–
Что
творится, что творится! - всплеснула
руками морщинистая старуха, глядя в
окно занесенной снегом хижины на краю
деревни.
– Ох…
Да уж… Даже странно, что дитя решило
появиться на свет в такую жуткую вьюгу,
на его месте я бы повременила с таким
важным делом,- простонала молодая
женщина, поглаживая свой огромный
живот.
Несколько
минут передышки и снова схватки, все
более длинные и болезненные, означавшие
что уже вот-вот начнутся роды и тогда
уж точно будет не до пустой болтовни.
Старая
повитуха готовила тазы с чистой водой,
тряпки. У хозяйки это первенец и вряд
ли все пройдет легко, ребенок очень уж
крупный, хорошо хоть накануне перевернулся
как положено, иначе худо было бы.
А
за окном все сильнее и сильнее
бушевала вьюга и
это - в конце марта. Мороз никак не хотел
отдавать свои владения и ни дня в первом
месяце весны не было и намека на
солнышко.
–
Дед рассказывал,
такое последний раз было, когда он еще
мальцом был. А на моем веку такого
отродясь не припомню, чтоб так долго
Мороз не уходил. Видать сильно неймется
ему, или хочет чего?
–
Вот
уж не знаю, да только лучше бы
ему уйти уже восвояси, без него мне
тошно. Воет и воет, аж жуть берет.
–
Ага…
А бабка мне рассказывала, что ежели
Мороз так лютует - неспроста это. Ищет
он по домам, по дворам невесту себе,
успокоиться не может. А как найдет, так
сердце ее в лед превращает и с собой
суженную забирает.
–
Жуть,
Мадлен, ты мне рассказываешь, -
перекрестилась Герда и с гримасой боли
снова схватилась за живот.
–
Что,
просится дите-то? - Мадлен в два счета
подскочила к Герде и схватила ее за низ
живота. - Ага, скоро уж, потерпи.
А вьюга все
пуще бушевала на улице, сбивая с пути
нечаянных путников, имевших несчастье
оказаться у нее на пути, и заглушая
крики боли, доносящиеся из занесенного
снегом домика на краю деревни.
–
Ну что ж,
Герда, отмучилась, - повитуха наглухо
завернула пищащий комочек в чистую
согретую пеленку.
– Все
что ли? Кто там, Мадлен? - Герда обессилившая
вконец приподнялась на локтях, стараясь
рассмотреть своего первенца.
–
Девочка...
Ты смотри-ка, как
заливается! Глянешь, что ли? - старуха
покосилась на бледную Герду.
–
Гляну,
дай уже,- та протянула руки, чтобы взять
туго запеленутую девочку.
–
Муженек-то примчится,
а тут уж готовенько все,- хохотнула
Мадлен, доделывая свои дела, пока Герда
с интересом рассматривала новорожденную.
–
Да уж...
Надо было ему в такую вьюгу попасть,
теперь неизвестно, когда домой вернется.
Придется мне одной вертеться.
–
Ничего,
извернешься.
– И
то верно.
Так,
за разговорами прошел день и наступил
вечер, и сгустились
за окном сумерки.
Мадлен все никак не решалась оставить
молодую мать одну. В случае надобности
в такую вьюгу и
помощь то позвать не сумеет, а ребенок
все же только-только народился. Малышка
сладко посапывала в своей колыбельке,
Герда отдыхала после хоть и быстрых и
легких, но все же родов, Мадлен подкидывала
дрова в печь, пожарче затапливая избу.
Все
пуще бушевала вьюга, все громче
завывал ветер в печной трубе, все больше
заметала метель покосившийся домик.
–
Эдак я и
из дому не выйду, - перепугалась старуха,
и только она это сказала, как дверь в
дом с грохотом распахнулась и в комнату
тут же ворвался снежный вихрь.
–
Батюшки!
- Мадлен бросилась закрывать дверь, но,
сбитая с ног порывом ветра, лишь беспомощно
смотрела как снежная воронка закружилась
над колыбелькой малышки. Проснулась и
закричала Герда, мгновенно босая
подскочила к кроватке и обрушился на
нее вихрь ледяным водопадом. Упала мать
без чувств на пол, а по лицу и рукам ее
ледяной дождь запрыгал, оставляя за
собой кровоточащие раны.
Собрался
вихрь из осколков ледяных и вновь
закружил над колыбелью. Плачем исходила
малютка, разошлись пеленки, обнажив
розовое тельце, и один осколок упал
прямо на грудь малышки, прямехонько
туда, где билось маленькое сердце. И
превратилось сердце девочки в лед, что
нельзя было растопить ни слезами
родительскими, ни теплом материнских
рук.
Пятнадцать
весен прошло с тех пор, когда сердце
девочки, нареченной Эльзой превратилось
в лед и пришла шестнадцатая весна.
Пятнадцать лет в страхе ждала мать
прихода страшного Мороза за своей
суженной. Шрамы от льдинок навсегда
испещрили красивое некогда лицо Герды.
И
умненькая и пригожая росла Эльза, во
всей округе краше не было, да только
счастья и радости никогда не знавшая.
Когда все девушки да парни в деревне
пели и плясали, хороводы водили, сжигали
чучело, знаменовавшее окончание
студеной зимы, сидела Эльза
дома одна-одинешенька, ничто ее не
волновало да не трогало.
А
весна пришла ранняя да нарядная, не в
пример той, страшной, когда сердце Эльзы
навсегда стало ледяным. Ясное теплое
солнце вовсю светило в окошки не
старенького убогого домишки, а добротного
уже крепкого дома. На все голоса пела
срывающаяся с крыш капель, звонкие и
чистые ручьи побежали по дорожкам да
по тропкам. И свистят и шумят уже в кронах
еще голых, но уже в набухающих почках
деревьев, скворцы. Весна пришла.
Вот
и шестнадцатый год со дня рождения Эльзы
пришел, и плачет-рыдает мать
в страшном
ожидании, и обнимает дочку, словно птица
птенца крылом укрывает. Отец всех мужиков
с окрестных деревень созвал — отпор
давать Морозу. Вот уж и полдень прошел,
и сумерки сгущаются, а день как был по-апрельски теплым, так и остался. И ничто
не предвещает скорого прихода Мороза.
Расходиться уже было решили, да как
вдруг подул с севера холодный февральский
ветер и вмиг один потемнело небо, а с
неба закружило, завьюжило миллиарды
колючих, словно иглы льдинок. Завыли
истошно собаки, поджав куцые хвосты, и
попрятались в конуры. Заметались женщины,
еще мгновение назад весело щебечущие
во дворах, а ныне стараясь поскорей
укрыться в теплых домах. Закричали
птицы, взметнулись с веток и крыш, пытаясь
найти укрытие. И одни только мужики остались
стоять, несгибаемые ни ветром,
ни вьюгой снежной.
Рассердился Мороз не на шутку, и наслал
на несговорчивых да непослушных людей
вихри снежные. Разметало да закрутило мужиков
по двору, ледяным дождем изранило.
И
вошел Мороз в избу, старый да седой.
Тянет руки ледяные к Эльзе. Бросилась
мать поперек, собой дитя свое прикрывая.
Взревел Мороз, взмахнул посохом — как
пушинку подняло бедную Герду да и
швырнуло в сторону. Упала мать без
чувств, словно куль на пол. Некому стало
защитить Эльзу, некому прикрыть собой
от злого и беспощадного Мороза.
Но
что это? Загремели на небе раскаты грома,
засверкали огненные молнии и сквозь
тучи проглянул первый луч солнца, освещая
все вокруг. Завязалась борьба нешуточная,
страшная борьба зимы с весной. Качались,
скрипели, трещали от ветра деревья, все
ниже и ниже пригибаясь к земле. Громыхали
раскаты грома, и солнце все больше и
больше проглядывало сквозь тучи, прогоняя
и тесня их. Взревел Мороз, силу теряя,
метнулся к Эльзе, да тут в избу парень
вошел. Молодой да ладный, полный сил и
жизни.
– Уйди, Весень,
моя она,
- Мороз шаг, а парень ему дорогу
преграждает.
– Нет,
Мороз, не твоя она,- улыбается Весень.
–
Моя!
Суженная! Отдай ее мне, Весень, по что она
тебе?
– Весною
рожденная — не суженная тебе. И так уж
горя много ты семье ее принес. Уходи.
Прошло твое время.
Стоит
Мороз, не уходит. Взмахнул рукою Весень и
озарилась изба светом солнечным, жаром
палящим. Закричал Мороз, руками от света
лицо закрывая, да руки обжигает. Руки
прячет, да лицо горит. Миг, и нет его.
Исчез, будто и не было.
Подошел Весень к
Эльзе, а та будто и не живая вовсе.
Взмахнул рукою, и луч солнечный в окно
пробился и прямо в сердце Эльзы светит.
А чем дольше светит, тем теплее сердце
Эльзы становится. И румянец уже на
щеках играет. Вот-вот, и растаял лед в
груди Эльзы и стало в ней горячее да
живое сердце биться - подарок весны в шестнадцатый день рождения.