открылось несколько отверстий, и выскочили тугие щупальца медицинских жгутов. В капельницу слева поступила мутная тягучая жидкость.

 — Дурак ты, — просипел старик.

 Пётр уронил пустой шприц и отступил назад. Его била крупная дрожь. Он стоял, закусив губу, и смотрел, как умная автоматика сражается со смертью.

 Двери позади разъехались в стороны, в зал влетела команда из шести медиков в голубых масках и латексных перчатках. На Петра никто не обращал внимания.

 

 ***

 

 Человек лежал в центре огромного зала, залитого приглушенным естественным светом, и смотрел в потолок.

 Потолок был сферический, как в планетарии, и прозрачный. Небо за стеклом заволокли серые монотонные тучи, и по куполу начали барабанить первые крупные капли.

 На ковровой дорожке перед кроватью стояла невысокая девушка в форменной белой блузке и узкой юбке-карандаш. Кажется, её звали Наташа. В руках девушка держала включенный диктофон.

 — …на тысячу персон, — повторил старый человек. — На столе должен быть шашлык из баранины — по килограмму мяса на каждого гостя, и красное вино. В бутылках, а еще фонтан. Бывают фонтаны из вина, или только из шоколада?

 — Я уточню, — пообещала Наташа.

 — И стриптизерши, — мечтательно продолжил старик. — Ханжи, которые не любят голых женщин, могут на пир не приходить. А я хочу умереть, когда у меня на коленях будет танцевать красивая девушка. Человечество задолжало мне хорошую смерть.

 Наташа потупилась.

 — Ты со скольки лет планировала свадьбу? — неожиданно спросил старик.

 — С двенадцати, — ответила девушка с явным облегчением. Новая тема разговора ей явно нравилась больше. — Но это были детские мечты, с белыми конями и королевскими каретами. Серьезно я начала планировать в двадцать два, когда Ваня сделал предложение. Через год мы поженились.

 — Ну вот, — сказал старик. — А я свою смерть уже тридцать лет планирую. Наконец-то, эти прохиндеи перестали разворовывать государственные деньги и синтезировали нужное вещество. Страшно представить, сколько у них ушло времени. Наташенька, организуйте, пожалуйста, хорошие подарки для матерей-добровольцев, которые сумели родить без меня. Мда, вот я и дождался… Думаю, это все, вы свободны.

 Он зевнул и взял в руки джойстик из полупрозрачного пластика.

 Человек был очень, очень стар.