Литературный конкурс-семинар Креатив
Рассказы Креатива

Утказверь - Морковный король

Утказверь - Морковный король

 
Когда-то и ты был мал, помнишь ли? Как чудесно мучила и томила жизнь тогда. Как сладостно растекалось в груди предчувствие чего-то большего. В те времена тяжкое бремя опыта не ущемляло прав твоего сердца. И сам ты был прост, наивен, как дрозд, как мост через реку – гибок, и много добрых улыбок знавало твоё лицо; забылись уж мать с отцом. И звали тебя Королём. Королём Морковным.
То была ночь твоего одиночества. Серебряными цветами благоухали звёзды, и на одной из них – твой старый приятель - космонавт, во тьме у костра жарил зефир и думал о месте, которому принадлежал. И светлячки тихим танцем услаждали уставший от дневных красок взор. Святые змеи собирались в храме, где славили мудрых своих богов. Пела в исступлении бессмертная птица. Все жило, бегало, скакало, летало с ветки на ветку в согласии и гармонии – такая это была ночь. Тогда-то ты и выдумал создать прекрасный город среди деревьев, и назвал его – Дремир.
Земли твоего города были обширны и шумны: Пугливый Лес, Безумное Поле, Влюблённая Река – всё принадлежало тебе, но не с кем было разделить эту радость и сказку. Настоящие Родители твои стерлись из памяти и остались, разве что, смутным призраком где-то на пороге сознания, на границе между сном и явью. Ты не мог вспомнить их и тосковал день ото дня от своего сиротства.
Поэтому на Безумном поле, где в беспорядке пребывал разнообразный Овощ, ты нашёл себе новых родителей – парочку оборванных пугал. С помощью Волшебного Рубина ты вдохнул блуждающие души в безжизненные куклы и одарил их бытием: ожили пугала, задвигались, и поглядели сквозь тёмные дыры глаз на небо, где солнце, опьянённое нежностью, дремало на пороге горизонта, где взбивались в пену ветром-кулинаром кремовые облака, и причудливыми иероглифами рассыпались птицы, в единстве своём образуя стихотворение на непонятном языке. Взглянуло пугало-папа на жену свою, на себя самого, на сонное солнце и птичьи стихи, на гастрономическое небо, и произнесло:
- Так что ж это, живы мы, что ли?
- Вот уж беда так беда, - отвечало другое пугало.
- Теперь вы мои мама и папа, - говорил им ты, Морковный Король, владыка владений своих, король королевств и сын рождённых тобою родителей. – Будем дружить, гулять много по лесам и полям, волнам и долам, давать имена зверям и птицам, растениям и созвездиям, читать друг другу стихи, и часто мечтать о тех городах, где нам никогда не бывать.
Пугала переглядывались, и делали первые робкие шаги навстречу новой жизни, но шаги были кривоваты и направляли их совсем в другую сторону. С плеч их слетали, недовольно каркая, серые вороны. Секунда – и пугала уже мчались прочь через поля, и дерганые движения их подобны были пьяному танцу на фестивале по сбору урожая. Но от слабости конечностей, от атрофии (или полного отсутствия) мышц родители падали в траву, распугивая шустрых кузнечиков и сонных букашек, и катились долго по земле, растрачивая себя по оврагам и ямкам.
- Кажется, - говорил ты. – Нам многому придется научиться.
Но время шло, а родители твои так и не освоились в новых телах. Мать пила слишком много картофельной настойки, порою и слова вымолвить не могла, но лишь беспомощно икала и билась пухлым телом о внезапные предметы, роняя себя под стол. Там она совсем теряла голову, которую долго и мучительно искала, растирая пыль по полу слепыми руками в кожаных перчатках. Отец же знавал другие пути умирания. Бывало, гулял ты, мой морковный друг, по полю, осматривая владения свои, и видел: висит что-то на дереве, подвешенное на веревке, болтается, и только сдавленные стоны доносятся из густой глубины смутного тела.
- Ну что, папа, висишь?
- Да вот, вишу. Иногда порою накатит, так и тянет на это дело.
- Ты с этим делом прекращай.
- Уж будь уверен, сынок, последний раз.
Попытки отца выбраться из неуютного тела продолжались. Ты вытягивал его из аварий и пожаров, из ураганов и наводнений, из лап кровожадных драноков и глупых морфов. А однажды папа пришёл и с важным видом сказал:
- Сынок, купи мне ружьё.
- Зачем?
- Да от ворон проклятых. Совсем утомили окаянные.
Когда же ты достал ему ружьё, отец закрылся в деревянном туалете и выстрелил себе в лицо.
- Ну вот, - говорил ты, - ещё одну тыкву испортил.
Ружьё у отца ты отнял и спрятал в огороде, но его обнаружила мать, и, напившись морковной водки, заявилась к мужу в спальню. Прогремели три выстрела. По стене расползся тыквенный мозг. На сером пальто обнаружились две сквозные дырки, из которых выглядывали ошеломлённые мыши. Отец хотел заплакать, но только шуршал утробным сеном от благодарности и близости помыслов с вечной спутницей своей. Что же тут сказать? Любовь приходит к нам в разных обличьях. Любовь, любовь, любовь - это всё что у нас осталось.
 
 
***
 
 
Помнишь ли ты день, когда произошло убийство? Лето длилось, как томительно прекрасная нота. Аэроплан парил над городом, разбрасывая пепел из соседнего крематория. Ты прятался – солнце, словно маньяк, преследовало тебя повсюду. Только в тенистом саду обретены были покой и отдохновенье. Пела, трогая душу, вечная птица. И от невыразимости тайных предчувствий, от бренности слов, от хрупкости и ломкости вечных истин ты ничего лучше не выдумал, как прокричать:
- О, птица! Ты смерти непричастна!
И застыл, поражённый тем, что уже наступила осень, и лето прошло, как это случалось всегда, и ничего не осталось кроме: ощущения утраты да привкуса обманутых надежд. Именно в тот самый момент загремела по всему Дремиру новость об убийстве поэта. Тебя вызвали – ведь значился ты в местном отделении известным детективом, так уж сам ты постановил в то самое мгновение.
Ты явился в участок, где в грозном ожидании восседал начальник – твой мохнатый босс. Он достал усы из сметаны, самозабвенно чихнул, смущённо почесал задней лапой затылок, задумался на минутку, сделал несколько кругов в погоне за собственным хвостом, полежал немного на боку, вылизывая живот, и вдруг произнёс:
- Мяур.
Потом неопределённо махнул лапой куда-то в сторону и добавил:
- Мир-мяу, мяр-мяоу! Мур-вяау!
И тут же вошёл в кабинет маленький и мохнатый толстячок с надутыми щеками и предложил вам лапку для пожатия:
- Рад невыносимо, до боли и ломоты в спине, до хруста в позвонках. До несварения в желудке, выпадения волос и недержания мочи. Меня зовут Хом. Теперь я – ваш напарник.
- Я работаю один, - спокойно сказал ты и задымил воображаемой сигаретой.
- Это замечательно, потому что и я тоже работаю один. Предлагаю работать поодиночке в паре.
- Я согласен.
- Мур-р-мяоу! – одобрительно закричал начальник и в честь нерушимого союза опустил усы в сметану и смачно зачавкал.
 
Когда вы явились на место преступления, поэты уже сочиняли наперебой элегии в честь погибшего. Красной краской любопытства набухала внимательная тучка, застыв на пороге заката в качестве случайного прохожего. Рядом толпились и другие: Малиновая рыдала, роняя слёзы жалости на сухую землю, а её подруга Пурпур, с несказанно раздутым эго, смело и нахально глядела с высоты своего тщеславия.
- Расходитесь. Здесь не на что смотреть, - сказал Хом. - Мистер Ветер, выпроводите посторонних.
Ветер зашумел, затряс грозно верхушками дерев, подогнал незримыми лапами облака, и те двинулись прочь, недовольные, не удовлетворившие любопытства сполна, не выплакавшие до дна слёз сочувственной печали.
Труп же в это время нахально развалился на мокрой от росы траве. Он был весь – нараспашку. Улыбка блаженства задержалась на светлом, обрамлённом каштановыми кудрями лице. Из груди было с корнем вырвано сердце. Рядом с трупом лежала красная роза, как таинственная фраза, выпавшая из контекста.
Хом достал из-за щеки блокнот, записал что-то и произнёс:
- Роза красная. Поэт убит. Возможно – убийцей. Судя по положению тела, поэт лежал во время смерти. На его лице улыбка. Судя по кривизне губ, это была глупая шутка. Стоит допросить всех шутников в городе. Что ещё мы знаем? Небо – синее. Трава растёт снизу. Кошки хвостаты и стервозны. Я люблю свою маму. Мама любит меня. Папа бросил нас, когда мне было три годика. Я много плакал в детстве и чувствовал себя одиноким. Мне хотелось доказать папе, что я очень сильный. Поэтому я стал полицейским. Но папа не придёт, уже никогда не похвалит меня. Ведь он погиб, подавившись грецким орехом на вечеринке… - и с этими словами Хом вытер со своей мохнатой и пухлой щеки застывшую слезу. - Что ещё? Сердце украдено, возможно – врачом. Нужно проверить всех врачей в округе. Поэт слишком близко подпустил убийцу. Только знакомому человеку можно так легко открыть своё сердце. И если убийца и убитый знали друг друга, то круг подозреваемых сужается. Кто знал поэта? Я знал поэта. Следовательно, я – убийца. Дело закрыто. Арестуйте меня!
Полицейские с криками выскочили из кустов и надели на него наручники.
- Вы ничего не докажете! – кричал Хом. – Я требую акробата!
Полицейские тащили его маленькое рыхлое тело и приговаривали:
- Вы имеете права хранить молчание, изменить окончание, испытать отчаяние, написать завещание, прокричать слова прощания, сделать в тексте примечание, издавать мычание, рычание, пищание, но никаких акробатов на сегодня, цирк уехал, мир опустел, клоуны среди нас. Все, что было и будет сказано, в будущем расхватают на цитаты.
В тот момент для всех вас начались тяжёлые времена. Хома увели, но ты был единственным, кто не сомневался в его невиновности и неизлечимом идиотизме.
 
***
 
 
Постепенно ты стал собирать по кусочкам сведения, начал допрашивать свидетелей и подозреваемых. Первым делом ты заявился в кружок поэтов.
- Знали ли вы убитого? – спросил ты у лидера кружка.
- Он был как брат, как верный спутник по жизни мне в стране чужой, как краб, как баба, как отступник, не обращался он со мной…
- Что вы можете сказать об убитом?
- Погиб поэт! Застыл навек, сей глас густой, проникновенный. Исчез из мира человек, глагол хранивший сокровенный!
- Были ли у него враги?
- Враги его – то скука злая, и праздности раздольный крик, и пьянства поступь роковая, греха земного сладкий миг…
- С кем общался убитый в последние дни?
- Святое имя музы позабыв, он Вакху дерзкому отдался в упоении. Ворота подсознания открыв, обрёл уже иное вдохновенье….
- Это ещё что за ворота подсознания?
- Отшельник есть в глуши лестной, он бородой покрыт густой, и все зовут его – святой, но, по правде сказать, он травку покуривает, грибочками балуется, да кислотой приторговывает, я и сам хотел попробовать, но, как-то знаете, боязно, я впечатлительный очень, так что избегаю, не курю вообще, здоровый образ жизни, закаливание по утрам, зарядка, бег, только вот абсента иногда могу, для разрядки чувств, ну, это ведь так, ерунда совсем, а этот хиппан старый в таких эмпиреях, понимаешь, парит, и дела ему другого нет, только о судьбе светил помышлять…
 
 
Это была зацепка, и ты отправился в Пугливый Лес, где обитал в своей келье старый отшельник, господин Хиппан. Оказавшись в лесу, ты увидел много странного. Медведи обнимались и пели песни под гитару. Волки кричали из кустов:
- Пис! Пис!
Лисицы, никого не стесняясь, и вовсе ходили голые, гордо выпятив грудь вперёд. Келья отшельника на поверку оказалась обыкновенной палаткой. Надпись у входа гласила: "Кури траву, будь самим собой, иначе в тебя вроется рой пчёл!" Из глубины доносились голоса, смех и звуки веселья. Ты для приличия прокашлял дважды и вошёл.
Внутри было сумрачно и душно. По стенам замелькали, будто в испуге, тени – и исчезли. Посреди палатки сидел, скрестив ноги, грязный старик. Он беззубо улыбался из спутанной бороды и поглядывал хитроватыми глазками. От него настырно воняло рыбой и приправами.
- Я знал, что ты придёшь, мальчик.
- Называйте меня мальчик-детектив.
- Я знал, что ты придешь, мальчик-детектив.
- Откуда вы знали это, мистер отшельник?
- Я курил о тебе.
- Это странно.
- Это хобби.
- Я слышал, вы были дружны с поэтом?
- Не совсем. Я был лишь посредником. Проводником, если можно так сказать. Тебе нужно найти другого – самого главного свидетеля. Если ты действительно хочешь знать правду о поэте, то тебе придётся говорить с Боливаргом.
- С Боливаргом?
- Это его последняя галлюцинация.
- Блошки у кошки! Это ещё что значит?
- Возможно, Боливарг был последним, с кем поэт общался перед смертью. И ещё, мне кажется, я слышал, как они ругались в ночь перед убийством.
- Как же мне найти его?
- Есть лишь один способ сделать это, - и отшельник протянул тебе дымящуюся трубку.
- Курить вредно, - заметил ты, но немного подумав, добавил. – Но все крутые парни делают это.
Стоило тебе втянуть тёплый и сладковатый дым, как голова закружилась, а тело стало ватным и непослушным, мир вокруг зашевелился весь, а тени, до сих пор так настырно прятавшиеся по углам, вышли на свет и протянули к тебе свои длинные лапки. Отшельник же улыбнулся всеми четырьмя каштанами, моргнул коралловыми листьями и отпрыгнул в сторону, обрастая на лету курицами, обещаниями, историями из жизни, всеми правдами и неправдами, трагическими перипетиями судьбы, философскими концепциями и формулами ядерного синтеза, - всё это, в итоге, эволюционировало в нечто дверное, кособокое, пятимерное и жесткокрылое. Оно вылетело вперёд и утвердилось в пространстве с помощью двух солнц, вокруг которых уже образовывались новые планетарные системы. Все гремело, рокотало, трепыхалось и дергалось: вздувались и лопались гнойные пузыри криков и стонов, шумел лес угрожающих шепотков, пищали от боли миллионы мышат, попавших под холодный металл ловушек. Из этого невыносимого, беспредельного хаоса звуков вдруг сформировалось нечто устойчивое, выпуклое, знакомое, и ты расслышал божественный глас:
- Внемли, дитя!
- Кто? – прошептал ты, дрожа от страха. – Кто? Кто это?
- Я, – гордо отвечал голос. – Боливарг!
Боливарг захохотал так раскатисто, что задрожало небо.
- Трепещи, мальчик!
- Называйте меня, пожалуйста, мальчик-детектив, - отвечал ты, трепеща.
- А ты храбр, малыш-детектив. Я знаю, зачем ты пришёл.
- Откуда вы знаете?
- Я курил о тебе…Но – к делу! Ты можешь задать только один вопрос. Подумай хорошо, малыш-детектив, подумай хорошо…
- Я хочу знать, хочу знать, где мои настоящие родители… - ты очень разволновался в этот момент, внутри тебя всё сжалось от страха и радости, но ты осёкся, ведь долг был сильнее личных побуждений. - Нет, лучше скажите мне, что сталось с поэтом, кто это сделал с ним, кто вырвал его живое, полное любви сердце?
- Я отвечу, мальчик-детектив. Я отвечу. Сердце поэта было украдено массой.
- Кем?!
- Нестабильной, желеобразной, радиоактивной массой созданной из человеческого праха, речной пены и фабричных отходов третьей категории.
- Что это за чепуха? Что за безумие? – закричал ты, и почувствовал, как всё погружается во тьму.– Я больше никогда! Никогда! Никогда не буду курить!
Боливарг захохотал, но ты уже не слышал его. Сознание твоё выскользнуло, как птица из клетки, и покинуло безвольное тело. Светлые ангелы подхватили тебя за руки и унесли на лёгких крылах прочь, в родные пределы.
 
***
 
 
Очнулся ты в полицейском участке. Было светло. Начальник увлечённо носился по кабинету, гоняясь за солнечным зайчиком, который пускал кто-то незримый снаружи. Рядом с тобой сидел Хом и грустно вздыхал.
- Я рядом, друг.
- Что случилось? Как я здесь очутился?
- Ах, это ерунда. Тебя принесли светлые ангелы.
- Ангелы? А разве ты не должен быть в тюрьме?
- Для меня вся жизнь будто тюрьма с тех пор, как погиб отец, - и Хом отвернул мордочку, скрывая подступающие слёзы.
Но вдруг на улице раздался крик, дверь с грохотом распахнулось. На пороге стоял, пошатываясь, полицейский. На лице его изобразился ужас.
- Оно пришло из ада! – сказал он. - Это… это монстер!
И от переизбытка чувств полицейский с грохотом рухнул на пол. Из кабинета выглянули усы начальника.
- Мяур?
- Пусть босс с этим разберётся, - шепотом сказал Хом.
Босс внимательно обнюхал полицейского, несколько раз прошёлся вокруг и, долго приноравливаясь, пристроился в него в ногах, после чего замурлыкал, удовлетворённый собственным положением.
На улице, тем временем, разрасталась суета, вызревал хаос: кто-то бегал, вопил, дрался. Лаяли младенцы, плакали собаки.
- Кажется, - сказал Хом. – Самое время крутым парням вмешаться.
Он гордо вышел вперёд, подошёл к телефону, набрал номер и истерично закричал:
- Алло! Кто-нибудь?! Помогите! Помогите же! Что? Кто это? Какая ещё тачка? Что? Прачка? Нет? Собачка олень? Это что, порода такая? Что вы говорите? Я олень? Это какая-то ошибка! Что за номер вы набираете? – Хом недоумённо стоял с трубкой в руке. – Гудки… Сумасшедший какой-то. Ещё и обзывается. Знаете, я совсем не обиделся, просто порою очень, очень, очень…
Он захныкал, и бросился прочь, закрывая мордочку пухлыми лапками.
В этот момент ты поднялся с постели и выглянул наружу. Звери бегали и кричали, даже драноки, эти страшные бандиты, визжали будто поросята, и прыгали в реку, где долго и бесполезно барахтались.
Выйдя на поляну, ты увидел странную несоразмерную пару: девушку удивительной красоты и рядом с ней нечто неопределённое, аморфное, больше напоминающее лимонное желе, чем живое существо.
- Милая, - обратилось желе к девушке бархатным низким голосом. – Я хочу признаться тебе кое в чём…
Из кустов заиграл джазовый оркестр. Аморфное существо, пританцовывая, вынуло из мягкой податливости собственного тела микрофон и запело проникновенным басом:
 
Рождён я был в реке, таков уж божий план  
Из праха, что бросал с небес Аэроплан  
Из пены, что взбивалася волнами,  
В боях с большими валунами.  
  
Дай руку мне и погляди в глаза  
Как выразить те важные слова  
Что в сердце я давно храню,  
(Ведь очень сильно я тебя люблю)  
  
А я хотел открыться, рассказать,  
Всю правду, но запутался опять.  
Что делать мне, пою как птаха,  
Ведь масса я - из пены и из праха.  
 
- Не может быть! – закричал ты. Музыка завизжала, будто автомобиль, ударивший по тормозам, и тут же смолкла. Все присутствующие единодушно обратили на тебя удивлённые взоры. – Это она! Ты та самая масса, что убила поэта и вырвала его нежное сердце! Боливарг был прав! Ты поплатишься за свои грехи, мерзкое чудище!
В глазах у существа мелькнул страх и раскаяние. Оно грустно поглядело на чистое предзакатное небо, на собственное уродливое тело, на прелестную девушку стоящую рядом и сказало:
- Прости, Наоми, кажется, настало время прощания.
- Нет, нет, Джек! Ты же обещал!– кричала девушку, но полицейские уже тащили её в сторону. – Я люблю тебя! Люблю! Не покидай меня!
- Зачем вы убили поэта? – сухо спросил ты. - Из зависти? Или это ревность? Может быть, вы задолжали ему приличную сумму?
- Я не убивал поэта, - ответил Джек, и было в его голосе что-то такое, что заставляло верить ему. - Когда я пришёл, поэт уже был мёртв. Я лишь забрал его трепетное сердце. Да, вы правы, я завидовал вам, людям! Мне так хотелось почувствовать себя живым, настоящим. - Он грустно улыбнулся. – Знаете, ведь это так тяжко, оказывается, быть человеком.
- Пусть с этим разбираются в суде, - равнодушно бросил ты.
Полицейские схватили, как могли, Джека и увели его в участок. Дело было раскрыто, но ты не чувствовал успокоения. Тайные сомнения терзали душу.
 
 
***

И вот однажды, после долгих и мучительных раздумий, ты решил отпустить на свободу своих родителей. Вынув из пыльного сундука Волшебный Рубин, ты отправился на то самое место, где всё началось. Они уже ждали тебя.
- Прощайте папа и мама, я буду помнить вас всегда.
Накрапывал дождик. Шествовала по небу траурная процессия облаков, уносящих на легких крылах своих убитое лето. Пугала грустно взглянули на тебя в последний раз пустыми провалами глаз. Их отверстые рты навсегда застыли в немом удивлении. Рубин замерцал - рухнули на землю пустые куклы, словно кто-то обрезал ниточки, соединяющие их с небесным кукловодом. И ничего не осталось после: лишь скудная россыпь снимков в фотоальбоме памяти да груда бесполезного хлама на промерзлой земле. Но ты приник к этой груде, и к этим воспоминаниям и глухо заплакал в пустоту, но не нашёл отрады и успокоения слезам своим – только бесприютность и опостылевшее сиротство. И ощутил, с нарастающим страхом, как неумолимо толкало тебя в спину время, изгоняя из рая детства, как с неизбежностью конца приближалась внешняя жизнь. Настала пора уходить. Но было ещё одно дело, которое держало тебя здесь.
В те самые дни девушка Наоми влюбилась и убежала из Дремира в Большой Город с новым ухажёром. Трепетное сердце поэта в груди Джека не выдержало – и сломалось. Расползлась по камере, испаряясь, жидкая кашица. Только сердце догорало красным угольком в опустелой тьме. Ты унёс это мертвое сердце с собой и вложил его в грудь пугалу, некогда называвшемуся твоим отцом. Замерцал вновь Волшебный рубин. И ты закричал:
- Восстань, поэт!
И я восстал. Хоть и полюбил за столь долгий срок своё соглядатайство. Хотя не было ничего приятней этого безучастного наблюдения со стороны. Но я восстал перед тобой, поднял своё грузное новое тело и согнулся весь под вновь обретённой тяжестью этого выносимого бытия.
- Здравствуй, король.
- Как я рад вновь видеть тебя, друг.
- И я рад.
И мы улыбнулись друг другу.
- Я только на одну минутку, - сказал ты.
- Это пустяки. Ты хочешь знать, кто убил меня?
- Нет. Это совсем не важно. Я просто хотел сказать тебе.
Прощай.  

Авторский комментарий: если что: убийца- птичка.
Тема для обсуждения работы
Рассказы Креатива
Заметки: - -

Литкреатив © 2008-2024. Материалы сайта могут содержать контент не предназначенный для детей до 18 лет.

   Яндекс цитирования