Еще одна спичка ломается и летит обреченным мотыльком в прожорливую ночь. Зубы стискивают фильтр сигареты, пальцы сжимают спичечный коробок. Почти ломают его хрупкие ребра. Разжимаю пальцы, смотрю на коробок, словно впервые его вижу. Наклейка смутно белеет в темноте. Прячу спички в карман.

Говорю тебе:

– Не стоит и начинать. Это не имеет никакого смысла, никакой перспективы. Причем перспективы во всех смыслах этого слова.

Но ты не слышишь. Ты с усилием вынимаешь свои изъеденные временем кости из скрипучего кресла, бредешь, прихрамывая, в чулан, достаешь оттуда плоский деревянный ящик.

Я стою на балконе, город внизу – словно груда потревоженных углей в камине. Руки трясутся так, что сигарету мне, пожалуй, сегодня не суждено выкурить.

Вновь пытаюсь докричаться:

– Остановись! У тебя ничего не получится! Не может получиться. Ведь нужен труд, громадный труд, а ты… Не думаешь же ты, что раз в детстве малевала на оберточной бумаге…

Ветер здесь, на восемнадцатом этаже, прошивает насквозь и меня, и маленькую студию за спиной. Они сказали, что не станут организовывать новую выставку. Сослались на критиков. Критики… "Сюжеты вымучены и полны пессимизма", "композиционные решения тяжеловесны, стиль неактуален". Удар молотка. Приговор вынесен и обжалованью не подлежит. Сжимаю из всех сил прутья балконной решетки, стараюсь унять дрожь в руках.

Боже!.. Сколько сил было потрачено, чтобы подчинить линию, простую, карандашную. Научиться делать ее то резкой, бритвенно-острой, то уютно-мягкой, тающей, плавной. Это был только первый шаг! А дальше тон, цвет, композиция. Ликующие блики в стеклянной вазе; солнечный луч натыкается на цветочные стебли, грубо увеличенные водой и стеклом. Пойманный свет перемалывает зелень в крошево из фиолетово-желтых пятен. Выпускная работа. Тогда я понял, что у меня получается, что я могу, что буду художником. И что это… это у меня не отнять. А тебе зачем? Твои руки умеют обращаться только с мотыгой. Ты ведь не видела в своей жизни ничего кроме грядок и свиноматок. Что и кому ты хочешь показать? Брось дурацкий ящик!

Но ты упрямо волочешь его из дому, во двор. Там, за курятником, под старой ольхой, такой же скрюченной и полуслепой как ты сама, торчит из земли странная конструкция. Сколоченная, похоже, из тачки и ящика. Ты называешь это мольбертом.

– Старая курица! Зачем ты отравляешь искусство этой плоской мазней?! – надрываюсь я. Но ты не слышишь.

Искусство и так достаточно отравили в этой стране. Всякий бездарь наподобие тебя может стать здесь знаменитостью. Его Величество Успех может пролиться сияющим дождем на каждого – в виде хрустящих купюр, заголовков газет, пересудов толпы. И степень талантливости тут совершенно не причем. Лишь бы провернулся в нужную сторону в нужный момент лотерейный барабан в руках Его Дурачества Случая.

Самое смешное, что твой успех тебе не был нужен. Тебе нужны были холсты и краски, а статьи в модных журналах и кругленькие суммы от владельцев частных коллекций – не уверен, что ты до конца понимала, какое это имеет отношение к тебе и к твоим картинкам.

– У тебя руки трясутся, кисть едва не вываливается из скрюченных пальцев. Остановись, прекрати бесполезную работу.

Рисуешь. Улыбаешься.

Тебя невозможно остановить, потому что ты давно умерла. И теперь вечно рисуешь свои убогие пейзажи. Так может, самому остановиться?

Интересно, скольких художников посещали мысли о самоубийстве, при виде "произведений" с подписью из пяти корявых букв: "Moses" – картин, висящих по стенам самых престижных галерей. Да просто желание забросить кисти и краски подальше, забыть о том, что в мире вообще есть живопись. А разве это не то же самоубийство?

А может, и мне – бросить все к чертям собачьим и кувыркнуться с холодного балкона в помигивающие уголья – с незажженной сигаретой в зубах. Или заняться мелкооптовой торговлей моющими средствами, игрой на бирже, разведением породистых собак. Да мало ли способов.

Но… Вновь достаю спичечный коробок, щурясь, вглядываюсь в картинку. Белесое поле, серо-синее небо. Домики с шапками из ваты; разбросанные там и сям игрушечные человечки; горы, похожие на седые усы. Точно такой же коробок я стянул у отца. Мне было шесть, я сжег все спички и загадал желание – стать художником.