- Мама! Больно!!

Пятилетний Сашка выгибается в кровати. Мама гладит его по мокрым от пота, слипшимся волосёнкам и тоже плачет.

Пытается улыбаться, губы складываются в гримасу под плачущими глазами.

- Больно!

Маленькое тело бьётся в перекрученных уже простынях.

- Ну... Пойдём, я тебе тёплой водички налью? Давай? В ванну? Давай?

 

Мальчишка обхватывает тощими ручонками шею матери, она поднимает его из кровати и снова ужасается: такой лёгкий! Такой лёгкий!

 

Ещё год назад, в его четыре она с трудом могла его поднять — так было тяжело. А сейчас...

 

Она подкладывает под голову подушечку-подголовник и включает воду. Кафель и зеркало сразу запотевает.

 

Мать сидит рядом с ванной, придерживая Сашенькину голову. Он вроде бы задрёмывает.

 

У Сашеньки опухоль головного мозга. И метастазы в спинной. Минувшей осенью московские онкологи после операции и курса химиотерапии сказали: "Помочь больше нечем. Остается только успокаивать постоянные боли"

 

Мать слышит, как поворачивается ключ в замочной скважине. Вскидывает голову. В её взгляде — надежда и ожидание, и тревога.

 

В ванную заглядывает отец. На его усталом лице гордая улыбка:

- Вера, я принёс.

- Что?

В тонком пакетике — коробочки. Отец протягивает их.

Вера высыпает на колени, смотрит. По лицу катятся слёзы.

- Это не поможет. Это...

 

Саша открывает глаза. Видит отца в зеркале, бледные губы складываются в улыбку:

- Папа! Ты пришёл?

- Да, сынок. Пришёл.

- И лекарство купил?

- Купил...

 

Четыре капсулы трамадола, пять таблеток пентальгина. И через полчаса опять раздирающий душу вой:

- Мааама! Бооольно!!

 

* * *

 

Скорая. Укол. Боль. Телефон. Ожидание.

Скорая. Укол. Боль. Телефон. Ожидание.

Скорая. Укол. Боль. Телефон.

- Мама! Больно!

 

* * *

 

- Не пущу без очереди! Мы тут два часа уже стоим...

Не обращая внимания, мужчина отодвигает женщину от двери кабинета. Вслед ему летит ругань.

- Нина Петровна!

Педиатр смотрит на него поверх очков. Она уже знает эту семью.

- Боли?

Отец мелко и часто кивает.

- Екатерина Романовна, напиши им... к онкологу... - это медсестре, сама выходит к заведующей. Без её визы такие направления не даются.

 

* * *

 

Серое здание онкодиспансера на другом конце города, до него — с двумя пересадками и ещё пешком. Мужчина пробегает почти полтора километра от остановки бегом.

Перед кабинетом — очередь.

 

Облупившиеся стены, трещина от угла двери идёт вверх, через потолок коридора и упирается в притолоку кабинета напротив.

 

Измождённое растение с пятью большими овальными листами и тонким стволиком над пыльным горшком прозябает в тёмном углу. Оно выглядит много лучше людей, сидящих вдоль стен.

 

Серое окно с пыльным стеклом и разводами грязной тряпки выходит на кирпичную стену.

 

Бабка с пучком пегих волос на затылке советует другой, в неуместно жёлтом парике, "попробовать колоть вместе с ношпой"

 

Через коридор, у другой стены, разговоры о том, что выписанную с болью бабку родные вынесли в снег.

- Прямо в исподнем, я те говорю!

- Вот ить звери...

- Да не, она сама просила... Боли боялась, сердешная...

 

Доктор принимает по четыре пациента в час. Перед ним ещё восемь — значит, сидеть часа два.

 

* * *

 

За три человека до его очереди выходит доктор. Устало смотрит вдоль коридора, на лица сидящих, все, как один, вперившихся в него. Опускает глаза и даже снимает очки, чтобы не видеть их:

- Зря сидите. До конца приёма — пятнадцать минут. Я не успею вас принять.

 

Очередь смолкла. На полминуты. А потом разом из десятка глоток:

- Да как же так!

- Но ведь...

- Да я с утра сижу!

- Доктор, муж...

 

Доктор ушёл в кабинет.

Мужчина проводил его взглядом. Перед дверью закипала потасовка.

 

Мужчина посмотрел на лестницу, ведущую к первому этажу, заплаканным глазам жены, к непрекращающемуся вою боли из детского сорванного горла.

 

* * *

 

Доктор поднял глаза на запыхавшегося, с оторванным рукавом мужчину. Тот, тяжело дыша, в распор встал в дверях, уперев руки и ноги в дверную коробку.

 

Из носа стекает красная нитка кровавых соплей, а в глазах бешеная решимость последнего отчаяния.

- Прорвались, значит. Мария Павловна, вот. Печать внизу, в регистратуре, поставьте, и в аптеку. Она до пяти! Поторопитесь!

 

- Ну? Что у вас? Давайте, давайте ваши документы!

 

* * *

 

Полтора километра — бегом. Автобус подошёл почти сразу. Удача!

И сесть тоже получилось.

 

А потом встали в пробке. Мужчина нервно гладил внутренний карман куртки и поглядывал на часы. Потом в окно. Снова на часы. Он притопывал. Он гладил потными ладонями колени. Теребил ручку пакета с пластиковой раздутой папкой внутри.

 

Тронулись — он расцветал. Останавливались — он мрачнел всем лицом. Какие-то подростки, подталкивая друг друга локтями снимали его на камеру смартфона.

 

Наконец, выбрались. Автобус поехал быстрее.

 

Остановка. Нужный трамвай ходит раз в пятнадцать минут. За те десять, что мужчина ждал его, ему показалось, прошло полтора часа.

 

Детская поликлиника. Окрик от неопрятной женщины с бородавкой возле носа:

- Куда без бахилов?!

Он только оглянулся, в регистратуре — очередь. Сунулся в окошко:

- Нина Петровна?

- Приём закончен.

Он опешил:

- То есть как?

- Вот так... А вы чего хотели-то?

Женщина, которой он мешает оформить талон, смотрит на него с неприязнью. Он привык уже к таким взглядам. Показывает драгоценный рецепт, не выпуская его из рук.

Регистраторша морщится, щурится, тянет руку. Он не даёт.

- Ну что там у вас?

- Промедол. Онколог...

- К заведующей. В пятый идите.

 

Он почти бежит по коридору. Стучится. Дёргает ручку. Закрыто? Мимо идёт тётя в белом халате...

- А скажите...

- Заведующую? Ждите, совещание у неё.

- Но я не могу... А где?

Женщина окидывает его подозрительным взглядом. Он вытирает под носом, показывает ей рецепт:

- Печать. Поставить.

Женщина вздыхает, кивает в дальней конец коридора:

- Двадцать первый кабинет... Только постучите.

 

Заведующая стукает печатью, смотрит на часы, висящие напротив стола. Качает головой:

- Берите такси, иначе не успеете. Они до пяти.

 

Мужчина кивает, выхватывает листок из-под печати и бежит к выходу. В поликлинике телефон не берёт. С крыльца набирает:

- Алло? Такси?

 

* * *

 

- Быстрее, пожалуйста, быстрее! А то опоздаем!

Водитель зло крутит баранку дворами, объезжая пиковые пробки. Аптека в "верхней" части, то есть через мосты. На мостах — реверсное движение. Они ждут переключения. Почти пятнадцать минут — повезло. Всего пятнадцать минут.

Мужчина жмёт руку водителю:

- Спасибо, брат!

 

И бегом к дверям аптеки.

 

Успел! До пяти ещё шесть минут. Успел!

 

Он дёргает дверь... Дёргает ещё... Ещё... Закрыто.

 

Он прижимается лбом к железной двери. Стоит так пару секунд.

 

Потом начинает колотить в дверь.

 

- Не долбись! Ушли они!

- А?

- Ушли, говорю. Я в лабаз шла, они уже запирали. Ушли, тебе говорят.

 

Внизу, на тротуаре, стоит бабка с продуктовой тележкой.

- Чаво, опоздал?

Мужчина кивает. Смотрит на часы. На секундную стрелку. Стрелка не дрожит. Она словно прилипла к цифре. Встали.

Он показывает бабке, нервно хихикая:

- Встали... Встали...

 

* * *

 

Он щёлкает выключателем, пыльная лампочка за защитной решёткой загорается, освещая крашенные до середины стены. Стены синие, ещё лаково отливающие после летнего ремонта.

 

Мужчина прислушивается. Тишина. Может, отпустило?

Он шагает на первую ступеньку и сразу слышит Сашку:

- Мама! Боооольно! Мааама!

 

Мужчина прижимает руку к груди, под ладонью, в кармане, шуршит рецепт на промедол. Который завтра станет уже недействительным. А сегодня аптека уже закрыта. Единственная на весь город аптека, где можно получить лекарство по такому рецепту, уже закрыта.

 

Мужчина отступает со ступеньки снова к дверям. Оглядывается на них.

 

И вдруг играет мелодия домофона — кто-то открывает дверь ключом. Кто-то из соседей.

 

Мужчина взбегает на свой третий этаж. Пока он возится с ключами, он слышит, как ворчит соседка:

- Господи! Опять воет... Да что ж они не сделают-то ничего? Уж который день... Спасу от них нет.

 

Дверь отсекает её ворчание.

 

Мужчина стоит в тёмной прихожей, прижавшись к двери. Закрыв глаза, он слушает тихий, обречённый, усталый скулёж.

 

Не хочется открывать глаза. Потому что, если их открыть, надо будет разуваться. Надо будет идти в комнаты. Надо будет объяснять жене...

 

Он вздыхает. Набирает воздуха в грудь. Открывает глаза и видит жену.

 

Вера стоит с полотенцем, в темноте коридора белки её глаз видны и кажутся слишком большими на исхудавшем лице.

- Прости...

Она открывает рот. Потом смотрит на него. И ничего не говорит. Её взгляд — как объятие.

Она снова уходит в комнату, расслышав почти несуществующее, хрипящее, слабое:

- Мама...

 

* * *

 

Мокрые ботинки сохнут, на столе гретые макароны. Мужчина сгорбился на табуретке, неловко тычет иглой, пытаясь зашивать порванную куртку. Ему завтра в ней опять идти по врачам.

 

Жена на цыпочках, еле слышно скрипя полами, прокрадывается к телефону. Мужчина одними губами спрашивает:

- Уснул?

Вера кивает. Прикладывает трубку к уху, шуршит страницами записной книжки.

- Кому звонишь?

Вера отмахивается, набирает номер.

- Диана?.. Диана Влади... Да, сын. Пять лет. … Уже шестой день. Трамадол, ношпа. Кетонал... Сегодня выписали промедол, но мы уже не успели в аптеку... Да...

Вера разговаривала долго. Мужчина успел поесть, зашить куртку — неумелый шов крупными стежками прямо поверх рукава.

Когда Вера положила трубку, он стоял у дверного косяка, слушал. Она подняла на него мокрые и немного почему-то ненормальные глаза:

- Паш... Она обещала помочь. Иди спать.

 

Он кивнул. И пошёл спать.

 

Через полчаса он снова проснулся.

 

"Мамулечка! Мне больно! Больно! Больно!!"

 

* * *

 

Та, которая обещала помочь, звонила в Минздрав, оттуда звонили в город, где плакал от боли Саша.

Это было бесполезно.

Через два дня та, которая обещала помочь, прилетела из Москвы в провинцию. Ей удалось найти и убедить в необходимости обезболивания для Саши краевого уполномоченного по правам ребёнка.

Именно он смог решить проблему.

 

* * *

 

Паша собрал пустые ампулы промедола в пакетик — их обязательно надо сдать. Иначе Саше не выдадут рецепт завтра.

 

Он ещё раз пересчитал ампулы и убрал пакет в карман куртки, застегнул молнию. Ещё раз пощупал сквозь ткань — там? Там. И чуть не подпрыгнул от звонка в дверь.

 

Из комнаты выглянула испуганная Вера, прикрыла дверь и осталась в коридоре.

 

Паша отпирал дверь, намереваясь наподдать хорошенько звонившим: сын только что уснул.

 

От промедола ему не становилось легче. Боль всё равно терзала. Всё равно она была рядом. Как голодный волк — ждала.

Но Сашка засыпал всё равно. Как только боль хоть чуть-чуть стихала, сил не оставалась даже плакать. И Саша засыпал. Проваливался в темноту без снов.

 

А просыпался снова от боли.

 

Паша открыл дверь. За дверью стояла соседка.

- Здравствуйте, вам кого?

- Сколько можно!! Сколько можно, я вас спрашиваю?! Почему мы должны слушать этот вой?!

Она визжала так, что эхо металось по подъезду.

В комнате захныкал Саша. Вера метнулась к нему. Соседка продолжила визжать, указывая рукой за спину Павла:

- Вот!! Вот опять!! Вы слышите это?!

Павел смотрел на белые тугие кудряшки, на трясущийся от ярости второй подбородок... Он шагнул вперёд.

 

Ещё. Почти вплотную к тётке.

- Вы что? Вы что делаете?!

Он шагнул ещё, и она отступила. Павел смог закрыть за собой дверь. С перекошенным лицом он наклонился к соседке, заглянул в её маленькие, тщательно накрашенные глазки:

- Вы в своём уме? Он плачет от боли.

Та смутилась. Глазки забегали, а потом снова фанатично вперились в соседа:

- Ну и что? Мы-то почему должны это терпеть? Мы-то в чём виноваты?

Павел наклонился ещё ниже, почти касаясь этого поблескивающего потом лица, прошипел:

- Ещё раз позвонишь, я тебе пальцы переломаю.

- Чтоооо?! - голос снова поднялся до визга.

- Иди отсюда, пока я тебе череп не проломил, - он сказал это свистящим шёпотом, потому что снизу кто-то поднимался.

Соседка поджала губы и молча убежала на свой этаж, выше по лестнице прошлёпали её тапочки.

Паша проводил взглядом её белые толстые ляжки, мелькнувшие на следующем пролёте, и развернулся к своей двери.

 

По лестнице поднимались люди в белых халатах. Их было много, человек шесть. Они несли какие-то чемоданчики, какие-то бумаги. Шедшая впереди женщина со светлой пышной чёлкой до самых глаз указала на дверь Пашиной квартиры:

- Вы отсюда?

Он кивнул.

- Вы папа Саши?

Он снова кивнул.

- Мы привезли морфин.

Паша заплакал.

 

* * *

 

Он махнул им на дверь, а сам почему-то остался. Он хлюпал носом, старался изо всех сил сдержаться, но не выходило. Совсем не выходило. И он снова и снова вытирал нос футболкой.

 

Когда он, наконец, вошёл в квартиру, провёл рукой по футболке — она уже вся была мокрая, и он зачем-то накинул куртку. Наверное, чтобы не увидели пятен.

 

В квартире было тихо. Наверное, поставили морфин. И теперь Саша больше не будет плакать. Теперь Саше больше не будет больно.

 

Морфин. Морфин. Это синоним всего радостного, всего вожделенного. Это почти синоним счастья. Той блеклой его тени, которая ещё возможна в семье, где умирает ребёнок.

 

Морфин.

 

Скоро Новый год. Поставим ёлку. Надо будет купить Сашке подарок. Он мечтал о хоккейной клюшке. Самую лучшую надо купить. Время ещё есть — сегодня только 23, а если не надо будет больше ходить за промедолом, то я успею купить ему клюшку. И шлем, и шайбу. И, может быть, даже вратарские перчатки.

 

Сашка будет рад. Морфин же — значит, Саша сможет радоваться. Может быть, даже будет улыбаться.

 

И, может быть, посмотрит мультики. Он хотел посмотреть про Симбу ещё раз. И про фиксиков.

 

Обязательно посмотрим. Вместе.

 

В Сашиной комнате тихо. Значит, ему уже не больно. Но почему-то страшно открыть дверь.

 

* * *

 

Непереносимую боль Саша терпел семь дней. На восьмой день ему привезли морфин.

 

Доктора в белом выходят по одному из двойных дверей в Сашину комнату. У двоих в руках — рыжие скоропомощные чемоданчики.

 

Московские врачи обучили местных вводить морфин через помпу. Помпу тоже везли из Москвы.

 

Оглядываясь в комнату, последней выходит женщина с густой светлой чёлкой.

 

У Саши теперь столько морфина, сколько необходимо.

 

Отец смотрит в комнату. На кровати, почти незаметный под одеялом, лежит невероятно худой мальчик. Его лицо кажется приделанным, ненастоящим, не детским из-за худобы и застрявшего где-то возле губ и под глазами мучительного, больного выражения.

 

В коридоре щёлкает замок прикрытой квартирной двери.

 

Саша умер в непереносимой боли. В боли, разрывающей тело. В боли, от которой нет спасения даже в надежде. Потому что надеяться таким, как Саша — не на что.

 

Саша умер. Саше больше не больно.

 

Хоккейную клюшку папа Саше принёс. Положил возле венков.

 

А морфин и помпа уехали обратно в Москву.

 

* * *

 

Студенты в светлой и просторной аудитории выключали трансляцию, поднимали спинки кресел и готовили тетради к записи, включали их, проверяли стилусы, переговаривались и потягивались.

 

Девушка внизу, в самом центре амфитеатра скамей разворачивала сферу визуализации, одновременно поясняя:

- Вы просмотрели реконструкцию событий, происходивших примерно в начала 21-го века на территории государства, называвшегося Российская Федерация. Эта реконструкция любезно предоставлена институтом изучения социально-исторических процессов постиндустриального общества. Тема значимая, поэтому преподаватели нашей кафедры просили выделить нам столь уникальную и довольно трудоёмкую запись.

 

Да, основано на реальных событиях. Их описания вы можете отыскать в слоях интернета примерно 2010-х годов. Только имейте ввиду, новостные сайты далеко не всегда сохраняли объективности при освещении событий.

 

Теперь вы имеете представление о том, что из себя представляет явление онкологии в социальном аспекте.

 

Во многом именно процессы бюрократизации получения населением медицинской и, в частности, онкологической медицинской помощи и обусловили возникновение и распространение Великой Онкологической Пандемии второй половины двадцать первого века. Последствием которой было катастрофическое сокращения численности населения многих регионов земного шара. Таких, к примеру, как территория Российско-Азиатского конгломерата, практически пребывавшего в запустении вплоть до середины 23-го века. Когда всем известный...

 

Лекция по истории медицины продолжалась.