Революция свершилась. Зарево за дворцом президента падало на пелену дыма, ярко освещая сумеречную темень. Окна и стены сверкали красными отблесками, которые исходил от костров, разведенных толпой для сожжения полководцев. Ветер, становившийся все мощнее и мощнее, резкими порывами разжигал пламя, отбрасывая в стороны искры. Поглощенные огнем трупы военных уже невозможно было узнать: тела, когда-то полные стати, превратились в бесформенные фигуры, лица их вздулись от ожогов, а у некоторых уже обуглились головы.

Чернокожий жрец воспевал прощальные слова над огненным столпом, пока барабанщики выстукивали ритм. Постепенно музыка охватила людскую массу, и жажда крови сменилась всеобщим весельем. В тяжелой духоте июльского вечера от всей этой толпы несло запахом пота и грязи. Временами поток воздуха врывался в праздничный хоровод, взметая женские косынки и колебля языки костра.

В эту минуту на балкон президентского дворца вышел новый правитель, и толпа истошно закричала: "Да здравствует Фафа!" Человек, которого так прославляли, был потомком африканцев из племени Эве, на вид лет пятидесяти. Черты его лица заурядные – крупный нос, пухлые губы, широкий лоб, лысая голова. Он носил круглые очки, через которые на мир глядели черные решительные глаза. Еще год назад он, никому не известный врач маленькой клиники, принимал бесчисленные потоки больных, зараженных холерой и СПИД-ом. Здесь, как нигде, Фафа увидел грязную сторону жизни – кровь, язвы, искалеченные тела. В один из таких дней он, охваченный стонами пациентов, взглянул на палящее за окном солнце и поклялся, что поведет за собой народ Горной страны против диктатора, который разжег ненависть в его сердце. Оставив работу, он организовал нелегальную группировку, по всем окрестностям вербуя бунтарей, распространил пропаганду среди жителей и объединил разрозненные силы в борьбе за освобождение. Волнения толкнули на мятеж, а мятеж вылился в восстание, кровавым валом накрыв горные хребты этой земли. И вот, год спустя, заветная цель стала явью.

Опьяненный толпой, выкрикивающей его имя, он сидел за столом рабочего кабинета в окружении троих поданных. "Да здравствует Фафа…" – повторил он, словно ему были приятны эти слова, и тут же каждый мужчина поднял бокал, до краев наполненный вином.

– У нас не было ничего, – произнес первый, – и, тем не менее, мы получили все.

– Мы бросили вызов, – поддержал второй, – и подняли свой стяг.

– Наш путь лежал через тернии, – заключил третий, – и мы прорубили его.

Опорожнив бокалы, они с треском разбили их о пол и дружно рассмеялись. Фафа поднялся со стула и, властно подняв руку, остановил смех.

– Ведите генерала, – сказал он. – Начнем с него.

Спустя несколько минут в дверь кабинета ввели бывшего правителя Горной страны: руки его были связаны, мундир порван, а лицо покрыто ссадинами.

– При нем было это, – произнес один из стражников и протянул Фафа ножны с двусторонним кинжалом. Блестящий клинок был изготовлен из стали, темная кожа искусно стягивала рукоять, но наибольшее внимание привлекала крестовина, в которую было вделано украшение, по форме напоминавшее глаз – с радужкой из зеленого изумруда и зрачком из черного бриллианта.

– Смотри внимательно, – прохрипел генерал, – ибо в отражении металла ты увидишь страх, а на краю лезвия – безумие.

– Тебе меня не запугать, – ответил Фафа. – Взгляни на себя! Кем ты стал? – одной рукой он схватил его за подбородок и сдавил на нем пальцы. – Старик в рваном мундире.

– Что ты хочешь? – процедил сквозь зубы генерал.

– Не что я хочу, а что хочет народ! – и в это мгновение Фафа с треском дал ему пощечину. – Ты сам себя приговорил, когда разграбил страну и вселил во всех ненависть. Твоя участь ужасна…

– Неизвестно, чья участь будет хуже, – проговорил бывший правитель, – и сколько тебе еще удастся вкушать плоды победы.

В этот момент два врага сошлись взглядами.

– Ты такой же, как и я, – сказал генерал. – Все мы песок одной земли.

– Грязный старик! Страшись казни, которая свершится над тобой!

– Мне нечего бояться. Страх – дитя власти. И теперь это бремя твое.

Свирепые глаза Фафа блеснули огнем, словно ему только что бросили вызов:

– Если такова цена всеобщего покоя, я готов нести этот груз… – но вдруг резкий хохот генерала прервал его речь. Фафа с яростью достал из ножен кинжал и приставил к глотке старика.

Не моргнув и глазом, бывший правитель произнес:

– Вместе с этим кабинетом, богатством и могуществом я дарю в наследство кинжал, который ты держишь в руке. Однажды он перешел ко мне от предыдущего правителя. "Смотри внимательно, – такими были последние его слова, – ибо в отражении металла ты увидишь страх, а на краю лезвия – безумие".

– Теперь эти предсмертные слова будут твоими, – проговорил Фафа и резким движением полоснул его по шее. Кровь ручьем заструилась, и бывший правитель упал на пол. Фафа, как вкопанный, еще минуту стоял над телом, стараясь успокоить дрожащие руки. Зрачки трупа медленно расширились, и по лбу Фафа пробежала капля пота. Поймав на себе растерянные взгляды троих подданных, правитель стиснул зубы и, вытерев клинок о мундир покойника, приказал убрать тело. Стража тут же унесла его, оставив на полу лишь багровую лужу.

– Сколько у нас пленных? – спросил Фафа.

– Хватит, чтобы оцепить ими периметр страны, – ответили трое приближенных.

Сжав кулаки, новый правитель произнес:

– Всех на костер.

– Ты лишился рассудка, – растерялся первый. – Есть же суд.

– Для порока нет суда, – возразил тот. – Как сорняк, его нужно крепкой мотыгой выкорчевывать из земли.

– Неужели ты отравлен желчью? – воскликнул второй. – Деспотия превратит поле в пустыню.

– Лучше всего строить на пустой земле, – продолжал Фафа.

– В пустыне строитель один – это ветер, – промолвил третий, – и здания его – дюны.

Нахмурив брови, новый правитель воскликнул:

– Выполнять приказ!

И медленной поступью приближенные Фафа ушли прочь с опущенными головами.

К полудню следующего дня первый подданный постучался в двери рабочего кабинета.

– Чего тебе надо? – буркнул новый правитель.

– Невелико мое желание, – ответил тот, – будь милостив, отмени свой приказ и соверши честный суд над заключенными.

– Ты лишился головы, раз пришел просить меня о таком. Диктатор не распоряжается дважды.

– Костры горят всю ночь и утро! Погибло полсотни невинных! – закричал он, упав перед Фафа. – Смрадный дым затмил солнце, и запах смерти летает в округе.

– Действительно ты малого желаешь: пощады для убийц и позор для меня, – ухмыльнулся новый правитель и, достав из ножен кинжал, взглянул на собственное отражение в клинке. Внезапно яркий блик пробежал по краю лезвия, и в зеркальной поверхности стали он увидел петлю, которой первый подданный стягивал его шею. Точно завороженный, смотрел он на веревки, впивавшиеся в его кожу, и скалящийся рот своего приближенного. Пронзительное удушье охватило тело, однако, с трудом отперев глаза от отражения, Фафа увидел, что подчиненный все так же стоял перед ним на коленях и умолял о справедливом разбирательстве для пленных.

– Ты… Ты… Это ты… – заплетаясь, сказал правитель, – Ты стянешь мою шею петлей… Ты…

– О чем ты говоришь, Фафа?

– Тебе не забрать у меня то, к чему я так долго шел.

– Я не понимаю…

– Мерзостный завистник! – вскричал он, приблизившись к нему.

– Опомнись, друг!

Подданный стоял на коленях, охватив ноги правителя, а на глазах у него выступали слезы. Но в отражении клинка продолжало мелькать его обезображенное лицо, злобный оскал и петля, сжимающая шею.

– Ты будешь проклят! – заорал Фафа и, замахнувшись, пронзил его кинжалом. Рот умирающего наполнился кровавой пеной, и тело рухнуло тяжелым мешком. Фафа склонился над мертвым, приложив свою руку к его алой груди. Тело друга лежало мирно и спокойно, а взор был направлен куда-то вверх. "Бродяжка…" – будто очнувшись от страшного бреда, прошептал Фафа. Так называл его друг во времена детства, когда они вдвоем лежали на траве под открытым небом, на котором уже начинали загораться звезды. Взглянув на него в последний раз, правитель закрыл ему глаза и позвал стражу с приказом закопать мертвого неподалеку от дворца.

Неделю не переставали гореть костры. Темным покрывалом Горную страну окутал смог.

– Ты слышишь? – обратился Фафа ко второму подданному. – Тишина… Ни криков, ни веселья. А раньше шум и пляс пронзали воздух. Где барабанный ритм? Где хоровод? Где возгласы людей? "Да здравствует Фафа"! "Да здравствует Фафа"! – и в этот момент правитель захлопал в ладоши. – Им нужен клоун! Да, я знаю их. Обманчивый народ! Огромной стаей крыс удобней управлять, чем этой лживой толпой.

– Ты стал забываться, Фафа, – сказал приближенный.

– Я забываться? Если бы не я, ты б до сих пор батрачил в поле!

– Мне не приятна смерть людей, как и смерть друга. Он и тебе был друг. Неужели ты не помнишь, что мы выросли вместе? Так за что теперь он мертв?

– Он был изменник!

– Изменник? Он лишь умолял пощадить заключенных, которые сейчас горят в огне.

– Огонь поглощает лишь скверных.

Подданный содрогнулся от услышанных слов и, сняв с ремня кобуру, выложил ее перед Фафа:

– Мы не за это воевали.

Гримаса бешенства обезобразила лицо правителя. Он вытащил из ножен кинжал и в отражении лезвия увидел, как у его виска торчало дуло пистолета, а палец второго подданного медленно нажимал на спусковой крючок.

Чудовищная мысль осенила его, пока приближенный все так же молча стоял перед ним, опустив руки, а кобура застегнутая лежала на столе.

– Тебе захотелось моей власти? – молвил Фафа.

– Мне не нужна твоя власть, ведь я вижу, что она сделала с тобой.

– Тебе ее не отнять! – завопил правитель и острием кинжала проколол глотку товарища. – Правой является одна лишь сила, – произнес Фафа, и задохнувшийся от собственной крови подчиненный свалился на спину.

Месяц не спадало зарево за дворцом президента: казни продолжали свершаться. То было ужасное время, и с губ людей все чаще стали срываться мятежные крики.

– С каждым часом наших последователей становится меньше, – доложил третий подданный.

– Стадо баранов! Стоит им не угодить, как тут же разбегаются в разные стороны, – ответил правитель.

– Кое-кто агитирует жителей на восстание.

– И кто же это?

– Жрец, который воспевал прощальные слова над сожженными полководцами генерала.

– Венок мудреца стал ему тесен: решил занять мое место, – нахмурился Фафа. – Надо его наказать.

– Он очаровал народ своей речью.

– Псы! – разозлился правитель. – Тянутся к тем, кто кормит и ласкает.

– У правителя нет друзей, нет товарищей и нет народа, – поддержал подданный. – Власть всех разделяет на врагов и сторонников.

– И за кого же ты? – спросил Фафа.

– Я за тебя.

– Как долго?

И подданный прочитал:

"Сторонник верен до тех пор, пока узда крепка –

Проявишь слабость, дерзкий конь окинет седока".

Страх, гнев и пережитые страдания вытеснили из сердца правителя остатки человеческих чувств, и в этот момент он достал под столом кинжал: в отражении был третий подданный, замахнувшийся над ним ножом.

– Хозяин раньше забьет непослушного коня, – прошептал Фафа и, подойдя к подчиненному, мощным ударом вонзил в его спину клинок по самую рукоять.

– Теперь ты один, – едва слышно произнес подданный и упал замертво.

Позабыв себя, правитель сел на колени и еще долго смотрел на мертвеца, пока с улицы доносились крики.

– Горе! Горе, ибо правитель наш лишился рассудка, – раздавался голос жреца. – Взор его затмила пелена жестокости, а нет ничего ужаснее слепого проводника.

– Веди же нас! – галдели отовсюду. – Мы за тобой!

– Погибла тысяча людей! – продолжал шаман. – Тот, кому мы вручили свои судьбы, оказался убийцей. Ему нет места на земле. Вернем власть! Вперед! Во имя Горной страны!

С криками о Родине толпа выломала ворота и ворвалась во дворец президента. Внутри люди с яростью стали выбивать стекла, срывать со стен обои, швырять вазы, пока не добрались до рабочего кабинета. Однако, отперев дверь, они застыли в изумлении: перед бледным трупом на коленях сидел их правитель. Первым в комнату вошел жрец. Затем двое осмелевших мужчин подбежали к Фафа и скрутили ему руки.

– Нынешней ночью тело твое обратится в прах, а дух отлетит прочь из Горной страны, – молвил жрец.

– Нет больше горя – есть только безумие, – словно в бреду, произнес правитель.

И в этот миг из его груди вырвался дикий нечеловеческий хохот. Скованная ужасом толпа неподвижно стояла у входа, пока двое державших Фафа отволакивали его от трупа. Вскоре жрец увидел, как на полу что-то блеснуло, и, наклонившись, поднял кинжал.

– Смотри внимательно, – прохрипел Фафа, – ибо в отражении металла ты увидишь страх, а на краю лезвия – безумие.

– Жуткие мысли роятся в его голове, – произнес жрец. – Перед вами уже не человек, от человека рожденный, а зверь, в котором кроется первобытное зло.

– Ты такой же, как и я, – хохотал Фафа. – Все мы песок одной земли.

– Это не так, – возразил шаман. – Ты паразит на теле Горной страны. И чтобы избавить ее от недуга, мы принесем тебя в жертву. Погляди в последний раз на луну, которая вышла из-за смрадных туч! Она похожа на жертвенный камень, облитый кровью.

В этот момент жрец, воспевая ритуальные слова, возвел руки с кинжалом и с размаху вонзил его в череп Фафа. Серая масса вытекла из его макушки, и глаза навсегда закрылись. Вытерев клинок, шаман приказал вынести тело бывшего правителя в лес на растерзание животным.

– Да здравствует Жрец! – ликовала толпа.

"Да здравствует Жрец…" – повторил новый правитель Горной страны, рассматривая в ладонях кинжал. Точно околдованный, он не мог отвести взгляд от украшения, которое было вделано в крестовину и по форме напоминало глаз – с радужкой из зеленого изумруда и зрачком из черного бриллианта. Внезапно шаман заметил, как по клинку молнией пробежал блик, и, пристальнее вглядевшись в зеркальную поверхность стали, замер в оцепенении: в отражении металла он увидел страх, а на краю лезвия – безумие.