Я не помню ее имени. Не помню, где и как мы познакомились, почему и при каких обстоятельствах расстались. Только скрип кожаного сиденья, жадная, бесстыдная полутьма авто. Горячечная суета рук и губ, треск ткани; ее тело, жаркое, податливое; целую ее чуть пониже лопатки, слизываю капельки пота. Она выгибается подо мной, оборачивается, обхватывает руками шею. Говорит что-то быстро, прерывисто – я не разбираю слов. Я знаю только одно – сейчас она станет моей. А потом – тягучие движения, запах ее волос, в которые я зарываюсь лицом, медленный, неудержимый крик – ее или мой? И, наконец, темное солнце на обратной стороне век, пульсирующее в такт биению сердца – моему или ее?

Вероятно, ничего этого не было. Вероятно, я все придумал. Может, смотрел ленту со скабрезным содержанием или услышал рассказ о любовных похождениях от кого-то из приятелей. Тех, кто остался на берегу. А память и рассудок, сговорившись, решили потешить меня, выдав чужие вспоминания за мои собственные. Выражаясь более определенно – я просто свихнулся. Не мудрено – это бесконечное путешествие кого угодно с ума сведет. Но я с упорством маньяка, с упрямством осла не прекращаю поиски. Брожу по палубам, заглядываю в каюты и служебные помещения – ищу. Конечно, ее нет здесь. За время, что мы в пути, даже этакую громадину можно было обшарить вдоль и поперек. Ни единого намека. Никакой надежды.

Да я и сам стал пассажиром почти случайно – так выпали карты в тот холодный ветреный день. Сам не понял, как оказался на борту, а потом – басовитый гудок, оповещающий об отправлении, гул могучих двигателей, пенная дорожка за кормой и удаляющийся порт.

И вот мы ползем через бескрайнюю водную пустыню – уже какую неделю? Или месяц? Я не раз спрашивал у капитана, когда окончится наше путешествие – он неизменно переводит разговор на что-нибудь другое. Вот и сегодня в столовой, после завтрака, он стал распространяться о каких-то технических новшествах, примененных на нашем судне. О самом мощном радиопередатчике и системе мгновенного закрытия отсеков. Мне-то что с того, мне важно узнать, когда закончится эта смертная скука.

Я пытался рисовать пейзажи, но вид вокруг столь однообразен, закаты и рассветы так похожи друг на друга, так бледны и унылы, что я бросил это занятие еще в начале путешествия. И большинство пассажиров тоже страдают от безделья и скуки. Кто-то старается отвлечься игрой в покер или в рулетку, кто-то наливается вином и виски. Я проходил и то и другое – не помогает. И только невозможное вспоминание обжигает меня на студеном ветру, делает этот сырой и соленый мир немного более живым.

Вот и сейчас – я не чувствую мелкой мороси, что сыпется с неба. Я там – в салоне автомобиля, я вдыхаю ее запах – смесь духов и юного пота, кусаю ее ушко, она тихонько вскрикивает, ее рука вскидывается и скользит по запотевшему стеклу. Как же ее звали, черт, почему я не помню?!

Я не заметил, как зацепил ногой какой-то трос и растянулся на палубе. Поднявшись, огляделся, чтобы определить, куда занесли меня ноги, пока я предавался сладким грезам. Верхняя палуба, нос. Кронштейны, выставленные далеко за борт, болтающиеся на ветру обрывки канатов. И вдруг пронзило – вот то, что больше всего меня томило и беспокоило на этом проклятом корабле!

Я опрометью бросился к лестнице, что вела на капитанский мостик, но подниматься туда не потребовалось. Капитан сам шел мне навстречу. Он стискивал в зубах погасшую сигару, его взгляд отсутствующе скользил по линии горизонта.

– Кэп! – воскликнул я, – почему на судне нет спасательных шлюпок?

Он остановился и с удивлением посмотрел на меня, словно впервые видел.

– Нет ни одной шлюпки, – сказал я чуть спокойнее. – Как такое может быть?

Капитан был выше меня почти на голову. Он медленно наклонился ко мне, дохнул в лицо смесью перегара и табака. Вознес вверх длинный узловатый палец.

– Вот! – сказал он глубокомысленно, – я тоже думаю, как такое может быть?

Я понял, что он мертвецки пьян. Но все-таки продолжил разговор.

– И что же вы надумали?

Он сложил ладонь лодочкой, словно пытался поймать дождевые капли.

– Вы чувствуете этот дождь, сэр? – спросил он.

– Н-нет.

– И я не чувствую.

Он помолчал немного, а потом произнес:

– По ночам мы часто проходим ледяные поля. Некоторые льдины лежат прямо курсу. И знаете что? – он перешел на шепот.

– Что?

– Нам нет нужды маневрировать.

Я тупо смотрел на него, читал буквы на его нагрудном шильдике и не мог сложить их в слово. "Тэ, и, тэ, а…" - шептали мои губы.

– Слушайте, сказал я, – я, кажется, знаю, где шлюпки. Они остались там же, где и моя Роза. Где и моя Роза.

Капитан потряс перед моим лицом пальцем и, покачиваясь, скрылся за углом.

Через несколько секунд я разглядывал темную стену, которая вздымалась надо мной, возносилась все выше, и не мог понять – почему так долго медлил. Роза должна быть внизу, за серой подвижной пленкой, в той безумной, страшной ночи. Я зажмурился, ожидая удара о водную поверхность, предчувствуя обжигающе-ледяные объятия северной Атлантики. И…

 

Влажный, душный сумрак, запах кожаной обивки и духов. "Милый!", – шепчешь ты, закусив губу. "Дже-ек", – стонешь ты, прижимаясь ко мне. Мои руки блуждают по твоему телу, губы скользят по разгоряченной коже, язык слизывает соленые капельки. А в мозгу трепыхаются полузадушенные мысли: "Нет, ты не Роза! А я… Кто я? Ты называешь меня Джеком. Кто этот чертов Джек? И сколько еще будет длиться эта надоевшая до тошноты сцена! Сколько еще дублей?!".