Холл гудел сотнями голосов. Чей-то высокий писклявый тенор, бородатенький басок, напряжённый девичий шепот, рычание откуда-то из области мужского туалета. Лай рассерженной учительницы и сиплый, с ленцой, успокаивающе-неуместный матерок сторожа. Шелест тетрадок, пролистываемых больше для самоуспокоения, отрывистое чавканье и судорожное сглатывание воды из маленьких полулитровых, предписанных законом бутылочек. В дамских комнатах – возня: простукивают тонкие стенки между кабинками, заглядывают за батареи, разматывают туалетную бумагу. Несколько девушек в юбках до колена, задрав оные чуть ли не до подбородка, без всякого стеснения распихивают шпаргалки под чёрные тесные чулки, одна пытается незаметно уместить кучу бумажек в не самом вместительном бюстгальтере. Шатенка с отчаянным выражением лица строчит синей ручкой у себя на левом колене. Правое уже полностью исписано мелкими затёртыми закорючками, и всё равно места на тощих ножках не хватает. В просвете между подоконником и трубой отопления – хвала богам! – обнаружился чей-то внятный конспект по строению растительной клетки. Нашедшая с безразличным лицом запихивает его поглубже на место.

Шум, гам, суета, душный запах пота – что за оказия устраивать экзамены при температуре тридцать два градуса! Лоснятся красные лица, отвратительно воняет дешёвым одеколоном после бритья и, со стороны лестницы, мочой. У девочек течёт тушь, у мальчиков мокрые рубашки. Кудрявая распорядительница – отчаянно молодящаяся красноволосая дама в очках на пол-лица и строгом сером, чуть ли не шерстяном костюме юбка\пиджак – бегает по этажам, повизгивает, срывается на хулиганов-переростков, флегматично пинающих декоративную пальму. Школа, не слишком обшарпанная и даже тронутая местами задумчивой кистью евроремонта, трясётся и шатается вместе с нервничающими экзаменуемыми. Она похожа на немолодого, взрощенного в советскую эпоху и уже побитого молью историка, которому добрая невестка подарила на юбилей ультрамодный зубной протез из Германии и костюмчик от Гуччи.

На стене – в ряд три обычных для учебного заведения такого рода пластиковых циферблата. На двух даже секундные стрелки идут вровень, а третьи отстают буквально на полминуты. Все взгляды прикованы к дешёвеньким часам. Чёрт знает, зачем их повесили аж три штуки. Чтобы ребята не заляпали перепуганными взглядами тоненькие скачущие стрелки?.. Логику не понять.

Наконец в холле наступает краткий миг тишины. Только слышно, как в туалете какая-то девочка бормочет по телефону:

- Да, мама… Помню, мама… Спасибо, мама… Я побежала, мама… Мааааама.

И она замолкает. Десятки пар глаз пожирают одну из трёх секундных стрелок. И ме-едленно, словно через силу, подползают они к верхнему делению. Цук, цук, цу-ук, цуууук… Всё медленней… И с громким щелчком короткая часовая стрелка направляет трепещущее жало на цифру десять.

Все дружно выдыхают, и тут же раздаётся резанувший по ушам хрип и скрежет из старого жестяного громкоговорителя.

- Дорогие… кхе-кхе… абитуриенты! Рады приветствовать вас в нашей школе на Едином Государственном Экзамене по биологии. Просьба учителям-сопровождающим открыть кабинеты, а экзаменуемым – занять места. Права и обязанности постановляю зачитать на месте. В 10 часов 10 минут экзамен считаю открытым.

Истерический жестяной голос задыхается и схлопывается, как чёрная дыра. В холле вдруг поднимаются волны шума, всё двигается, заговаривает и отчаянно паникует. Волнуется пёстрая толпа, кто-то роняет сумку, у кого-то ломается шпилька, у двух невезучих выпадает из потайного кармана контрабандный мобильный. Бегают между бывшими одиннадцатиклассниками непримиримо-кудрявые церберши, строят всех в растерянные очереди и распахивают перед ними двери грядущего ада. Из кабинетов тянет жаром. Юноши и девушки в пугливом благоговении примолкают, и, дезориентированных и молчаливых, их вталкивают на плаху.

Особенно громко визжат дети в 407 кабинете. Сумки вырываются у них из рук, документы в мгновение ока въедливо просматриваются, и наконец одуревшие от ужаса и духоты молодые тела водворяются за партами. Тоненькая блондиночка, закованная в строгий макияж, и ярко выраженный наличием мысли на челе физрук приподнимаются над учительским столом.

- Успеха вам… ребятки, - запоздало каркает громкоговоритель, и класс, рассаженный по одному за парту, предобморочно замирает.

- Друзья! Солдаты! – кричит лысый физрук, козыряет, и детям кажется, что он вырастает до потолка. Блондинка неодобрительно на мужчину смотрит. – Сегодня вы пришли для того, чтобы победить! Враг силён, враг безжалостен, враг несокрушим, но вы должны быть готовы на всё для победы! Что вам эта сотня? Раз плюнуть! Смир-рна! Спину прямо! Руки на стол! И если я увижу у кого-то сомнение в глазах – пощады не ждать! Ясно?!

Класс взбудоражено молчит. Два прыщавых очкарика с задних парт и юный наркоман со стажем с парты передней вяло, но синхронно бормочут: «Так точно…» Оставшиеся представительницы слабого пола боятся даже недоумённо переглядываться. Бледная чернявая анорексичка с вдохновенным лицом рисует на парте гориллу, от которой, по её мнению, произошёл державший речь выдающийся мужчина.

Физрук падает на стул и обводит класс налитыми кровью глазами. Солнце за окном скрывается за тучей, и левый ряд получает долгожданный миг прохлады. Блондинка, незаметно для прочих успевшая не только раздать пакеты с тестовыми заданиями, но и вскрыть их, грациозно выдвигается из-за стола. Поправляет сползшую бретельку платья и окидывает ребят змеиным взглядом.

- Друзья… - тянет она голосом влажным, как тропики, и всем чудится насмешливое шипение. – Детишшшки… Биологи…

Чернявая рисует рядом со схематичной гориллой гораздо более детализованную макаку.

- Вы всё ещ-щё думаете, что в ваш-ших с-силах с-сдать этот экз-замен?.. Вы ош-шибаетесь…

По классу проносится ветер. Блондинка с первой парты – отличница, спортсменка, комсомолка с лошадиными зубами – нервно морщится. У многих по коже бегут мурашки.

- На что вы готовы, чтобы получить с-свою… - она нежно проводит ладонью по щеке замершей от страха серой в сером мышки. – с-свою ис-скомую… зас-служ-женную… - смешок. – с-свою… вожделённую Сотню баллов?!

Ладонь её с грохотом падает на парту, и класс вздрагивает, синхронно и ожидаемо. С громким, томительным скрипом минутная стрелка переползает на десятое деление, громкоговоритель начинает что-то хрипеть, дверь, будто преодолевающая сопротивление водной толщи, плавно распахивается, в класс вваливается пытающаяся отдышаться красная церберша…

И время замирает.

Часовая на десятке. Минутная на двойке. Секундная ещё дрожит на двенадцати. Дрожит…

Останавливается.

И в вязкую тишину погружается воздух. Сереет, густеет, крошечные пылинки вспыхивают каким-то замогильным светом. Сталкиваются на лету медленно дрейфующие мухи.

Тишина звенит и переливается.

Тени высокой учительницы-блондинки и набычившегося физрука наплывают друг на друга, и вот уже у доски возвышается что-то страшное, багровое, бесполое, увенчанное рогами. Раззевает свою многозубую пасть, машет когтями, и с запозданием, словно сквозь вату, доносится его растянутый во времени рёв.

Коленька Башков молится. Снял очочки, сложил ручки и взывает к каким-то там ангелам. И нет чтобы «Спаси и сохрани» шептать, а  просит себе свеженькие сто баллов по биологии. Ангелы брезгливо молчат: им помогать не с руки. Чем лучше людишки биологию знают, тем меньше в них веры.

А чернявая худышка не молится. Она, прорезая плотный воздух, штрихует нарисованных обезьянок. Только уже на страницах с заданиями.

Проплывает мимо присмиревших рядов багровая образина, собирает в кулачок проданные с испуга души. Проявляется кровавыми рунами на оранжевых бланках цифра «сто», расплываются от неё чернильные потёки. И от запаха серы тускнеют глаза девочек, тускнеют глаза мальчиков, и всё ускоряется, разбегается время…

И спешит своим ходом.

Хлопает дверь, красноволосая церберша улыбается замершей у стола блондинке задыхающейся улыбкой.

- Время! Можете начинать…

И физрук благожелательно кивает.

Скрипят по бумаге гелевые ручки, трещат старые стулья, стучат по вздувшемуся линолеуму ножки парт. Будущие студенты старательно потеют, заполняют строчку за строчкой, вписывают в бланки ответы.

И тлеет у всех в глазах отражение красной сотни.

Собственно говоря, из двадцати человек, сидевших в злосчастном 407 кабинете, поступают в ВУЗы аж девятнадцать. Бегают по Москве оскорблённые низкими баллами медалисты и кричат: «Понаехали с поддельными «стобальниками» тут, понаехали!» А оно вот как…

Не поступил только мальчик-очкарик Коленька. Потому что ни дьяволам душу толком продать не смог, ни у ангелов помощи попросить. А биологию он не учил принципиально, так как родители хотели отдать его в медицинский, а мальчику мечталось быть дизайнером.

Впрочем, всех обставить сумела чернявая художница по имени Таня. В ангелов она не верила, зато верила в Дарвина. Поэтому зубрила ночами наизусть тома медицинских энциклопедий и поступила в конце концов сама, собственными силами. И сохранила душу, чему могла бы порадоваться, если б знала о её наличии.

Таким образом материалистическая теория эволюции¹ ставит себя много выше теории креоционизма².

И если для того, чтобы наконец доказать её правоту, нужно сдать ЕГЭ по биологии на сто баллов и выучить несколько сотен страниц справочника – мы, верные последователи Дарвина, несомненно, это сделаем.

1. Теория эволюции, созданная Чарльзом Дарвином на основе механизма постепенного естественного отбора случайных ненаправленных наследственных изменений. Короче говоря, все плавно друг от друга произошли, удачно самосовершенствуясь.

2. Мировоззренческая позиция, связанная с теорией создания всего органического и неорганического мира непосредственно Творцом или Богом.