Родовое проклятье 

 

 

Глеб ехал навстречу утреннему солнцу. Из включенной на полную громкость магнитолы гремел "Рамштайн". Режущий слух немецкий язык и жёсткая инструментальная музыка придавали обстановке дополнительной бодрой остроты. Бульдог Гучи по-королевски восседал на заднем сидении, почти наполовину высунувшись в окно. Его брыластая большеротая морда, вся сощуренная от удовольствия, излучала столько положительного настроения, что встречные автомобилисты невольно начинали улыбаться.

 

 

Пролетавшие мимо сочные пейзажи, не оставляли сомнений, что местность богата солнцем и влагой, казалось, что природа и сама без лишней скромности наслаждалась своей роскошной красотой, как спелая пышногрудая красотка перед зеркалом.

Всё было настолько замечательно, что нездорово зафырчавший мотор сначала вызвал лишь лёгкое недоумение. Глеб проехал ещё несколько сотен метров, прислушиваясь к проблемам двигателя, но с досадой обнаружил, что дело только ухудшается. Пришлось остановиться.

 

 

Глеб вышел из машины, два раза обошёл вокруг, открыл капот, но его познания в механике не позволили даже предположительно определить причину сбоя. "Крузак" был почти новый, ему до внезапных поломок ещё ездить да ездить. Неужели производственный брак? Как ни крути, надо было добираться до ближайшего автосервиса. Глеб сел за руль, повернул ключ зажигания, но подлая система совсем раскапризничалась, – машина не заводилась.

 

 

После нескольких попыток стало понятно, что придётся вызывать эвакуатор. Досадуя на непредвиденные неприятности, Глеб позвонил в ближайший автосервис и стал ждать помощь.

 

 

Между тем природа вокруг продолжала ликовать и радоваться солнечному июльскому дню. Гучи сосредоточенно ловил кузнечиков, мимо проносились навьюченные скарбом дачники, резвились весёлые стрижи. Но наслаждаться природными изысками больше не получалось. Время поджимало, в городе ждали дела, и Глеб начинал нервничать не на шутку.

Пару часов спустя автомобильные спасатели, наконец, приехали. Погрузили машину, привычно и непринуждённо отшутились от Глебовых претензий и укатили, оставив человека с собакой на дороге.

 

 

В попутку Гучи никто сажать не хотел, пришлось прогуляться пешком до автобусной остановки. Как подсказал попавшийся на пути старик, она находилась в паре километров в сторону от основной трассы.

 

 

Было непонятно, с какой целью сюда заезжал автобус, так как населением это маленькое место было явно не богато. Здесь стоял всего один двухэтажный дом. Старый, деревянный, весь в морщинистых трещинах. Пыльные окна нижних этажей были утеплены разноцветным тряпьём и видимо с зимы так и не открывались. Покосившиеся балконы второго этажа напоминали беззубые старческие рты, они нетрезво косили в разные стороны, а переломанные доски открывали зияющие пустотой чёрные дыры. Заросший лопухами и акациями палисадник был запущен и непролазен. Если бы не сушившееся на одном из балконов бельё, можно было решить, что здесь и вовсе никто не живёт.

 

 

Остановка соответствовала пункту назначения. От неё остался лишь металлический ржавый остов, а крышей служил натянутый кем-то порванный и пожелтевший от времени полиэтилен. На таком же облезлом, шелушащимся многослойной краской столбике висело расписание единственного автобуса. Размытые дождями цифры оповещали, что до ближайшего транспорта не менее полутора часов.

 

 

Хотелось присесть, но то, что осталось от скамейки, неприветливо щетинилось гнутыми гвоздями и ржавыми дырами. Гучи поискал тень погуще и, наконец, улёгся под раскидистой яблоней, одиноко дополнявшей скудный пейзаж. За неприглядным домом виднелись столь же унылые надворные постройки, чуть в стороне распространял характерный запах белёный туалет. Он служил, видимо, как жителям дома, так и всем остальным желающим и редко убирался. Вдали виднелись поля и пролески, и больше ни одного мало-мальски обитаемого строения. Это определённо было странное место.

 

 

Откуда взялась эта кошка, Глеб так и не понял. Она возникла, как чёртик из табакерки, прямо перед носом сладко задремавшего Гучи. Пёс в первую секунду даже растерялся, но его замешательство длилось недолго. Кошки с детства стали слабостью Гучи, и всякая дрессировка тут оказалась бессильной. Увидев кошака, всегда благоразумный и почти интеллигентный пёс терял голову, дурел и в мгновение ока наполнялся неконтролируемой яростью. Вот и сейчас шестьдесят килограммов мышц и сухожилий с воем взвились в воздух. Глеб не успел открыть рта, как обезумевшая парочка, с места развила неимоверную скорость и скрылась за двухэтажной развалюхой.

 

 

Громко матерясь и кляня пса за взбалмошную выходку, Глеб направился следом. Кошка наверняка забежала в скосившиеся друг на друга сараи. Где их там искать?

 

 

– Гучи! – позвал Глеб пса сначала не очень громко. – Гучи!!! Сволочь такая!!! Я тебя прибью!!! – уже заорал он в полный голос.

 

 

С тыльной стороны дом выглядел не намного лучше. Здесь имелся один единственный вход, около которого на неуклюжем штакетнике сушились два старых матраца все в жёлто-коричневых грязных разводах. Изнутри чёрного, глядящего жутким провалом подъезда пахло вековой древесной гнилью.

 

 

Неожиданно из этого тёмного логова раздался душераздирающий кошачий вой, и Глеб, уже не думая, нырнул в неизвестность.

 

 

Гучи он нашёл этажом выше. Пёс сидел на площадке последнего лестничного пролёта, виновато скосив лупастые глаза и показушно-горько переживал содеянное. Отвесив виновнику приличную оплеуху, Глеб заспешил на улицу, хотелось как можно быстрее свалить из этого чёртового обиталища. Деревянная лестница по-мужски глухо стонала под его тяжёлыми шагами, и по-женски тихо всхлипывала под лапами Гучи. В носу щипало, а горло сдавило от беспокойного и непонятного чувства какой-то обреченности.

 

 

Снаружи всё выглядело, как и прежде, но лишь на первый взгляд. Солнце, пролески, поле были на месте, вот только остановки за домом не оказалось. Вместо старого металлического остова и разбитой плохо асфальтированной дороги здесь была совсем другая дорога – узкая, извилистая, убегающая в бескрайнее зелёное поле.

 

 

Глеб в недоумении обернулся и вздрогнул. Старый дом бесследно исчез, словно испарился под лучами раскаленного светила. Сзади теперь тоже была дорога – пыльная и разъезженная. А на том самом месте, где раньше стояло отвратительное строение, валялось лишь одинокое колесо от телеги.

 

 

Почуяв нешуточное замешательство своего хозяина, Гучи по-звериному завыл, хрипло и надрывно, как отставший от стаи больной волк. И этот вой глухим эхом отразился от невидимых стен. Глеб точно знал, что такого звука в открытом поле быть не может. Ему стало до тошноты жутко, липкая паника сковала конечности и вмиг высушила рот. Он не мог разумно объяснить суть происходящего, не знал, что делать дальше, куда идти и какого вообще чёрта...

 

 

Это поле было, как декорация в огромном киношном павильоне. Небо – куполообразная крыша, солнце – гигантский прожектор, облака – куски скомканной ваты.

 

 

Неожиданно чуть впереди, в густой траве, Глеб услышал тихий шорох, а минуту спустя, на тропинку вышла девочка. Маленькая, худенькая, в длинной грубой рубахе. Её босые ноги по щиколотку утопали в бурой, почти невесомой пыли. Непонятно откуда взявшийся ветер колыхал растрёпанную косицу. Увидев Глеба, малышка перепугано захлопала огромными голубыми глазами, которые вмиг стали очень влажными. Собаки она как будто и не заметила. Сложив ладошки лодочкой, девчушка, как подкошенная, рухнула на колени и отчаянно прокричала:

 

 

– Тятенька, не убивай меня! Не убивай!!!

 

 

Глеб бросился к ребёнку, чтобы поднять с колен, но его руки прошли сквозь пустоту, а образ девочки стал блёкнуть, искажаться и, наконец, совсем растворился, как пустынный мираж …

 

 

– Жуткие дома, привидения, искусственные поля…. Гучи, я один спятил или мы с тобой на пару? А ведь всё из-за тебя, ублюдок, далась тебе эта кошка…

 

 

Пёс жался к хозяину и непонимающе-смущённо вилял прутом хвоста.

 

 

– Родословная Гучи, в отличие от твоей, безукоризненна, ему не о чем беспокоиться…

 

 

Глеб содрогнулся уже всем телом и, обернувшись на голос, увидел странного паренька. Тот на фоне дикого пейзажа выглядел даже франтовато. Светлые брюки, белоснежная рубаха, чистое приветливое лицо, на котором выделялись лучистые, зелёные глаза. Парень дружелюбно, но как-то невесело улыбался.

 

 

Зато Глебу было не до улыбок. Прожив на свете без малого сорок лет, он считал себя бывалым и разумным. Ложные пути и необдуманные порывы были ему несвойственны, он с раннего детства шагал по жизни уверенно и прямо. Впрочем, ему это было и не сложно. Родившись в полной благополучной семье, не знавшей раздоров и нужды, он привык к предсказуемости и надёжности. Уверенно окончил школу, без проблем поступил в престижный институт и после его окончания начал успешную адвокатскую карьеру, в которой неплохо преуспел.

 

 

И тут такое…. Глеб всегда считал, что жизненный успех состоит из Уверенности, Последовательности и Логичности. На этих трёх конях он ехал по прямой и гладкой дороге своей жизни. А вот эта, разухабистая, и петлистая стезя, что лежала теперь перед ним, была чужой и совсем ему ненужной.

 

 

Между тем юноша перестал улыбаться, пригладил жесткие чуть вьющиеся волосы и вздохнул:

 

 

– Не трусь, ты действительно попал немного… э-э-э… как бы лучше сказать …ну, в общем, … в другое измерение что ли…, но так было нужно.

 

 

– Кому нужно?

 

 

Глебу всё это очень не нравилось, но большого выбора не было, не падать же в обморок. Приходилось слушать это очередное привидение. Он уже немного успокоился и даже начал подумывать – не устроили ли друзья ему розыгрыш? Уж очень хотелось найти рациональное объяснение происходящему.

 

 

– Некоторым людям и не совсем людям…, в отдельном смысле – мне, но в первую очередь – тебе самому! Короче, ты здесь не зря. Нужно проделать одну работу.

 

 

Парень явно сам волновался, путался в словах и чувствовал себя не совсем уверенно. Глеба это подбодрило. Ему подумалось, что конец нелепостям уже близок.

 

 

– Работу? Какую работу?

 

 

Ну, конечно же! Это просто необычно обставленное предложение о работе. Как он сразу не понял! Наверняка клиент – известный актёр или театральный критик…

 

 

– Да, работу …. Надо убить одного типа, – тихо проговорил юноша, после чего развёл руками – мол, что поделать…

 

 

Глеб даже пошатнулся от негодования и сделал шаг в сторону наглеца.

 

 

– Убить? А не спятил ли ты случайно? Или, может, перепутал меня с кем-то из моих клиентов?

 

 

– Да не перепутал я ничего. Дело это сложное, но персонажи предельно ясны, путаница здесь исключена!

 

 

– А сам-то ты кто? Давай хоть познакомимся. Я Глеб.

 

 

– Я Спэро. Оперативник особого отдела по борьбе со всякого рода негодяями, портящими людям жизнь. Ну, это если совсем кратко.

 

 

– Опер значит, – кивнул Глеб. И ты, опер, хочешь заставить меня убить человека?! Феерично!

 

 

– Не заставить, а убедить. Просто выхода другого у тебя нет. На тебе висит застарелое родовое проклятие, и если ты этого не сделаешь, то просто обречёшь себя и весть свой род на скорую гибель.

 

 

– Проклятье? Какое ещё к чертям проклятье? Да у меня совершенно здоровый и счастливый род. Что за бред ты несёшь? Как тебя там …

 

 

– Я Спэро. Адвокату не пристало так быстро забывать имена, но спишем всё на нестандартную обстановку.

 

 

Голос нового знакомого обрёл уверенность и зазвенел металлом, но не суровой сталью, а таким переливчатым белым серебром:

 

 

– Так оно, да не совсем. Твой предок, а точнее сказать, прапрадед по отцовской линии убил свою восьмилетнюю дочь. История весьма отвратительная по своей жестокости и бессмысленности. Этот идиот ревновал свою красавицу-жену к соседу, а когда та родила, затаил подозрение, что дочь не от него. Носил этот груз, накручивал себя много лет, а после очередной ссоры с соседом и приличной дозы алкоголя, пошёл и повесил ребёнка в сарае. Дочь же была – его кровная, и легло это тяжкое, уму непостижимое преступление проклятием на весь твой род по мужской линии. Этот негодяй после своего бесчинства ещё и изнасиловал жену, зачав твоего прадеда, а сам потом сгинул на каторге. Туда ему, собственно, и дорога, но с тех пор каждый мужчина твоего рода перед тем, как зачать сына убивает восьмилетнюю девочку. Вот и твой черёд настал …

 

 

– Какой бред. Мой отец никого не убивал, да и дед и прадед…

 

 

– Ты уверен? Ну ладно, смотри. Твой прадед, Копылов Семён Иванович, красный командир и доблестный революционер, в тысяча девятьсот девятнадцатом году, во время зачистки, перестрелял семью белого офицера Алексея Голтяева. Всю! И женщин, и детей. Пули садил не глядя, чтобы не запоминать лиц. Был ли он подонком? Трудно сказать…. Он лишь выполнял приказ. Той же ночью Семён Иванович зачал твоего деда со служанкой Голтяева Дашей, а впоследствии даже благородно на ней женился. Ты не в курсе этой семейной легенды?

 

 

– Не в таком, конечно, виде.

 

 

– Время всегда искажает историю. Сглаживает неровности, опускает подробности, округляет углы…. Такое у него предназначение. Ладно, поедем дальше. Твой дед Копылов Михаил Семёнович был военным лётчиком, молодым героем второй мировой войны. На дальнем тяжелом бомбардировщике он много раз летал в тыл врага, бомбил Лейпциг и Берлин. Естественно, он не видел, как погибла маленькая немецкая девочка под обломками жилого дома. И его трудно хоть в чём-то упрекнуть. Вот только раз, вернувшись из полёта, он почувствовал необычно-острое сексуальное желание и поддался чарам молоденькой медсестрички…

 

 

– Бабушка была военным фельдшером, – зачем-то вставил Глеб.

 

 

– А это не важно. Совершенно. Твой отец Копылов Александр Михайлович родился в самом конце сорок пятого.

 

 

– Я смотрю, ты тщательно проштудировал всю историю нашего рода.

 

 

– Да, пришлось потрудиться, – Спэро вновь невесело усмехнулся.

 

 

– Но отец, … он же не был на войне! Он…

 

 

– Хирург, – подсказал Спэро. – Это сейчас он седовласый профессор, а до твоего рождения был не так опытен. Такой безусый доктор с подрагивающими руками. А всё ночные посиделки с холостыми приятелями…

 

 

– Я вспомнил. – Лицо Глеба залила молочная бледность. – Та безумная женщина, она много лет ходила к моей матери и доказывала, что наш отец виноват в смерти её дочери, а мама плакала и убеждала её в обратном.

 

– Вот видишь. Но его вина была не признана и кроме угрызений совести никакого следа в жизни не оставила. С тобой будет всё по-другому. Ты совершишь преступление и сядешь в тюрьму. А потом не сумеешь оправиться, жизнь покатиться по наклонной. Ведь ты привык быть успешным, судьба изгоя тебя сломает.

 

 

Глеб представил себя в зале суда за решетчатым ограждением, и к горлу вдруг подступила тошнота. Спэро словно прочитал мысли собеседника и удовлетворённо кивнул.

 

 

– И наследника зачать ты не успеешь, а твой род не должен быть прерван, через два поколения в нём появится очень важный для нас человек, который внесёт неоценимый вклад в развитие цивилизации. Мой визит – не результат личной инициативы. Напротив, я здесь по заданию своего руководства и лично никак в тебе не заинтересован.

 

 

– Мог бы последнего и не уточнять, – проворчал Глеб.

 

 

– Да ладно! Ты ведь тоже всегда стоишь на том, что работа – это только работа. Люди, с их чувствами, мыслями и переживаниями не особо для тебя важны! Есть только Дело и его интересы значительнее любых чувств! Ведь так?

 

 

– Хорошо. – Глеб нервно отвернулся от собеседника. – Давай тогда вернёмся к нашему делу.

 

 

– К делу, так к делу. – Спэро, напротив, сохранял твёрдое спокойствие. – Сейчас тебе необходимо нанести визит своему преступному предку.

 

 

– Ясно, значит, я вроде как в прошлом?

 

 

– Совершенно верно! Сегодня 15 мая 1885 года. Этой ночью твой пращур убьет свою дочь.

 

 

– А я должен убить его?

 

 

– Да!

 

 

– Как чудесно, но может его переубедить, напугать, в конце концов, он же не конченый отморозок!

 

 

– Конечно не отморозок, просто жалкий изъеденный ревностью пьющий мужик.

 

 

– Значит надо поговорить с ним по душам, и всё.

 

 

– А вот и нет! Тебе не позволено с ним говорить, ты должен чётко следовать намеченному плану: убедиться, что убийство свершилось, дождаться пока он изнасилует жену и только потом прикончить мерзавца.

 

 

– Значит, мало того, что мне необходимо сделаться убийцей, до этого я ещё должен стать немым свидетелем, считай, соучастником двух других страшных преступлений: убийства ребёнка и изнасилования женщины?! А не пойти ли тебе подальше со своим родовым проклятьем, сукин ты сын!

 

 

Глеб развернулся на месте и быстрым шагом устремился в направлении далёкого леса. Гучи посеменил следом за ним, а Спэро даже с места не сдвинулся. Собственно, нужды в этом не было, так как спустя полчаса его оппонент снова стоял перед ним.

 

 

– Послушай, ты …

 

 

– Спэро, – учтиво подсказал оперативник.

 

 

– Спэро, а как я теперь вернусь в своё время?! Боже, чушь-то какая…

 

 

– Да никак. Попробуй, например, на работу устроиться, вот только документов у тебя нет…. С другой стороны, в России-матушке всегда было много бардака, поэтому может и ничего это. Охранке на глаза не попадайся, в батраки куда наймись. Проживёшь потихоньку. Только в оракулы не иди. Этого тебе никто не позволит – мигом травматическую амнезию подстроят. Ну, я пошёл. Прощай, значит.

 

 

– Куда?! – Глеб ухватил нового знакомого за рукав рубахи. – Пойдёт он. Давай, излагай свой план. Я ещё не успел подумать.

 

 

– Вот и отлично! Начнём с деталей – собаку придётся оставить здесь. Она будет тебе помехой.

 

 

Спэро провёл рукой над головой пса, после чего Гучи сладко зевнул, выбрал место поудобнее, растянулся на мягкой податливой траве и громко засопел.

 

 

– Не переживай, будет спать до следующего утра, как убитый. Теперь дальше – гардероб придётся сменить, да и причёска никуда не годится.

 

 

В следующий миг Глеб почувствовал, что его лицо покрывается быстро растущими жёсткими волосами. Ощущение было, мягко говоря, не самое приятное, – словно всю кожу на щеках и подбородке скрутило и стянуло. На голове волосы тоже отросли и сами собой, разделившись на прямой пробор, упали на глаза.

 

 

Предложенный Спэро костюм выглядел совсем отвратительно: серые бесформенные штаны, рубаха из грубой ткани, какой-то нелепый коричневый кафтан, на котором не доставало половины пуговиц. Высокие сапоги оказались жёсткими и неуклюжими, хорошо хоть более-менее подходили по размеру.

 

 

Глеб матерился, а в глазах Спэро прыгали лукавые чертенята.

 

 

– Тебе, похоже, этот спектакль здорово по душе! – процедил Глеб, пытаясь отделаться от лезущих в рот волос.

 

 

– Прости. – Спэро смутился и виновато развёл руками. – Просто ты действительно очень сильно изменился. Вот картуз ещё надень.

 

 

– Чтобы голову не напекло! – саркастически подытожил Глеб и нахлобучил себе на голову дурацкую кепку с треснувшим козырьком.

 

 

Спэро примирительно улыбнулся:

 

 

– Да, ладно тебе, всего-то несколько часов в этом наряде походишь! Считай, что в самодеятельности участвуешь! И ещё – вот тебе оружие. Не голыми же руками ты его убивать будешь!

 

 

Спэро непонятно откуда извлёк очень красивые, украшенные неподдельными камнями ножны, которые явили из себя ещё более великолепное оружие. Старинный, но не прихваченный временем кинжал был до блеска отполирован и превосходен. Горящий на солнце двусторонний клинок внушал почтенное уважение, но Глеб всё ещё был на взводе и снова не удержался от злого сарказма:

 

 

– Да зачем это, барин, я ужо его топором или ухватом.

 

 

– Хватит ёрничать. Это старинный флорентийский кинжал. В рукоятке есть полость с ядом, вдоль клинка идёт желоб, по нему зелье стечёт в рану, когда ты нажмёшь вот на этот изумруд. Смерть будет почти моментальной вне зависимости от силы удара и зоны поражения. Непрофессиональному убийце довольно трудно нанести смертельную рану, а здесь всё упрощается и будет наверняка.

 

 

– Из пистолета отравленной пулей было бы ещё проще, – угрюмо проворчал Глеб.

 

 

– Чем уж снабдили, то и даю, – деловито пожал плечами Спэро и протянул оружие Глебу.

 

 

– Это жесть какая-то, … хрень полная,… может, я всё же сплю?

 

 

Глеб попытался усесться на корточки, но Спэро ухватил его за локоть и не дал этого сделать. Руки странного оперативника оказались неожиданно сильными.

 

 

– Всё! Успокойся! У нас уже совсем мало времени, я рассчитывал убедить тебя намного быстрее! Сейчас хозяева находятся в поле, дом у них самый крайний, но зайти всё равно лучше с огородов. В сарае выбери удобную позицию и жди. Наблюдай, но ни во что не вмешивайся. Помни, что твоё время наступит только под утро! Вон она, твоя деревня.

 

 

Глеб проследил взглядом за рукой Спэро и совсем невдалеке увидел десяток покосившихся избушек. Он мог поспорить, что пейзаж снова поменялся! Совсем ещё недавно этого селения здесь не было. В изумлении он вновь повернулся к своему собеседнику, но негодника уже и след простыл.

 

 

До деревни Глеб дошагал, не повстречав ни одного человека. Нужный ему домишко, похоже, был самый убогий. Совсем старый, почерневший от времени, с насквозь прогнившими надворными постройками.

 

 

Открыв заднюю калитку, Глеб вором прокрался мимо сильно пахнувшего коровника и заглянул во двор, который оказался совсем небольшим: с одной стороны сарай с сеновалом, с другой – коровник с курятником, с третьей – вход в сам дом. По двору ходили три худые курицы, похожие на работниц судебной бухгалтерии: такие же неухоженные, взъерошенные, но при этом неимоверно самодовольные и значимые.

 

 

В серой пыли возились два малыша примерно трёх и пяти лет. Дети были настолько чумазые, что казались темнокожими, и только пыльные белобрысые волосёнки опровергали эту нелепость.

 

 

На низкое крыльцо выскочила уже знакомая Глебу девочка. Это её призрак в поле просил о пощаде. Она была в той же одежде, и даже косичка, похоже, не переплеталась.

 

 

Глеб отступил в темноту, вжался в стену коровника и продолжил свои наблюдения. По взрослому подбоченясь, видимо оставшаяся за старшую, девчушка начала грозно бранить младших братьев. Впрочем, шалуны на строгую воспитательницу особого внимания не обращали – назло стали кидаться мусором, набирая его полные пригоршни.

 

– А ну марш, ироды, за калитку, я двор мести буду. А то тятька с мамкой придут, достанется всем на орехи.

 

 

Братья недовольно поднялись и на тонких рахитичных ножках поковыляли на улицу. Впрочем, по какой-то нужде за ними вышла и сестра, прикрыв за собой некрашеную скрипучую дверь с массивным, кованым кольцом.

 

 

Пользуясь случаем, Глеб решил осмотреть жилище своих предков. Чтобы попасть вовнутрь, ему пришлось сильно нагнуться, дверной проём оказался совсем низким. За сенцами, завешенными вениками и непонятным тряпьём, находилась единственная жилая комната с утоптанным земляным полом и бревенчатыми стенами. Половину помещения занимала облупленная покосившаяся печь, на которой вперемешку громоздились: лоскутные одеяла, валенки, конная сбруя и закопченная посуда. Сбоку к печке прижимался небольшой, сколоченный из досок закуток, по остаткам соломы, перемешанной с засохшим калом, Глеб догадался, что зимой в нём держали мелкий скот. К одной из потолочных балок была прикреплена люлька, сплетённая из ивняка, в ней спал грудной ребёнок. Тянувшиеся вдоль стен плохо отёсанные лавки, такой же грубый стол, куча матрацев в углу – вот и вся меблировка. И даже Богородица на иконе, в красном углу, намалёванная неумелым художником, больше походила на матрёшку из детской раскраски. Вся эта удручающая бедность разбудила в душе Глеба лишь брезгливую жалость, и он поспешил наружу.

 

 

Тихо прокравшись обратно в сени, Глеб выглянул во двор и увидел довольно забавную картину. Уже знакомая ему девчушка мела двор. Метла была больше своей напарницы, как минимум, вдвое, и каждый её взмах поднимал густое облако коричневой пыли. Но девочка, казалось, не замечала того, что всё это безобразие густым слоем оседает на её одежде и волосах. Она продолжала с недетским усердием махать своим орудием из стороны в сторону. Выбрав момент, когда яростная уборщица повернётся к нему спиной, Глеб, крадучись, вышел из дверей дома и, стараясь не создать шума, тенью проскользнул в сарай. Впрочем, предосторожности были лишними, девочка полностью была погружена в сложный процесс уборки и ничего вокруг не замечала.

 

 

Закончив подметать двор, а вернее, раскидав пыль и мусор по углам, маленькая хозяйка с деловым видом направилась в дом. Но вскоре вышла опять, неся что-то в подоле.

 

 

– Цып, цып, цып!

 

 

Хлопотунья просто отпустила подол рубахи, и небольшое количество крошек вперемешку с грубым зерном высыпалось на землю. Три облезлые матроны тут же столпились вокруг, собирая принесённое угощение.

 

 

В глубине избы расплакался ребёнок, и нянька, шлёпая босыми ногами, торопливо убежала вовнутрь. Скорее всего, теперь надолго. Глеб вздохнул. Деловитость маленькой Золушки очень умиляла. Светлые волосики и большие васильковые глаза на худеньком бледном личике делали этого ребёнка ангельски красивым на фоне всей этой отвратительной грязи и убогой нищеты. Вспомнив, что именно ей в скором времени придётся стать безвинной жертвой перепившего ревнивца, Глеб непроизвольно сжал кулаки.

 

 

Осмотр сарая тоже ничего интересного не дал. Разбитый верстак, кое-как разложенный примитивный инструмент. Мотки верёвки, старые подковы, валяющиеся кругом кованные ржавые гвозди. На полу толстый слой из перьев, рыбной чешуи и опилок. Глеб без труда нашёл себе убежище; в дальнем углу находилась перегородка, за которую убирался огородный инвентарь: вилы, грабли, лопаты. После совсем небольшой приборки всё это заняло намного меньше места, чем прежде, и, бросив на пол охапку свежего сена, сушившегося под потолком, Глеб оборудовал себе почти комфортное лежбище.

 

 

Возвращение хозяев ознаменовалось шумными разборками. Мужчина, по-видимому, был уже изрядно пьян.

 

 

– Лушка, хде у нас был бутыль ащё?

 

 

Женщина отвечала мягко, но в голосе всё равно звучало презрение и неприязнь.

 

 

– Федя, ты уже и так совсем пьяной! Посмотри, как живём, перед людями совестно, всё ведь пропивашь!

 

 

– Выпил троху, не беда. Я хозяин, али хто тебе? Вижу, как на Стёпку свово зыркашь. Всё смириться не можешь, что не он тебя сосватал.

 

 

– Степан работящий, непьюшшый, вот и ревнуешь к ему.

 

 

– Не, не потому, што не пьюшшый, а потому, што на сеновал ты к ему бехала, сразу опосля нашей свадьбы. Он парень неженатый был – ему потеха, а ты мужа оскорбила.

 

 

– Я, тебе Федя уже сколь раз повторяла – навет это, злой оговор.

 

 

– Оховор? А чево тохда наша Стешка на меня его зенками зыркает?

 

 

– Федя, да у отца твово глаза такие, на него Стеша похожа.

 

 

– Хде, сказывай, самохонка?

 

 

Глеб услышал приближающиеся шаги и, затаив дыхание, притаился в своём закутке. Мужик тяжёлой нестойкой походкой прошёлся по сараю. С верстака полетели на пол гвозди и инструмент. Пьяница громко выматерился. "Вот урод, сейчас в поисках пойла и меня найдёт", – мелькнуло в голове у Глеба, но Фёдор, к счастью, быстрее обнаружил то, что ему было нужно. Послышалось удовлетворённое бормотание и характерное бульканье. Выпив изрядную порцию спиртного, мужик крякнул, и, опершись о верстак, замотал косматой головой:

 

 

– Не, не зря она на Стёпку так зыркат, не зря … бехала на сеновал. Люди врать не станут. От его Стешка, стало быть…

 

Фёдор перемежал свои ревнивые рассуждения матерщиной и глупыми пьяными смешками. Наконец, видимо что-то решив, гулко ударил кулаком в висевшее на стене корыто и, шатаясь, вышел наружу.

 

 

– Федя! Куды, пьяной ты, спать ложись!

 

 

– Не … убью сначала хада!

 

 

Громко хлопнула калитка, звякнуло металлическое кольцо. Женщина запричитала, заплакали дети.

 

 

Фёдор отсутствовал не более получаса. Вернулся он ещё громче, чем ушёл. Калитку, по всей видимости, с размаху открыл ногой, она грохнула так, что казалось, зашатались все строения убогого подворья.

 

 

– Лушка, тварь паскудная! Выходи, мне твой хахаль всю морду разбил! Убью, хадину!

 

 

Послышался истошный женский визг, который из двора переместился в сторону огородов. Женщина явно спасалась бегством.

 

 

Спустя несколько минут, Фёдор вернулся один. Жену он, видимо, так и не догнал, потому что всё ещё продолжал свой монолог, приглашая женщину к ответу за разбитое лицо.

 

 

Он опять зашёл в сарай, не переставая материться, набулькал себе стакан самогона и выпил его залпом. Глебу в продольную щель загородки было хорошо его видно. Это был крупный, ещё довольно крепкий мужик с жилистыми кулаками, изрядно пропитым лицом и неопрятной бородой. Кислый запах давно немытого тела вперемешку с дешёвой сивухой был так силён, что Глеб невольно скривился и бесшумно сплюнул. Можно было представить себе несчастную женщину, которая после оскорблений и побоев должна была ложиться с ним в постель и рожать этих бесконечных золотушных детей в антисанитарии и нищете.

 

Мужик тем временем продолжал бубнить что-то нечленораздельное. Для удобства трапезы он зажёг оплывшую свечу, пододвинул деревянную чурку, уселся на неё и громогласно по-звериному выдохнул. Видимо, здесь он частенько проводил вечера, – всё оказалось под рукой.

 

 

Фёдор сидел, тупо глядя перед собой. Одна его мускулистая рука лежала на верстаке, другая – безвольно свешивалась вдоль тела. Он беспрестанно качал головой из стороны в сторону, как китайский болванчик. Время от времени опрокидывал в рот самогон и что-то бубнил. Слов давно уже было не разобрать.

 

 

Сколько прошло времени? Спэро не разрешил Глебу взять с собой часы, но дело явно шло к финалу. Есть такое внутреннее ощущение, которое никогда не обманывает. Глеб про себя отсчитывал секунды, но ему хотелось, чтобы повисшая пауза тянулась как можно дольше. Сердце бешено колотилось, и этот ритм всё ускорялся. Так бывает, когда смотришь фильм ужасов, и тяжёлая музыка нагнетает и нагнетает волнующее напряжение. Во рту пересыхает, и в какой-то миг возникает желание схватить пульт и погасить экран, чтобы не видеть и никогда не узнать…. Но здесь пульта не было, здесь была жизнь.

 

 

И вот дверь сарая жалобно скрипнула, и на пороге возникла маленькая фигурка в белой рубашке.

 

 

– Тятя, пошли спать. Мамка плачет, не бей её, она хорошая.

 

 

Фёдор поднял лохматую голову и взглянул на девочку. Глебу был виден его затылок, но он почувствовал этот тяжёлый взгляд из-под нависших неандертальских бровей.

 

 

– А-а-а,… Степаново отрепье, сколько ты ещё будешь мне глаза мозолить? За мамку заступаться пришла, …а то, … ясно …

Мужик, опираясь на верстак, начал поднимать своё непослушное громадное тело.

 

 

Девочке стоило убежать, он бы не догнал её, резвую и босоногую, но она упрямо продолжала стоять на пороге.

 

 

– Поди, сюда, Стеша, чё я тебе дам…

 

 

Фёдор зачем-то перешёл на ласковый шепот.

 

 

– На-ка, сахарок, не едала же давно сахару.

 

 

Стеша заулыбалась и послушно двинулась навстречу своей смерти. Как только она оказалась на доступном расстоянии, Фёдор сграбастал девчушку своей безразмерной лапой и за ворот рубашонки, словно тряпичную куклу, подкинул вверх. Через долю секунды Стеша уже лежала на верстаке, одной рукой убийца зажал ей рот, а другой – потянулся к висящему над верстаком мотку грубой кручёной верёвки.

 

 

Глеб вскочил на ноги и с силой ухватится за поперечную доску перегородки. Хоть Фёдор и был изрядно пьян, голыми руками с ним было не справиться. Глеб ростом едва бы достал ему до плеча, да и физической подготовкой он никогда не отличался, даже в школе имел по физкультуре слабую тройку. А значит, выход был только один – бить надо кинжалом, неожиданно и наверняка.

 

 

В голове всплыл отчётливый голос Спэро:

 

 

"Если ты его сейчас убьёшь, то просто не родишься - исчезнешь".

 

 

"И что мне делать?" ¬ прошептал в пустоту Глеб.

 

 

"Ждать" - безапелляционно приказал голос Спэро.

 

Между тем Фёдор одной рукой прижимал девочку к верстаку, а другой сооружал из верёвки петлю. Надо отметить, что у него это довольно ловко получалось. Девочка хрипела и уже почти не всхлипывала, видимо, мерзавец передавил ей горло.

 

"Я не смогу этого вытерпеть", – простонал Глеб.

 

 

"Слабак" – парировал невидимый Спэро. – "Тебе что, в адвокатской практике не приходилось защищать убийц? Вот и вспомни все те свои слова и аргументы…"

 

 

"Иди ты знаешь куда! Как жить то потом?!" – Глеб еле шевелил дрожащими губами, но в этой дрожи чувствовалась крайняя решимость. На рассуждения времени уже не было. Изверг накинул верёвку на шею малышки…

 

 

…Ему понадобилась всего пара шагов, чтобы оказаться за спиной своего преступного предка. Глеб замахнулся, но ударить не успел…

 

 

Фёдор вдруг нелепо дёрнулся, зашатался, отпустил горло девочки, неестественно вскинул руки вверх и стал западать назад. Глеб еле успел уклониться от его громадного неуправляемого тела. А мужик, хватая ртом воздух, как выброшенный на берег карп, развернулся, вытаращенными пьяными глазами взглянул на Глеба и навзничь рухнул на пол.

 

 

Правда, девочка вовсе не была свободна, её продолжал удерживать какой-то другой Фёдор, вернее его фантом, чёрный, как жирная чернильная клякса. Он тоже повернул голову в сторону Глеба, сверкнул жёлтыми звериными глазами, увидел занесённый кинжал и страшно взвыл. Это чудовище было столь ужасающим и отвратительным, что первая мысль была – "надо сваливать", впрочем, её сразу же догнала вторая – "некуда". Сзади была бревенчатая стена сарая, а выход находился за спиной чёрного монстра. Ничего не оставалось делать, как нападать.

 

 

Глеб со всей силы размахнулся и нанёс удар. Попал зверю в левый бок, правда, особого вреда врагу не причинил. Острый клинок проткнул твёрдую чёрную кожу, но вышел обратно, не оставив после себя даже следа. Кляксообразная сущность взвыла ещё громче, отпустила девочку и ловко ухватила Глеба за горло стальными цепкими пальцами. Удушье наступило мгновенно, так сильны были эти тиски. Теряя сознание, сквозь гулкий шум крови в ушах, Глеб услышал взволнованный и торопливый голос Спэро: "Изумруд на рукоятке!". Собрав все остатки, а вернее сказать, ошмётки воли и сознания, Глеб одной рукой обхватил монстра, словно обнял, а другой размахнулся и всадил клинок тому в спину по самую рукоять, нащупал холодный ребристый бугорок и надавил…

 

Изумруд поддался легко, словно кнопка на шариковой ручке, и Глеб почти физически ощутил, как яд стал проникать в тело чудовища. С каждой его каплей ослабевала железная хватка, горящие жёлтыми кристаллами глаза помутнели, а чёрное, похожее на большую каучуковую грушу тело начало терять каменную упругость. Теперь Глеб легко продавил черную кляксу коленом, а пальцы на его шее из железных клещей превратились в слизкую удавку. Потом враг начал оседать к ногам победителя. Сползал он, мерзкой кучей теряя форму и размеры. Однако и от этой кучи вскоре осталась лишь небольшая чернильная лужица.

 

 

Стеша, подобрав ножки, сидела на верстаке и следила за происходящим. Она всё ещё держалась за своё горло, но было понятным, что зрелище отвлекло её от собственной боли и даже от страха, – что-то наподобие торжественной радости мелькнуло в широко распахнутых глазенках, когда Глеб посмотрел на неё.

 

 

Фёдор-человек уже пришёл в себя. Он отполз в самый дальний угол сарая, вжался в стену и оттуда наблюдал за сценой сражения.

 

 

– Что же это, неужели я чуть Стешку не убил? – подал он, наконец, голос.– Ведь бес меня попутал, бес ведь!

 

 

Мужик неистово начал креститься, как заводной петрушка.

 

 

– Иди, проспись, придурок, да не забудь жену пожалеть.

 

 

Глеб встрепенулся, словно спросонья, и оглянулся на знакомый голос.

 

 

Спэро подошёл к верстаку, налил из мутной бутыли полстакана сивухи и сунул под нос Глебу.

 

 

– На, пей.

 

 

– Да не-е…

 

 

Глеба передёрнуло.

 

– Пей, коньяка нет. А ты забирай дочь и ступай, – приказал он Фёдору. – Будешь дебоширить, опять такую же дрянь подцепишь. Они, знаешь ли, в добропорядочных людей не селятся.

 

 

Фёдор послушно закивал головой, подхватил Стешу на руки и поспешил к выходу. На пороге зачем-то замешкался, девочка, зачарованно и не отрываясь, смотрела из-за его плеча на Спэро. Глебу даже стало обидно от такой несправедливости. Этот фрукт, конечно, внешне куда эффектнее, но ведь спаситель-то – он. Короче, алкоголь начал действовать.

 

 

– Да и мы с тобой, пожалуй, пойдём, запах тут просто отвратительный, – сморщил нос Спэро.

 

 

– А я, знаешь ли, привык, – фыркнул Глеб и потянулся к бутылке.

 

 

– Остришь, это хорошо. Значит отошёл. Хватит тебе этой отравы. Пошли.

 

 

В сумерках дорога казалась ещё более извилистой, зато исчезло ощущение, что мир вокруг бездушный и поддельный. Запахи, звуки, шорохи – всё теперь стало настоящим. Ветер трепал волосы и обдувал лицо, трещал ночной сверчок, пахло спелой травой и как-то приторно сладко щемило в груди.

 

 

– Кто же на него наслал такое проклятье? – наконец спросил Глеб.

 

 

– Да Лушка, жена его, и наслала. Бабы же говорят и не думают, что с тех слов может получиться. Назвала с большой обиды его чёртом и упырём и сама же потом с этим чёртом жила – терпела. Одно радует, что не у каждой бабы глаз такой дурной.

 

– Ну, а если бы я тебя послушал и не остановил этого Фёдора, или кто он там, то что бы было?

 

 

– Да кто его знает, что бы там было. Если бы, да кабы …, – рассмеялся Спэро.

 

– А чего же ты тогда мне мозг то парил? Неужели нельзя было сразу всё сказать, как есть? – возмутился Глеб.

 

 

– Нельзя. Этот выбор должен был сделать ты! Таковы правила.

 

 

– Вот чёрт! Ты же мне сначала про другие правила рассказывал!

 

 

– Может быть вовсе не я, а тот самый чёрт тебе про них и рассказывал. Ты же отпечатки пальцев у нас не сличал, – ещё веселее расхохотался Спэро. Лицо у парня при этом выражало такой восторг, что Глеб просто махнул рукой.

 

 

– Ладно, не понимаю я ничего в ваших хитросплетениях, давай вот о чем поговорим. Выходит, сегодня я переписал историю своего рода?

 

 

– Да! И не только своего. Твой прадед Семён Копылов в девятнадцатом году отказался убивать детей в доме Голтяева, а твой отец Копылов Александр не стал выпивать накануне операции и его рука не дрогнула. Так что первая потенциальная жертва прожила долгую и счастливую жизнь, а вторая здравствует до сих пор.

 

 

– А ещё одна девочка? Их было три после Стеши, – напомнил Глеб.

 

 

Спэро пожал плечами.

 

 

– Признаюсь честно, крайне торопился и к этому вопросу не подготовился. Тогда, 15 марта 1945-го, в Лейпциге, под обломками погибло очень много людей. Я бы мог соврать, что уверен – та девочка выжила, – но не хочу, ведь она могла погибнуть во время следующего налёта. Ничего не знаю о её судьбе.

 

 

– Узнай, – сурово сказал Глеб.

 

 

Они уже дошли до места, где развалившись в траве, сладко сопел Гучи.

 

 

Спэро положил свою руку на плечо Глеба, и он почувствовал, как по телу пошли странные, похожие на электричество, импульсы. Загадочный парень больше не улыбался.

 

 

– Обязательно! Я во что бы то ни стало, всё узнаю и дам тебе знать.

 

 

– А я пойму? – вскинул брови Глеб.

 

 

– Непременно! – кивнул Спэро и неожиданно звонко хлопнул в ладоши.

                                                                                             * * *

Встреча с жирным клиентом, намеченная на полдень, срывалась из-за дурацкой поломки автомобиля. Практически новый "Крузак" неожиданно раскапризничался, замигал приборной панелью, что-то профырчал и заглох. А завёлся лишь спустя час, тоже неожиданно, зато свежо и радостно, словно сбегал искупаться на ближайшую речку. Теперь наверстать упущенное время, и не потерять клиента можно было лишь одним способом – гнать что есть мочи, забыв про все правила и скоростные ограничения. Поэтому Глеб втопил педаль газа в пол и перестал смотреть на спидометр.

 

 

Внезапно очень громко запел мобильник. Звонила Эмма – секретарь и помощница. На эту сексапильную девицу у Глеба стоял рингтон из репертуара "ВИАгры", чтобы не перепутать. Эмма звонила настойчиво, а смартфон, как назло, остался валяться на заднем сидении. Глеб в сердцах туда его зашвырнул, когда клиент в достаточно сочных выражениях объяснил, сколько стоит его время.

 

 

Остановиться, стало быть, снова терять драгоценные минуты, но Эмма не сдавалась, а значит, дело было срочным – девушка была выдрессированная, просто так бы не донимала. Выругавшись, Глеб отпустил газ и нажал на педаль тормоза. Сильно разогнавшийся тяжёлый "Крузак" начал медленно сбавлять скорость…

 

 

…Несколько секунд спустя из густых кустов на дорогу вылетел жёлто-красный мяч, а вслед за ним выскочила девочка в цветастом комбинезоне. Мяч прыгал по дороге, а она ловила его, ничего не замечая вокруг, кроме убегающей разноцветной игрушки. Не видела и не слышала, огромной чёрной СМЕРТИ, которая летела на неё с неотвратимостью поднявшегося цунами.

 

Глеб даже не успел ничего сообразить – только перепугался до икоты, а вот машина, которая успела сбросить скорость, теперь, словно самостоятельно всосала в себя педаль тормоза до отказа, и, задёргавшись, как паралитик, фантастическим образом замерла в полуметре от ребёнка, нависнув над малышкой застывшей чёрной лавиной.

 

 

Внутри у Глеба всё сжалось, треснуло и оборвалось до последней жилки, как будто все его внутренние органы повисли в непонятном слизком желе. Он ощущал, как они размеренно тонут в этой пульсирующей студенистой жидкости.

 

 

Девочка же подхватила свой мяч, зыркнула на него большими васильковыми глазами и исчезла в кустах, – только её и видели.

 

 

Телефон на заднем сидении продолжал распевать: "Пошёл вон! Я не сошла с ума! Пошёл вон! Я всё решу сама…". Глеб почти на автомате потянулся назад, не глядя, нашарил гаджет и поднёс к уху.

 

 

– Глеб! Тут такое дело! – затрещала Эмма. Тебе посылка пришла из Лейпцига, ну я открыла…

 

 

– И что там?

 

 

– Самый новый роман модной немецкой писательницы Герды Ахенбах! Она, конечно, уже старуха, но пишет обалденные романы о любви! Правда, он на немецком…

 

– Чёрт, и ты ради этого мне звонишь,… хотя… чёрт, чёрт, … что же происходит то?!

 

 

Глеб изо всех сил пытался справиться с ужасной дрожью в руках, смартфон плясал возле его уха, и голос секретарши то приближался, то удалялся, словно она мухой летала вокруг его головы.

 

 

– Ты хам, Глеб! Обкладывать чертями девушку, это мерзко! Просто ты сам говорил, что всё непонятное – это и есть самое важное и неотложное, а тут под настоящим автографом, имеется очень странная приписка: "Danke f&№252;r das Leben"*. – Эмма обиделась и отключилась.

_______________________________________________________________

* "Danke f&№252;r das Leben" - нем. Спасибо за жизнь.