/ подражание Амброзу Бирсу /

 

 

 

Поздней, осенней порой через заросли глухого леса в низовьях Стратиры пробирался человек, не имевший при себе ни ружья, ни ножа, ни топора, никаких других подручных средств или же примет соответствующей экипировки, по которым его можно было принять за охотника или за аборигена, с детских лет приученного к суровым природным условиям. Тем не менее, заблудившимся назвать его было нельзя. То, как он двигался по лесу, отнюдь не производило впечатления беспорядочного метания из стороны в сторону, каковое присуще людям, потерявшим направление и поддавшимся панике. Скорее наоборот, его продвижение носило характер вполне организованный и целеустремлённый. 

Пробираясь между деревьями в кромешной тьме, мужчина несколько раз всё же сбивался с пути. Тогда ему приходилось ломиться через заросли напролом, но этот факт почему-то совсем не обескураживал его и почти не сказывался на быстроте шага. Спустя некоторое время, следуя какому-то внутреннему чутью, он вновь выходил на тропу и продолжал двигаться по ней с ещё большей уверенностью, видя в том благосклонную волю провидения и укрепляя себя надеждой, что в дальнейшем удача также будет на его стороне. 

По мере того, как солнце опускалось за горизонт, лес становился всё более густым и непроходимым; но и это, похоже, мало беспокоило неутомимого странника. Судя по всему, мужчина хорошо представлял себе, куда и зачем идёт.

"Только бы успеть", - беспрестанно шептал он, облизывая сухие, потрескавшиеся губы.

 

Когда далеко на западе, над грядой лесистых гор угасла кайма заходящего солнца, путь лесного пешехода подошёл к концу.

Тропа, прихотливо вилявшая среди поросших ежевикой бугров, вывела его к гребню старой насыпной плотины, омываемой водами огромного водохранилища. Здесь уже всё показное и величественное безлюдье девственного леса было несколько разбавлено следами несомненно человеческого пребывания.

На берегу водохранилища, среди разросшихся кустов акации и крушины можно было заметить тусклый силуэт двухэтажной деревянной постройки, являвшей собой примитивный и наиболее распространённый образчик жилья первых поселенцев. Однако всё, что когда-либо связывало это сооружение с людьми, построившими его, ушло, по всей видимости, в далёкое прошлое. Ныне весь облик покинутого, заброшенного дома наглядно говорил о полной непригодности его к человеческому проживанию.

Провалившаяся крыша, почерневшие от сырости стены, пустые глазницы ослеплённых окон и поваленная ограда, едва заметная под нашествием буйной сорняковой поросли - всё создавало законченную картину отверженности, пропитанную духом гниения и тлена.

Даже самый обессиленный путник, измученный долгими блужданиями по лесным перевалам, вряд ли соблазнится подобным кровом, и скорее предпочтёт провести ночь под открытым небом, на ковре из опавших листьев.

Однако молодой человек в помпезном и совершенно неуместном для подобных хождений костюме новобрачного шагал прямиком к дому и, судя по короткому вздоху, вырвавшемуся из его груди, /который, как ни странно, был вздохом облегчения/ можно было догадаться, что цель его путешествия достигнута.

 

Дверей при входе в дом не оказалось никаких - на чёрном косяке висели лишь ржавые железные петли, едва державшиеся на кривых гвоздях - что, впрочем, при общем состоянии сооружения не казалось чем-то противоестественным.

Войдя в прихожую, молодой человек перевёл дух и огляделся. Внутренне убранство дома полностью соответствовало его внешнему виду. Пол, стены и потолок были покрыты хорошо устоявшимся налётом грибковой плесени, запустившей свои бледно-зелёные пальцы во все мало-мальски заметные щели и прорехи. В тёмных углах громоздились обломки старой мебели, обёрнутые, словно марлей, плотным слоем паутины. С потолка гирляндами свешивались клочья мокрой пакли.

Мужчина ещё раз негромко вздохнул и, соблюдая предельную осторожность, начал подниматься вверх по лестнице, каждая полусгнившая ступенька которой отзывалась на его шаг тягучим и опасным потрескиванием.

 

Казалось, что дом совершенно необитаем, однако, впечатление это было обманчиво. На втором этаже, куда мужчине удалось сравнительно беспрепятственно подняться, ему открылась странная и нелицеприятная картина.

 

В центре большой комнаты стоял длинный, деревянный стол, являвшийся, судя по всему, последним годным к употреблению представителем имевшейся здесь мебели. В дальнем торце стола сидела молодая женщина, одетая в белое, подвенечное платье. Низко склонённую голову её украшала пышная фата, увенчанная венком лилий и роз. На столе перед ней одиноко горела сальная свеча - единственный и достаточно скудный для такого помещения источник света.

Временами женщина безо всякой на то необходимости подносила руку к неровному пламени свечи, как бы для того, чтобы убедиться, что она ещё не погасла, и тогда тень от её ладони погружала во мрак половину комнаты.

 

Женщина сидела неподвижно, сосредоточенно уставив глаза в одну точку, как бы целиком погружённая в свои думы. Поначалу она даже не обратила внимание на вошедшего, который незамедлительно дал знать о себе робким, негромким покашливанием. Затем, медленно подняв голову, она посмотрела на него долгим, болезненно напряжённым взглядом, каким обычно вглядываются сквозь мутное, запотевшее стекло.

 

"Вот ты пришёл, Герберт, - очень медленно, словно нехотя, наконец, произнесла она. - Но зачем? Вопрос о моей свадьбе решён и ты уже ничего не сможешь изменить /женщина говорила негромко, даже тихо, но каждое её слово было наполнено какой-то особой мелодичной звучностью/. - Если хочешь, ты, конечно, можешь присутствовать здесь, на нашей свадьбе, но только в качестве гостя."

 

Ответ с противоположной стороны прозвучал не сразу.

Прежде чем ответить мужчина долго собирался с духом. Было заметно, что он находится в полном затруднении, не зная, с чего начать. Наконец, он заговорил о том, что местные легенды нередко бывают приукрашены деталями, пусть даже имевшими место в действительности, но наделёнными, вследствие своей давности, сверхъестественными свойствами. А потому мистические воззрения на жизнь никогда не должны подменять подлинных человеческих чувств. Также он заверял женщину в своей безграничной любви и преданности, умоляя её поскорее уйти отсюда вместе с ним.

Мужчина говорил горячо и взволновано, и наверняка, доводы, приводимые им, могли бы повлиять на собеседницу, если б сам он в достаточной степени владел собой. Но представленные в такой сбивчивой, путаной форме, лишённые внутренней силы убеждения, его слова прозвучали впустую.

 

Женщина выслушала его совершенно спокойно, и только в прозрачных, словно выцветших глазах её отразилось лёгкое недовольство, граничащее с недоумением.

 

"Нет, Герберт, ты ошибаешься, - произнесла она всё тем же негромким, размеренным голосом. Это никакая не выдумка. И я никогда не стану твоей. Мой настоящий жених здесь со мною. Вот он."

 

Сказав так, она указала рукой куда-то в сторону, и, сделав пару шагов вперёд, мужчина увидел то, что прежде было скрыто от него выдвинутой крышкой стола. К стулу, на котором сидела новобрачная, был прислонён большой брезентовый мешок, крепко завязанный верёвкой. На вид мешок был очень тяжёл и неподъёмен - оставалось только гадать: кто и каким образом мог втащить его на второй этаж по такой непрочной лестнице. Но самым удивительным и неприятно поражающим фактором являлись его внешние формы. Судя по очертаниям, в мешке находился взрослый человек, которому для того, чтобы занять такую тесную ёмкость, пришлось скорчиться самым неестественным образом.

 

При виде мешка, мужчина смертельно побледнел и, вскрикнув, совершил такое движение корпусом, словно хотел обратиться в бегство, но, удерживаемый магнетизмом страха, сделал ещё один шаг вперёд.

 

"Да, мой жених здесь, - глядя на него в упор, с расстановкой произнесла молодая женщина в подвенечном платье. Чуть помедлив, она положила руку на мешок и с преувеличенной нежностью погладила мокрые брезентовые бока, облепленные водорослями. – Мы с ним обручены, - повторила она. - Я должна стать его женой - и больше ничьей".

……………………………………………………………….

 

-..Сын мой, ты запнулся и побледнел, а голос твой дрожит и прерывается, выдавая крайнюю смятенность твоей души. Это вполне объяснимо: нелегко вспоминать и заново переживать пережитое. Но хотя исповедь твоя порядком запутана и пестрит противоречиями, всё же скажи мне, как и где ты познакомился с этой девушкой и что заставило тебя сделать ей предложение, скрепив обязательства состоявшейся помолвки обручальными кольцами?

 

- Ваше преподобие, видит Бог, моё сердце было открыто для любви и добра, а цели, которые я преследовал, были чисты и непорочны, достойные любого христианина. Судите сами, что я мог знать о ней прежде? Мне было известно лишь, что она приехала из южных провинций, где дед её занимал какой-то высокий пост в совете конгрегации магуатинской церкви, имевшей, кажется, в тех местах большое влияние.

Она была чудесная девушка, из хорошей семьи, прекрасно воспитанная. В её поведении присутствовала та изысканная, очаровательная утончённость, которая свойственна натурам пылким и романтичным. Но крайняя набожность, принятая в её семье за норму поведения и впитанная ею с молоком матери, превосходно уживалась в ней с какой-то нездоровой тягой к мистицизму, источник которой был мне не вполне ясен. Наверное, именно благодаря этим наклонностям, девушка она была крайне экзальтированная и на всё реагировала с чрезмерной живостью; многое, к большому сожалению, она принимала слишком близко к сердцу. Самое радостное и приподнятое настроение её легко могло смениться приступом мрачной меланхолии, развеять которую было непросто.

Кого-то это, быть может, и оттолкнуло бы, но я любил Камилу, и эти её особенности поначалу мне даже импонировали. Я находил какую-то приятность в её задумчивых и пространных рассуждениях о трансцендентном. Они представляли собой такой яркий контраст с той навязчивой рекламой религиозной, ханжеской морали, о которой нам беспрестанно твердят с кафедры болтуны- проповедники… Простите, святой отец, но я должен выговориться до конца.

 

- Продолжай, сын мой, но не забывай, что Господь спасает лишь искренне раскаявшиеся души. И если ты недостаточно укрепился в вере, если в твоём сердце осталась хотя бы тень сомнения, то…

 

- Нет-нет, Ваше Преподобие, все сомнения разом оставили меня, когда я переступил порог вашей обители. Если позволите, я продолжу…

Так вот, особое пристрастие Камила питала к старинным легендам и преданиям. Если находился рассказчик, в запасе у которого имелся десяток-другой легенд, она могла без устали слушать его часами. Иногда я подтрунивал над этим её качеством, позволяя себе, быть может, не слишком деликатные высказывания, но она, надо отдать ей должное, никогда не обижалась, молчала и только поглядывала на меня как-то странно.

Примерно за неделю до свадьбы я пригласил её на прогулку по реке. Мы поднялись вверх по течению до самой плотины. Я хотел показать ей, как низвергается вода с водосбросов: зрелище, действительно, грандиозное и достойное внимания. Там, вдоволь налюбовавшись живописными видами, что открылись нам с гребня плотины, Камила выразила желание покататься на лодке по водохранилищу, которое в наше время больше напоминает заболоченное озеро.

Я взял лодку, мы выехали на середину водохранилища, и тут моя невеста обратила внимание на полуразрушенный дом Речника, стоявший на берегу с незапамятных времён. Когда-то этот дом хорошо просматривался со всех сторон, но теперь так закрыт ветвями разросшейся акации, что его не сразу и разглядишь…

Тем не менее, Камила заметила. Она, естественно, заинтересовалась этими полусгнившими развалинами, и пока мы катались на лодке, я выложил ей всё, что знал об этом.

Это была давняя история про старого Речника и его дочь, некогда живших в этих местах. Вы, конечно, знаете её, Ваше преподобие, но я всё же возьму на себя смелость напомнить о ней в двух словах… Исполняя обязанности сторожа при плотине, старый Речник присматривал за водосбросами, которые ныне работают на холостом ходу и скоро, наверное, обрушатся полностью; дочь его,  уже  взрослая девушка, готовилась выйти замуж за одного рыбака, который считался самым удачливым ловцом форели в округе. Молодые, говорят, были помолвлены и даже успели обменяться обручальными кольцами. С наивностью, присущей всем молодым парам, для предстоящих свадебных торжеств они выбрали День Весеннего Равноденствия, и ждали его с величайшим нетерпением, свято веря в то, что день этот наиболее благоприятствует влюблённым.

Но, как это часто бывает, в отношения их вмешался жестокий рок в лице отца невесты, старого Речника. Старик вполне обоснованно недолюбливал своего будущего, не слишком обременённого денежными сбережениями зятя, считая его неудачной партией для дочери. Сын местного старосты, уже пытавшийся однажды посвататься к ней, казался ему кандидатурой куда более подходящей во всех отношениях.

Речник всеми силами пытался помешать грядущему союзу двух сердец и, принимая во внимание особенности его сурового, непримиримого характера, можно было с уверенностью сказать, что исход назревающего конфликта был заранее предрешён.

В те времена, когда сухая буква закона ещё не утвердилась в этих отдалённых местах, где о суде присяжных имели довольно смутное представление, многие конфликты разрешались довольно просто и не без помощи огнестрельного оружия.

 

Как-то раз очередная перепалка между наречённым женихом и отцом невесты переросла в крупную ссору. Старик, разъярённый неуступчивостью рыбака, схватился, недолго думая, за ружьё, и два выстрела, сделанные одновременно из обоих стволов, навсегда положили конец их затянувшимся спорам.

К счастью для убийцы, никаких свидетелей свершившегося злодеяния рядом не оказалось, в чём сам он увидел добрый знак свыше. Не испытав ни малейших угрызений совести, Речник тут же стал хладнокровно обдумывать, как ему получше скрыть следы содеянного. Наконец, избрав способ, показавшийся ему оптимальным, Речник положил бездыханное тело в мешок, погрузил в лодку и, отойдя подальше от берега, утопил  мешок  в самом глубоком месте водохранилища.

Всё было проделано им так ловко, что никто ни о чём не догадался, а вопрос о внезапном исчезновении рыбака решился сам собой. Всем было хорошо известно, что, промышляя на водохранилище, рыбак порой слишком близко подходил к водосбросам, что было весьма небезопасно. И когда, по прошествии некоторого времени стало очевидно, что случилось непоправимое, ни у кого не возникло сомнений по поводу того, что виной всему были именно водосбросы. Наверняка, чрезмерно увлёкшийся ловом рыбак не заметил, как его утянуло течением к месту, где вода сливается в нижний бьеф, и там, не сумев вовремя вырулить, он погиб, захваченный водяным смерчем. Такая версия, выдвинутая и поддержанная многими колонистами, вполне устраивала тайного убийцу.

Невеста, как водится, горько оплакивала своего жениха, но нельзя сказать, что была она очень уж безутешна. Сын старосты, не без помощи того же Речника, быстро отыскал возможные средства, способные скрасить её горе. Щедрые подношения и подарки, сделанные им, отменно залечили кажущуюся незаживающей рану. Выплакав в кратчайшие сроки все полагавшиеся в подобных случаях слёзы, дочь речника сравнительно быстро ответила на притязания нового жениха и с легкомыслием, удивившим многих, дала согласие стать его женой.

Какова оказалась развязка этой истории догадаться нетрудно, если учесть, что свадьба их была назначена на конец марта, а точнее, на тот самый день, в который девица совсем не так давно намеревалась сочетаться браком с несчастным ловцом форели. День Весеннего Равноденствия!

 

Свадебные торжества прошли в полном соответствии со всеми старыми, добрыми традициями, а также не без той доли чрезмерной пышности, какую мог себе позволить тщеславный сын старосты. Веселье длилось до глубокой ночи. Когда стемнело, гости начали расходиться. Жених затеял долгое прощание со своими друзьями, а невеста, почувствовав усталость, решила подняться в опочивальню, приготовленную для молодых…

Что там произошло на самом деле, не знает никто, но когда жених, проводив друзей, поднялся следом за нею, он застал в своей спальне страшную сцену…

Дочь Речника лежала на кровати, недвижимая и бездыханная, с выражением неописуемого ужаса на лице. То ли она была задушена, то ли умерла от разрыва сердца - сейчас уже, я думаю, эти детали вряд ли кого могут заинтересовать.

Кроме неё в комнате никого не было. Только возле кровати на полу валялся неизвестно как сюда попавший большой брезентовый мешок, мокрый и весь перепачканный тиной. Мешок, естественно, был пуст. Но возле него и вокруг кровати было обнаружено множество грязных и мокрых следов, которые вели к открытому окну, выходящему на водохранилище… И ещё, возле задушенной девушки было найдено маленькое обручальное колечко, оно лежало у самого изголовья. Кто-то из сбежавшихся на крики жениха слуг признал в нём то самое кольцо, что носил на пальце её первый погибший жених… 

Вот, собственно, и всё, Ваше преподобие. Не могу поручиться за подробности, но, по всему видать, это была тёмная история, выдержанная вполне в духе тех дремучих суеверий, что были распространены среди первых поселенцев.

 

Как бы то ни было, эта легенда  показалась  моей  невесте  необычайно  интересной  и  привлекательной. Пока мы катались на лодке, я пересказал её, наверное, раз пять, а ей всё было мало.

Следует заметить, что погода стояла тогда на  редкость изумительная. Вода была, как парное молоко, а горячий воздух казался таким плотным и застывшим, что его можно было потрогать руками. Мы долго и бесцельно кружили по гладкому, как стекло, водохранилищу, и Камила всё выспрашивала у меня подробности услышанной истории. Разговаривая, она одновременно водила рукой по воде, то чертя на ней фигуры, то игриво вздымая фонтаны брызг.

В какой-то момент она опустила руку в воду слишком глубоко и вдруг, испуганно вскрикнув, прянула от борта лодки назад, устремив на меня взгляд, полный ужаса и отчаяния.

 

Я не сразу понял причину её испуга, а когда понял, то мне стало немного не по себе…

На безымянном пальце её  правой  руки не было обручального золотого кольца, подаренного мной.

Кольцо, по всей видимости, соскользнуло у неё с пальца, когда она бездумно полоскала руку в воде - ведь пальцы её были тонкие, как стебли тростника - но Камила на полном серьёзе принялась уверять меня, будто кольцо было сдёрнуто чьей-то холодной и липкой рукой, подкравшейся откуда-то снизу из- под кормы.

Эта нехорошая мысль глубоко засела у неё в голове.

Я утешал Камилу, как мог, уверяя, что пропажа не так велика, как кажется. Я обещал купить ей новое кольцо взамен утерянного, но девушка была безутешна. Всю обратную дорогу, почти вплоть до самого дома она вспоминала о холодной, подводной руке, похитившей её кольцо, а потом вдруг замолчала, и в этом её угрюмом молчании мне почудился очень недобрый знак.

После того, что произошло, наше расставание трудно было назвать нежным и трогательным. Камила была мрачнее тучи и всё прятала от меня глаза.

На следующий день, когда я, как обычно, заехал за ней, она отказалась от совместной прогулки, сославшись на головную боль. И на другой день эта история повторилось. Камила опять ответила отказом, в котором даже самый доверчивый глаз смог бы разглядеть откровенное нежелание видеться со мной.

Конечно, всё это было очень неприятно и до известное степени тревожило меня, однако я утешал себя мыслью, что благоразумие в итоге одержит верх.

 

Но по-настоящему неприятный и оглушающий сюрприз ждал меня впереди.

Ещё через пару дней должно было уже состояться наше бракосочетание, и когда я, в сопровождении друзей, приехал за невестой, чтобы везти её в церковь, то выяснилось, что Камила исчезла!

Она сбежала из-под венца!

 

Переполох в её семействе в связи с тем поднялся необычайный.

Последний раз девушку видели накануне вечером, готовящейся к свадебным торжествам, и, скорее всего, уже ночью её в доме не было. Окно в спальне было оставлено открытым настежь, постель даже не была разобрана - короче говоря, налицо все приметы заранее спланированного побега. Но куда она могла уйти?! Никому даже в голову не приходило, где её искать?!

И только когда одна из служанок случайно проговорилась, что будто бы слышала, как Камила бормочет во сне про какого-то жениха- утопленника, страшная догадка озарила меня.

Я сразу всё понял и, не медля ни минуты, решил отправиться в Дом Речника. Всё происходило в такой спешке, что я даже не успел переодеться и пошёл туда как был, в парадном жениховском платье.

Разумеется, не в моих интересах было придавать этому делу широкую огласку. Я рассчитывал уладить всё своими силами, и надеялся, что это мне удастся.

Короче, я отправился туда, никому не сказав ни слова. Даже родные и близкие её ничего не знали о моих планах. Я счёл нужным держать всех в неведении вплоть до полного прояснения дела.

Судите сами, Ваше Преподобие, какой получился результат. Невзирая на трудности, я практически беспрепятственно добрался до водохранилища - и считал, что всё самое сложное позади - но то, с чем пришлось столкнулся в доме, ввергло меня в такое состояние, что до сих пор непонятно, как после пережитого я смог остаться в здравом уме…

Не знаю и знать не хочу, откуда там мог взяться этот трижды проклятый чёрный мешок - не иначе, как водяные бесы решили подшутить над нами - но, видит Бог, я сделал всё, чтобы переубедить Камилу и внушить ей более позитивный взгляд на жизнь…

 

- Сын мой, при всех тех странных и зачастую невероятных совпадениях, доставивших тебе столько хлопот  в  тот  день, нельзя не обратить внимания на несомненно тонкую продуманность некоторых деталей. Скажи, не было ли у тебя ощущения, что ты стал жертвой-участником некоего кощунственного спектакля, в действие которого тебя вовлекли вопреки твоей воле? Думал ли ты над этим?

- Нет, Ваше Преподобие, я думал только над тем, как бы поскорее выбраться вместе с ней из этого кошмарного дома. Задумываться над остальным у меня просто не было времени.

Камила была явно не в себе, а увести её силой не представлялось возможным. Она словно находилась в какой-то гипнотической прострации и, не слушая ничего, говорила, что настоящий её жених находится в мешке, утверждая при этом, что её обручальное кольцо якобы надето на его палец.

Я вновь попытался убедить свою невесту в том, что она заблуждается, приняв на веру эти вздорные, нелепые фантазии, но она вдруг спокойно возразила, что ошибаюсь именно я, а ей как раз проще всего доказать свою правоту.

Сказав так, она вынула откуда-то нож и без лишних слов одним движением распорола мешок сбоку…

 

Что вы думаете? - в образовавшуюся прореху тотчас вывалилась человеческая рука… Бог мой - это была настоящая рука утопленника! Сине-жёлтого цвета, потрескавшаяся, огромная и распухшая, как подушка, местами она была проедена рыбами до самой кости. Издав тяжёлый шлепок, рука ударилась о ножку стула и, бессильно повиснув, замерла.

 

Я только дух успел перевести.

Обмануться было невозможно: на безымянном пальце этой страшной руки сияло золотое обручальное кольцо!! То самое кольцо - залог моей любви - что соскользнуло с пальца Камилы во время катания на лодке.

Я смотрел во все глаза и не мог поверить тому, что вижу: творилась какая-то явная чертовщина!

А Камила, предъявив столь неопровержимое доказательство своей новой "помолвки", вдруг поставила мне такое условие. Если я хочу, чтобы она опять вернулась ко мне, то должен непременно снять кольцо с мёртвого пальца и вернуть ей. В противном случае она никуда отсюда не уйдёт!

"Но это непросто сделать, - тут же поправилась Камила, ни на йоту не меняя своего убийственно спокойного тона. - Видишь, как распухла его рука? Вряд ли у тебя получится снять кольцо. Тебе, наверное, придётся отрезать его вместе с пальцем".

С этими словами она протянула мне нож, которым разрезала мешок.

 

Видит бог, я человек достаточно выдержанный и умею владеть собой: все кто знаком со мною, могут подтвердить это. Но меня затрясло мелкой дрожью, когда я понял, что надо сделать.

Сам не знаю, откуда тогда бралась моя решимость. Из каких источников я её черпал? Наверное, только от полной безысходности можно решиться на такое. В любом случае, других вариантов увести Камилу из этого дома у меня не было.

 

Преодолев отвращение, я взял за запястье руку утопленника, слегка приподнял её. На ощупь рука была как расползающийся кусок студня, дряблая и холодная. Положив её на край стола, я схватил нож, кое-как примерился и, задержав дыхание, с силой резанул лезвием по гнилой, разбухшей плоти…

 

Никакими словами не передать, сколь гнусна и омерзительна была эта процедура!!

Меня едва не вывернуло наизнанку, когда я услышал влажный хруст, ознаменовавший отделение пальца от мёртвой руки. Шлёпнувшись об пол, палец откатился в сторону, а я не смог даже проследить, куда именно, потому что глаза мои в тот момент непроизвольно закрылись.

Тут же следом за ним на пол полетел и нож. От накатившего приступа слабости меня повело назад, и, чтоб не упасть, пришлось схватиться обеими руками за край стола.

В ушах сильно зашумело, потом стало на удивление тихо.

 

"Ты отрубил не тот палец, - услышал вдруг я за спиной голос своей невесты. Теперь он звучал с долей раздражения, почти сердито. - Ты поспешил, Герберт, тебе надо было лучше смотреть."

 

Мне показалось, что я ослышался. Широко раскрыв глаза, воззрился я на содеянное, и чуть не взвыл от отчаяния.

Рука утопленника была уже четырёхпалой!

Из открытой раны струилась и стекала на пол густая, зловонная жидкость тёмно-коричневого цвета - но золотое кольцо по-прежнему оставалось на руке. Как ни в чём не бывало, оно красовалось на одном из оставшихся пальцев.

Я хотел что-то спросить у Камилы, но понял, что не смогу этого сделать: мои зубы застучали, как кастаньеты.

 

"Придётся попробовать ещё, - это было сказано тоном, не терпящим возражений. Подняв с пола нож, Камла опять протянула его мне. - Смотри не промахнись на этот раз, - добавила она с почудившейся мне лёгкой усмешкой на губах.

Я таращился на неё и на мешок, как очумевший, будучи не в состоянии понять, что происходит?!..

В немигающих глазах Камилы, устремлённых на меня, читался немой укор: она ждала моих действий.

Отступать было некуда.

 

Невероятным усилием воли заставил я себя встряхнуться и вновь взялся за ускользающую, липкую руку мертвеца. Меня уже колотило как припадочного, когда, вновь вооружившись ножом, я по второму разу начал примериваться к окольцованному пальцу.

Нож обжигал мне ладонь, пот разъедал глаза.

"Только бы не промахнуться на этот раз", думал я, собирая воедино остатки мужества.

В последний момент, когда лезвие уже рассекало дряблую плоть, я всё же потерял самообладание и на долю секунды зажмурился опять…

 

Удар об пол второго отсечённого пальца отозвался в моих ушах коротким мучительным стоном, который я не без удивления отметил, как звук, исторгнувшийся из моей собственной глотки.

Кровь с такой силой зашумела в ушах, что мне показалось, будто сейчас лопнут барабанные перепонки. Однако первое, что я услышал, когда шум улёгся, было: "Ты опять поспешил, Герберт".

Камила констатировала этот факт с потрясающим хладнокровием. "Ты опять отрезал не тот. Придётся попробовать ещё " - добавила она, вздохнув.

 

Неужели опять - не тот?!.. Этого быть не могло!

Задыхаясь, я схватил искромсанную сине-зелёную руку и для верности поднёс к ней свечу. Ненавистное кольцо, действительно, сидело на одном из оставшихся пальцев. Как могла повториться такая чудовищная ошибка? Как?!..

Никакими словами не передать того, что со мной творилось!

Меня качало из стороны в сторону, как пьяного: пол буквально уплывал из-под ног. Перед глазами вспыхивали и разбегались какие-то огненные круги. Я чувствовал, что теряю рассудок, и никак не мог этому воспрепятствовать.

Подавив рыдание, я снова схватился за нож, но внезапно был остановлен… чьим-то тихим смехом.

Да… это смеялась Камила.

Я посмотрел на неё и остолбенел.

Её буквально корчило от смеха. Сидя на стуле, моя невеста отворачивалась и закрывала лицо фатою, как бы стыдясь своих неуместных эмоций.

Не понимая, что могло её так насмешить, я  молча  наблюдал за ней, не выказывая ни протеста, ни удивления, ибо на тот момент утратил всякую способность удивляться чему-либо. Но вскоре моё ухо стало различать отголоски и другого смеха, низкого, грубого и хриплого, незаметно присоединившегося к её противоестественному веселью.

Не нужно было иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться, кто ей вторит. Смеялся тот, кто сидел в мешке. Брезентовые бока мешка ходили ходуном. Находившееся там существо хохотало в полный голос, зверски и безумно, даже не пытаясь сдерживаться. И взрывы этого пронзительного, душераздирающего хохота, разрастающиеся временами до какого-то неземного вопля, казались столь дьявольски злорадными и дикими, что волосы на моей голове буквально остекленели от ужаса…

Стыдно сознаться, Ваше преподобие, но тогда, впав в искушение, я первый раз в жизни усомнился в превосходстве сил Добра над Злом…

 

- Довольно, сын мой! Всё, что ты рассказываешь, чудовищно, противоестественно и совершенно непостижимо! Что бы там ни происходило на самом деле в этом заброшенном доме, у тебя должно было хватить здравого смысла и мужества не поддаться дьявольскому наваждению. Положившись на авторитет Священного Писания, ты должен был укрепить свой дух святой молитвой и силой Слова Божьего развеять колдовские чары.

- Да, святой отец, я сделал всё, что в моих силах, хотя далеко не всё получилось, так, как хотелось бы. За домом, среди кустов ежевики я вырыл глубокую яму, где закопал хохочущий мешок, а сверху ещё набросал огромных камней и деревянных балок. Что-то наподобие могильного кургана. Пришлось порядком потрудиться, зато теперь он сокрыт вполне надёжно и, уверяю вас, никогда больше не окажется на поверхности.

- Благодать Господня да пребудет с нами, сын мой. Действия твои хоть и были исполнены праведной решимости, всё же нельзя не посетовать на некоторую их поспешность. Предавая земле сей предмет, прежде всё ж не мешало выявить истинное его  содержание. Но девушка? Твоя невеста?.. Что сталось с ней?!..

 

- О, не волнуйтесь, святой отец. С ней я обошёлся так, как мне подсказала моя совесть. Быть может, слишком сурово, но справедливо. И даже если кто-то докажет, что здесь моя решимость перешла границы дозволенного, то всё равно - никакой вины за собой я не чувствую.

 

- В твоих словах, сын мой, слышатся отголоски ужасного деяния, об истинных масштабах которого можно только догадываться. Лишь слово чистосердечного признания, окроплённое слезами раскаяния, спасут твою заблудшую душу от мук адовых. Говори сейчас же, что ты сотворил с бедной девушкой?

 

- Я расторг нашу помолвку, освободив себя и её от всех брачных обязательств. Тем самым я предоставил ей полную свободу действий: в дальнейшем пусть поступает, как ей заблагорассудится. Я понял, что не смогу с ней жить под одной крышей. Это была очень экзальтированная особа.