Первым делом Люсим огляделся. Вокруг не было ни души. Только деревья вздымали в небеса свои пышные кроны. Ощущалась какая-то томительная отстранённость природы, словно весь этот зелёный и шумящий мир отступал при виде человека, делался настороженным, злым, испуганным. И Люсиму показалось на мгновение, что куст бузины задрожал от страха при его приближении, сжался, в агонии самозащиты щетиня иглы листьев. Хлынула новая волна ветра - пахнуло морем. Люсим беспокойно оглянулся, пытаясь хоть как-то сориентироваться в этом новом и странном мире запахов, цветов, звуков: небо ниспадало на него гигантским лазоревым одеялом с белыми вышивками облаков; зелёные вздутия деревьев словно кричали в глаза, оглушая зрение; а запахи, поражая многообразием, смешались в неразличимую пьянящую мешанину. Через несколько минут он, вычленив из шумового потока ласкающий шепот прибоя, направился в сторону звука, но тут же остановился: волны загудели в противоположной стороне. А может это ветер шутил, играя? Здешние ветерки на это способны, подумал мальчик, и сразу загрустил. Куда же идти ему теперь? Где искать море?

Но вдруг кусты зашуршали и расступились: показалась сначала мордочка, маленькая, смешная, с бусинками чёрных глаз и удивительно чистым пяточком. Потом – белое, покрытое лёгким пушком тело, в конце которого виднелся кручёный хвостик. Люсим незамедлительно определил, что перед ним воочию стоит самый настоящий хряк в миниатюре, отпрыск свиной любви, проще выражаясь – поросёнок. Мальчик растроганно улыбнулся, позабыв о своих печалях, он протянул вперёд руки, пытаясь привлечь глупое и заплутавшее животное к себе.

- Ты даже не представляешь, - сказал поросёнок, – как я замучился тебя искать.

- Говорящая, - промямлил изумлённый Люсим, в волнении хватая ртом воздух. – Говорящая сви…

- Да-да, я знаю, что ты сейчас скажешь: "как же это так, ме-ме-ме, ведь такого не может быть, ме-ме-ме". Чушь собачья! Мы, свиньи, удивительно гордый и мудрый народ. Знал ли ты, что свинья куда умнее и способнее всех этих жалких кошечек и собачек? Она, в отличие от многих прочих животных, умеет и любит наблюдать своё отражение в зеркале. И знаешь почему?

Люсим мотнул головой.

- Да потому что у нашего брата превыше всего развит эстетический принцип! Мы способны видеть и ценить красоту, наслаждаться утончёнными произведениями искусства, получать удовольствие во время прослушивания гениального музыкального произведения, воспринимать всё многообразие смыслов философских трудов. Да, мы обладаем самосознанием, и нам делается нестерпимо больно, когда свинью возводят в ранг нечистоплотного, грязного и глупого существа!

- Но свиньи валяются в грязи… - робко заметил мальчик.

- Это дискриминация! Глупости, предрассудки… Мы не валяемся, но принимает грязевые ванны! Между прочим, это очень полезны для кожи, - и он повернулся, показывая свой гладкий и чистый бок. – Вот видишь. Здоровье превыше всего!

- И правда, вы выглядите очень здоровым, господин Свин…

Поросёнок поморщился.

- У вас ведь есть имя, господин Свин?

Поросёнок нахмурился, на глазах его проступили слёзы, но он гордо отвернулся, и сказал, пытаясь ничем не выдать своей печали:

- У меня нет имени. Она так и не успела мне его дать…

- Она? Это ваша хозяйка? Послушайте, у меня есть для вас хорошее имя, если вам не нравится "Свин", если это звучит для вас слишком оскорбительно, или как-то связано дискредитацией, давайте заменим на "Сван" - это имя я видел в одной любопытной книжке…

Поросёнок приободрился, он мотнул головой, стряхивая слёзы, и улыбнулся, обнажив маленькие, белые зубы.

- Впрочем, валяй, называй меня так, это вполне неплохо звучит. Но у нас не так много времени. Мы должны спешить.

Сван развернулся и отравился по главной дороге, весело виляя хвостом.

- Хей! Стой! Куда? – закричал Люсим.

- Неужели ты так ничего и не понял? – поросёнок остановился. – Этот мир умирает. Только ты сможешь спасти её.

- Её?

- Свою принцессу.

- Но это же… Не может быть… Откуда ты знаешь про принцессу? - Люсим огляделся в поисках оружия, схватил с земли палку и направил её в сторону Свана. - Это… Это злая магия… Ты дуришь меня! Я всё понял... Ты – дранок! Прояви своё истинное лицо, демон!

- Ты глуп, - сказал поросёнок. – Всё это время тебя водили за нос. Ты ничего не знаешь об этом мире. Всё умирает. Разве ты не видишь? Единственный способ спастись – разбудить принцессу. Даже если для этого потребуется перезагрузить вселенную.

- Что вы говорите такое? Я не понимаю… Перезагрузить?

- Пойми же, мальчик, она умирает! Твоя принцесса, о которой ты мечтал всю жизнь, единственная и неповторимая, вторая половинка, умирает! А ты сидишь тут и валяешь дурака! С тобой или без тебя, я отправляюсь в путь.

Сван побрёл по дороге дальше.

- Хей! Подожди! Я хочу спасти принцессу, но разве это не слишком опасно? - Поросёнок молча удалялся. Светило яркое солнце. Дул теплый ласковый ветер, колыхал травы, нёс на крылах последние запахи затухающего лета. Люсим набрал полную грудь воздуха и закричал: - Подожди! Я иду с тобой!

 

***

 

- Подожди! Я иду с тобой! – Люсим вскочил, проснувшись от собственного крика. Он всё ещё не мог понять, где находится. Глаза не сразу привыкли к темноте. Оглянувшись, он узнал серые стены родной комнаты.

- Не может быть… Значит, всего лишь сон… Море – оно было так близко…. Я почти нашёл…

В ту ночь мальчик ещё долго не мог заснуть, вспоминая яркие и живые картины внешнего мира, размышляя о принцессе, о странном его проводнике. Куда же вела эта дорога?

Долгие годы своей короткой жизни Люсим не выходил из комнаты. Его ранние воспоминания, полные солнечного света и тёплых материнских объятий, давно превратились в потёртую, покрытую пылью фотографию, завалявшуюся за книжной полкой. Дед часто говорил, что мама ушла, потому что сильнее всего на свете любила путешествовать: дороже сына ей было безбрежное небо над головой, открытое на все четыре стороны пространство и дорога под ногами. Так говорила она перед уходом, собирая громадный рюкзак (устами деда это звучало особенно жестоко): "Скучная жизнь в Ветряной Долине – для неудачников и трусов! Марсия Фикс, великая путешественница, покорительница диких лесов Зантески, победительница дранока Варского никогда не станет просиживать зад в ветхом домишке старого мизантропа и пьяницы!" Слушая рассказы деда, Люсим воскрешал в памяти свою мать и словно видел её перед собой, живую, настоящую - красивую молодую женщину с нахальной ухмылкой на лице; в небесно-голубых шортах, старых туфлях на босу ногу, с рыжими, взъерошенными волосами и пером за ухом.

Но время шло, и Люсим забывал мать, а в рассказах деда она представлялась ему взбалмошной, капризной, вечно неугомонной разбойницей, попадающей в нелепые переделки в каждом попутном городке. В глубине души он ненавидел её и при этом - безмерно любил. Всю свою жизнь, книжную и одинокую, он ждал, когда прозвенит дверной колокольчик и войдет она, наверное, необратимо постаревшая, усталая, но с нежными и полными жизни глазами. Он верил, что она обязательно вернётся, и ему больше никогда не будет одиноко. Но колокольчик тревожили лишь сумасбродные ветерки, которые обитали в этой долине: здесь начинали они свою беспечную жизнь, рождаясь невинными, глупыми и свежими, и здесь же умирали – прилетая с далёких земель, полные тяжких, душных воспоминаний. Старые ветры перед смертью много шумели: стучали ставнями особенно тяжело, вздыхали и плакали в трубах водостока, гоняли по крышам палую листву осени, холодными сквозняками проносились по комнате, поднимая пыльные ураганы под кроватью; тревожили сонных пауков, заскучавших в ожидании добычи; пока, в конце концов, не погибали в темноте чулана, одинокие, навсегда забытые всеми. Когда умирали ветры, Люсим грустил: он ощущал себя таким же одиноким и старым, заброшенным на край земли.

Много лет дед запрещал Люсиму покидать комнату, убеждая его в том, что снаружи опасно. Обветшалый дом находился в небольшой долине и был полностью окружен холмами и земельными наростами разных размеров и форм. Так и единственное окно в комнате Люсима было всегда закрыто от мира, лишь только лоскуток неба обрамлял светлой полосой неприглядный земляной пейзаж. Проходили года. На посту времени, в нескончаемом ожидании чего-то, сменяли друг дружку сезоны: лето бросало беглые лучи на дощатый пол, открывая мимолётный мир кружащихся в вальсе пылинок; чистый и белый снег зимой, морозные узоры на стекле; осенью – листья, головокружительно скользящие сквозь прореху окна прямо на постель - печальное красно-жёлтое покрывало; и, конечно же – весна, лучезарная и простая, редкие, теплые дожди, постоянное ожидание чуда…

И чего там может быть опасного, думал Люсим, припадая к оконной решётке, жадно ловя запахи и звуки внешнего мира. А по ночам ему не спалось: снаружи расцветала таинственная жизнь, а эти звёзды, хрупкие и звонкие, мерцали в узкой полоске окна, а потом вдруг срывались и падали в мягкую податливую почву подступающего сна, где прорастали удивительными событиями, неведомыми городами, великими странствиями и приключениями.

Дед часто заходил в комнату к Люсиму, приносил еды и книг, и каждый раз между ними возникал почти один и тот же разговор:

- Дедушка, когда уже можно будет выйти?

- Слишком много драноков развелось в последнее время…

- Дед, научи меня драться!

- Подождём, когда вернётся твоя мамаша, пусть она с тобой нянчится, а у меня нет на это времени…

- Я не могу больше ждать! Не могу! Ненавижу это место! Выпусти меня! Выпусти!

- Вот уж дьявольское отродье… - бормотал дед, пятясь. – Никакого уважения к старшим, - резко дверь захлопывалась, щелкал ключ в замке, по коридору снаружи простукивали равнодушные шаги.

Люсим не раз устраивал голодовку, но из этого ничего путного не выходило – дед был непреклонен в своём безумии. Другого выбора не было, только ждать и надеяться, убивая время за чтением книг. А этого добра в его комнатке хватало. Чаще – сказки, в которых повторялся в разных видах один и тот же сюжет: молодой человек, покинув престарелых родителей, отправлялся в дальний путь, проходил через боль и страдания, но, в конце обретал своё счастье - прекрасную принцессу, обещанную за спасение мира. Люсиму вскоре сделалось ясно, что сама принцесса и была всем миром, точнее, она была куда важнее этого ускользающего мирка. Но именно их любовь, вечная и неизменная, спасала всё живое от неминуемой гибели. Люсим был отчего-то уверен, что где-то вовне, за пределами старого дома, существует та самая девушка, о которой писали во всех этих книгах, более того – она ждёт его и, возможно, любит.

- Я найду тебя обязательно, - шептал Люсим, мечтательно глядя куда-то в сторону окна, сквозь стены и расстояния.

В других книгах были собраны многомудрые мысли великих философов прошлого века: они рассуждали о природе страданий, о стремлении к счастью, писали трактаты об истоках скуки, о тайнах женского сердца, о миграции шурских маруг, о жертвенных огнях древних культов Зантески и о многих других вещах. На первых страницах таких книг дед обычно заботливо подписывал своей дрожащей от пьянства рукой: "Чем больше ты знаешь, тем грустнее тебе жить". На приключенческих романах же виднелась подпись: "Не обманывай себя, снаружи нечего делать!" Но, в основном, книги отвлекали Люсима от безнадежных мечтаний о свободе и помогали хоть как-то скоротать время и не свихнуться в этой пыльной и жалкой комнатушке.

Но однажды всё изменилось раз и навсегда. В тот значимый день Люсиму исполнилось тринадцать. Дед долго стучал и гремел посудой на кухне: вскоре он показался с небольшим пирогом, украшенным сверху разноцветным кремом. Задорно улыбаясь, дед внёс в комнату торжественный свой сюрприз:

- Ну вот, хорошо, ты вырос очень умным парнем, твоя мамаша бы гордилась тобой… впрочем, эту рыжую дурынду ничего не волнует, кроме её дурацких путешествий…

Они расселись, разложили приборы и уже приготовились вкусить соблазнительное блюдо, как вдруг молчавший до того Люсим спросил:

- Дедушка, а когда я смогу выйти наружу?

Старик погрустнел, лицо его покрылось морщинами, сделалось вдруг чужим, незнакомым.

- О, святые Баранги, да сколько ты будешь дурить мне голову? Я же сказал – снаружи опасно, а ты ещё слишком мал и глуп!

Люсим сжал кулаки. Он молчал, глядя на пирог. Внутри него набухал гнев, копимый годами затворнической жизни.

- Ненавижу тебя... – прошептал Люсим. И уже крича: - Ненавижу! Проклятый старик! Я хочу, чтобы ты умер! Исчезни из моей жизни! – и он швырнул что было силы пирог о стену. Тот прилип к шершавой поверхности, неуверенно пополз вниз, оставляя после себя кремовый след, но вдруг передумал и остановился на полпути, нелепо застыл, теряя по кусочкам излишки веса.

Дед встал и решительно направился к выходу. Остановившись в проеме, он долго молчал. Слышалось только медленное и сиплое дыхание. Дед выглядел дряхлым и слабым - глядя на него, Люсим горько пожалел о брошенных в сердцах словах. Ему хотелось что-то сказать, извиниться, но он не мог - гордость сковала уста.

- Знаешь, Люсим, - грустно сказал старик. - Наши мечты имеют удивительное свойство сбываться, - дверь захлопнулась. Зашуршали медленные шаги, на минуту остановились, словно задумались, и вновь зашуршали. Дед ушёл. Больше Люсим его не видел.

Так прошло два дня. В доме было тихо, только сквозные ветерки тревожили, будили задремавшие предметы: тарелки на кухне звонко вздрагивали, словно от холода; шуршали томно занавески, собирая в складках сумрачные свои сны; оконные ставни мерно выстукивали странную азбуку; скрипели и плакали грустные половицы, вспоминая приятную тяжесть человеческой ноги. А Люсим застыл в нерешительности, он ждал деда, но тот не приходил, а ветер толкал его в спину, подтрунивал, тыкал в нос настырные запахи сирени, вереска, а ещё – моря, ласковый, солёный, накатывающий волнами запах.

Ветер поднажал сильнее, и единственная дверь в комнате отворилась. Оказывается, дед так и не запер её за собой.

- Идти, или не идти? – спросил ошарашенный Люсим самого себя. А что если дед был прав, и снаружи совершенно нечего делать? Да и вообще, он ещё слишком мал и глуп - книжных знаний ему не хватит, чтобы выжить в диких, незнакомых условиях.

– Де-е-душка-а! – прокричал он, но никто не отозвался.

Люсим обречённо поднялся и вышел из комнаты. Впереди протянулся небольшой коридор, который заканчивался гостиной. Люсим осторожно вошёл туда, и оказался в уютном, но темном помещении. Кое-как теснились по углам предметы: старинное кресло-качалка; помятая постель, ещё помнящая очертания человеческого тела; удочка, брошенная наспех незадачливым рыбаком; полупустая книжная полка (почти все книги перекочевали в комнату Люсима), рядом – стол, на котором в беспорядке располагались любимые дедовы вещи: курительная трубка; часы с разбитым циферблатом; кружка с рисунком кота; карта окрестных земель. Тут же, на столе лежал листок, сложенный пополам. У Люсима в груди бешено заколотилось сердце, он сразу всё понял, схватил письмо, развернул его и прочёл:

"Дорогой Люсим, прости меня. Я слишком старый стал. У меня нет сил, не могу терпеть больше, жизнь - тяжёлая штука. Я должен рассказать тебе то, что скрывал долгие годы. Мне трудно рассказывать. Когда же всё началось? Я не помню, память подводит. Лет пять назад мир наш стал умирать. Постепенно, не сразу - это было в воздухе, в голосах птиц, в шепоте ветра. Потом люди умирали. Один за другим. Во всём война виновата... Сложно поверить, но это так: я врал тебе все эти годы. Я говорил, что мама придёт, что она далеко на юге, борется с драноками, ищет сокровища, но всё это чепуха, выдумки - твоей матери давно уже нет в живых, как и твоего отца, как и всех остальных людей. Прошу, не вини старого дурака, я ведь хотел как лучше... Если ты читаешь это письмо, значит, я уже ушёл, значит меня нет... Впрочем, это не имеет значения. Главное - не выходи из дома. Там нет жизни тебе и твоим мечтам. Никакой принцессы не существует. Это всё только сказки. Но пора заканчивать. Прошу, не вини меня. Я хотел для тебя лучшей жизни, а все эти книги – в них миры и миры, а наш мир уже не вернёшь назад, это законченная книга. О, Люсим, мой мальчик, если бы я мог, я принёс бы тебе больше книг, если бы я мог…"

Пахло травами, липой и жасмином. Люсим беспомощно мял в кулаке бесполезную бумагу. В груди метался крик. В печной трубе плакал старый умирающий ветер. Мышь шуршала в углу. Мир уподобился очередному сновидению. Письмо выпало из рук и, медленно кружась, приземлилось на пыльные половицы.

Люсим сделал шаг, потом ещё и ещё. С каждым движением решимость его возрастала. Он вытянул руку вперёд и толкнул дверь. Разноцветными красками хлынул живой, трепещущий мир.