Литературный конкурс-семинар Креатив
Рассказы Креатива

Эдвина Лю - Реки, полные твоей любви

Эдвина Лю - Реки, полные твоей любви

 
…пока, наконец, ему не надоело бояться и вздрагивать.
Он уехал.
Собрал все необходимое; вышел к пристани; словно на эшафот взошел по лестнице наверх. Казалось, что покинуть этот город равносильно казни. Здесь было всё. Родственники, карьера, дом – который будет продан, усадьба на берегу теплой речки, где раньше ловились такие славные пескарики… На берегу, где он и она любили друг друга…
Скоро она вернется из школы перевоспитания для женщин. Скоро выходят все сроки, а платить по старым счетам за нелюбовь и чужие грехи не хочется…
Сначала он держался. Не мужское дело: бояться. Да еще женщину. Не мужское дело трястись, сознавая, что в один прекрасный… ужасный день… или ночь… она может придти и выполнить обещанное.
 
Цеппелин серой тушей навис над причалом. В унылом городском тумане он казался куда более тяжелым и громоздким, чем пятнадцать футов белёной вышки с резными перилами и кованой калиткой. Поручни, ступени - все покрыла мелкими каплями роса. Город плакал, прощаясь с ним. Не последний все-таки тут человек.
Он закурил коричневую сигарету с легким "кондитерским" ароматом: ваниль и мускат. Такой табак она не переносила на дух. Раньше было все равно, что курить. Все равно, что есть – лишь бы было, что. Все равно, что надевать, только бы не мерзнуть. Все равно, с кем спать. Было бы с кем.
Потом уже пошли капризы, а когда годам к сорока пришла стабильность и респектабельность, они стали уже привычками. Потом появилась она – молодая, еще более привередливая, чем он сам, женщина, капризная и в смысле моды, и в смысле предпочтений в еде. Ферги-стерва, Ферги – злая кошка…
 
Верхняя палуба гондолы пустовала: холодно. Август хороший месяц, насыщенный, спелый. Только вот по утрам бывает сыро и прохладно. Он курил, пуская едва заметные колечки дыма, и смотрел в пространство. В голове было пусто и легко, словно туда тоже напустили летучего газа. Казалось вот-вот, и он взлетит, проторяя путь среди низких рваных облаков, понесется впереди цеппелина, и фрачные фалды будут развеваться позади…
Путь был не такой уж и близкий. Он решил, что будет лучше уехать подальше. Загодя наладил связи в другом городе; кое-какой капитал у него был – перевел в банк этого города деньги… оформил все возможные и невозможные бумаги. Через поверенного снял дом, чтобы потом, освоившись, не спеша подыскать более приемлемое жилье.
Мысль о том, что она сумеет отследить его перемещение, посещала его. Но она редко действовала рационально. Была слишком импульсивна. Возможно, это и привело к трагедии. Он даже был склонен иногда думать, что его собственная вина в произошедшем не столь уж велика. А иногда позволял себе считать, что и вовсе не виноват. В мелочах – недоглядел, проворонил… но ведь не убивал и даже не изменял!
В конце концов, если она бы догадалась обратиться куда-то, чтобы разузнать, куда он съехал… он предусмотрительно оставил в каждом таком месте специальные указания на этот счет… указания, подкрепленные хрустящими купюрами… Хотя ума у нее не достанет действовать разумно. Скорее всего, подогревая свою ярость глотками "Дэнни Грау Реал", она на пособие, полученное в школе перевоспитания, купит дешевый огнестрел или маленькую бомбу, начиненную "киселём", и ворвется в их уже пустой дом.
 
…ее любовь к темным историям про косматых старух, ее тягу к морским путешествиям, букеты из почерневших, засохших роз и тонких, призрачных ковылинок по углам их нарядного, но мрачноватого дома… Он пытался разделять эти увлечения, честно играл во все ее игры, и старательно разучивал с нею модный мотив, пока тот не навяз в зубах, и даже как-то сочинил песенку, которую так и не успел показать ей. "Я дарил тебе розы… розы были из кошмарных снов… сны пропитаны дымом, а цветы – мышьяком"…
Порой вот так поражаешься. Как может изменить всю жизнь… да нет, что там: две жизни сразу… Как может все исковеркать один удар. Пощечина. За которой мгновенно раззявила гнилое нутро страшная бездна. В доме стало так тягостно оставаться… В этом городе стало невыносимо жить. Как он протянул так эти годы? Одна пощечина, ее горящая от удара щека, ее лютый взгляд. Она ненавидела сильнее, чем Отто, и не чувствовала своей вины.
Она стала воспитанницей школы номер один… Говорили, да что там – писали, что в женской школе перевоспитания их учат уму-разуму самыми гуманными способами. Убийцы выходили оттуда в прямом смысле слова вышколенными: тихими, мирными, спокойными.
 
"Ты ответишь за все, - напоследок пообещала она. – Если я буду жива, я тебя отыщу и убью".
 
Он докурил сигарету и спустился вниз. Руки в тонких кожаных перчатках озябли, и мысль о стакане "Дэнни Грау Реал", соломенно-золотистого, с легким запахом дымка… мысль перебила даже жалкие попытки восстановить в памяти ее лицо. Их общий любимый напиток он помнил. Еще помнил ее пронзительные светло-серые глаза. Помнил, что у нее длинный нос и прямые каштановые волосы до плеч, складная фигура. Только за пять лет это все перестало складываться в полный портрет.
Этот портрет словно на части разбился еще тогда, когда он заподозрил жену в измене. Заподозрил, напрямую спросил. Она призналась, что беременна. Через сутки, бледная, серьезная, она так же напрямую сказала, что избавилась от ребенка. И что это был его ребенок, не чей-нибудь. Он ударил ее. Ударил, а потом отнес в департамент по надлежащему надзору за приростом населения заявление на жену, на Ферги.
Он рад бы был забыть ее вовсе.
Никогда не встретить.
Стереть из памяти.
 
Женщина, чинно завтракавшая за столиком в зале первого класса, была не так уж привлекательна, но, как говорится, "с изюминкой". Пожалуй, полновата – коричневое платье весьма невыгодно подчеркивало это. Что ж, ничем не обязывающее знакомство развлечет его. Три часа полета в одиночестве – это очень скучно. А больше тут явно не к кому подсесть: полупустой зал, скучный официант – он щелкнул пальцами, подзывая его, – и несколько пассажиров, семейные пары.
- Разрешите составить вам компанию? – спросил он, подойдя к даме. Та рассеянно подняла голову – нос с небольшой горбинкой, круглые очки, гладко уложенные черные волосы с приколотой набекрень крошечной шляпкой в виде утиных крыльев, темные серые глаза под густыми ресницами смотрят из-под длинной челки чуть настороженно.
Что ж, есть на что посмотреть: он, конечно, за эти годы постарел, полысел, отрастил бородку… Но все же он был – он: холеный господин, одетый с иголочки, знающий цену и себе, и другим.
- Я не возражаю, - с деланным равнодушием произнесла дама. – Прошу садиться, и с вашей стороны будет нелишне все-таки представиться.
- Меня зовут Отто Ганцвенгель. Предприниматель, как сейчас модно говорить.
- А меня – Элоиза Стамп, - без запинки ответила женщина. – Возможно, слышали?
- Не доводилось, - тут он слегка лукавил. Кажется, фрау Стамп – одна из женщин-борцов за чьи-то там права. Он видел это имя в газетах.
- Да бросьте, - довольно резко сказала Элоиза и, чтобы смягчить резкость, улыбнулась. Улыбка вышла очаровательной. – Я из фракции "Против школы номер один для женщин, потерявших дитя". Мы передовые женщины Темплтоу и мы против того, чтобы женщины в подобной ситуации отбывали наказание. Да еще в специальном учреждении для убийц.
- Вот как, - Ганцвенгель слегка насторожился. - Вы, стало быть, считаете, что они невиновны?
- Послушайте, - горячо сказала Элоиза, отодвигая от себя пустую тарелку. Отто, напротив, придвинул поближе принесенную официантом чашечку кофе и блюдце с шоколадным пирожным, но пить и есть пока не стал. – Послушайте, но ведь это очевидно! Статистика доказывает, что даже те женщины, что добровольно пошли на избавление от плода, делают это от безысходности! А уж те, у кого был выкидыш!
Говорила она громко. Слова же были просто недопустимы в приличном обществе, да еще в устах дамы. На них стали оборачиваться пассажиры.
- Тише, тише, фрау Стамп, - сказал Отто, - вы встревожили общество.
- Да плевать я хотела на общество, - в запале воскликнула женщина, срывая очки и бросая их на стол. – В конце концов, оно само подкашивает себя. Бесконечные войны не идут на пользу, но эта кампания внутри страны убивает еще страшнее, поймите!
Она встала со стула, сложив руки на пышной груди, шелковые ленты и кремовое жабо, украшавшие платье спереди, воинственно встопорщились.
- Ведь за выкидыши и аборты женщины в цвете лет проводят в школе перевоспитания свои драгоценные годы, которые могли бы потратить на вынашивание, рождение, воспитание новых малышей! А подумайте только, каково девушкам из низов? Служанкам, горничным, бедным горожанкам, которых мужчины походя совращают и оставляют перед выбором: нищенствовать с малышом или избавиться от плода? Причем, господа и дамы, если такая служанка не убережет уже рожденное дитя, которое не на что кормить, она все равно попадет в эту ужасную школу. А за что? За что, я вас спрашиваю?
- Успокойтесь, фрау Стамп… Элоиза. Немного спокойней.
Отто виновато поглядел на других пассажиров. Ну, что делать, если респектабельная дама оказалась вдруг такой невоспитанной и неделикатной? А он всего лишь хотел приятно побеседовать с нею о том, о сём…
- Здесь, в третьем классе, едет несколько женщин. Они провели по нескольку лет в тюрьме. Да, в тюрьме: будем называть все своими именами, обойдемся без эвфемизмов. Воспитанницы школы номер один? Или бывшие заключенные? Вам удобнее называть их воспитанницами, не так ли?
Ганцвенгель обнял расшумевшуюся и покрасневшую Элоизу за талию и осторожно повлек к выходу. При упоминании о "воспитанницах" ему стало нехорошо, но он твердо решил держать себя в руках. Вряд ли она находится на этом корабле. Она не знает, куда направляется Отто, думает, что он там, в Тодсонлоу.
- Кто будет бороться за права этих женщин? – напоследок выкрикнула фрау Стамп. – Подумайте! Неужели они мало пострадали, потеряв не рожденное дитя?!
 
На верхней палубе было ветрено. Отто закурил, предложил сигареты даме. Та взяла одну, прикурила от серной спички, пряча в горстях от ветра, бросила спичку вниз. Опершись локтями о фальшборт, спиною к резной калитке, запертой на вычурный засов, посмотрела на Ганцвенгеля отсутствующим взглядом.
- Вам говорили, что вы курите ужасную гадость?
- Да, когда-то… давно, - ответил Отто равнодушно.
Элоиза так на него смотрела, исподлобья… если бы глаза были более светлыми, и если б не густая челка до бровей… и нос подлиннее… она ему напоминала ту… Даже не лицом, не фигурой. Если б она располнела… нет. Не похожа. Да и узнала бы сразу. С ножом бы бросилась. Или зубами стала рвать.
Отто подавил приступ паники. Ему показалось, что подавил. Стукнул несколько раз зубами и сжал их до скрипа.
- Вы сказали, тут едут женщины-воспитанницы? – спросил он
- Да, - Элоиза сделала еще одну затяжку, поморщилась. Сигарета отправилась за борт следом за спичкой. – Я сама провела в этой школе четыре года. Вышла досрочно.
- Вы непохожи на одну из таких, - сказал Отто задумчиво. Он всё внимательнее вглядывался в черты ее лица.
- Я – хитрая, - сказала дама. – Я вышла раньше, потому что хитрая. Притворилась, что забыла всё. Но я помню достаточно… чтобы воевать.
- С кем? С правительством? – саркастично спросил Отто.
- У меня два врага: бывший муж, который заподозрил меня в том, что я прижила ребенка не от него… из-за него я потеряла нерожденное дитя. И да – правительство. Которое когда-то приняло этот варварский закон… по нему выкинувшая свой плод женщина не жертва, а убийца.
Ганцвенгель подошел к фрау Стамп вплотную и взял ее за подбородок.
- У меня, - сказал он, - один враг. Женщина, которая врала мне. Любимая, которая изменила мне с другим – инженером с моего завода. И которая назло мне избавилась от ребенка. Назло! Назло! И имела наглость высказать все это мне в лицо.
- Он ударил меня, - Элоиза дотронулась до щеки.
- Я ударил ее, - одновременно с ней сказал Отто.
- Ты ударил меня.
- Да. Ты изменилась, Ферги. Очень изменилась. Я не узнал тебя.
Она вздрогнула, услышав это имя.
- О, ты тоже изменился, Ганц. Нет… просто меня заставили тебя забыть. Мне нос сломали… мне душу изувечили, Ганц. И это все ты.
- Все ты, - эхом отозвался Ганцвенгель. – Это был не мой ребенок.
Она ударила его по щеке. Звук вышел глухой. Рука у нее была в перчатке. Все словно вернулось на свои места. На пять лет назад. И даже мотив "К Элоизе" снова зазвучал в его голове, сразу после пощечины. Черные и белые клавиши пианино. Немного неуклюжие пальцы, с запинкой играющие Бетховена.
- Знаешь, что я пережила? Знаешь, как воспитывают в "школе"? Это хуже тюрьмы, бесконечный кошмар. Особенно когда знаешь, что не заслуживаешь наказания. Калечат… мучают… гипнотизируют и заставляют подчиняться… бьют, а ты лижешь сапоги, потому что думаешь, что ты собака… и при этом отдаешь себе во всем отчет. Понимаешь, что делаешь. Знаешь, каково это?
- Нет. Но ты заслужила. Однако тебе удалось измениться до неузнаваемости, - он оглядел ее раздавшуюся фигуру, - уже после школы… Фрау Стамп?
- Да, Стамп. Это фиктивный брак. Реки любви пересыхают, а жить как-то надо.
- Вот как. Ну что ж… Волосы покрасила, очки меняют глаза, имя сменила… от тебя прежней ничего не осталось, стало быть, любить некого.
- Ты просто никогда не любил меня, Ганц. А я была полна любви к тебе.
- Не любил?
Страх, заставлявший плохо спать, боль, зажатая в тисках лет, забытая страсть к этой женщине, нескладная шансонетка на мрачную тему, высохшие розы, перевязанные шелковыми лентами медного цвета, ярость от того, что эта женщина оказалась именно той, от кого бежал…
- Глупости, - сказал он, сжимая бывшей жене запястья и придавливая ее к перилам фальшборта. – Это ты не любила меня. Ты убила ребенка и поплатилась... Воспитанница.
Лицо фрау Стамп - Ферги - вспыхнуло, сломанная переносица побелела, губы сжались в тонкую нить. Она вырвала левую руку, завела за спину. Боясь, что женщина достает откуда-то оружие, Отто усилил нажим, ловя ее за свободную руку…
Брякнул засов, кованая калитка распахнулась.
Нависший над верхней, открытой всем ветрам палубой гондолы аэростат цеппелина стремительно пошел вверх.
Голубой океан внизу стал так же стремительно приближаться.
Борясь даже в кратком полете, даже в ледяной воде, даже приближаясь ко дну, они погибли вместе.
 
Голубые океаны, реки, полные твоей любви.
Я запомню навеки: ты обожала цветы.
Неизведанные страны, карты утонувших кораблей
Я оставлю на камне у могилы твоей.
Я дарил тебе розы, розы были из кошмарных снов,
Сны пропитаны дымом, а цветы мышьяком.
Даже злые собаки ночью не решались гавкать вслух,
Когда читал тебе книжки про косматых старух.
 
Пой, пой вместе со мной
Страшную сказку "Я буду с тобой".
Ты, я - вместе всегда
На желтой картинке с черной каймой.
И в руках моих сабля, и в зубах моих нож,
Мы садимся в кораблик, отправляемся в путь.
Ну что ж, мой ангел!
 
Небо в серую полоску, как стеклянные глаза твои
Я закрою навечно, завяжу узелки.
Эти шелковые ленты, эта плюшевая борода.
Все будет мгновенно, ты умрешь навсегда.
 
Спи, спи, Элоиза моя,
Я буду надежно твой сон охранять.
Ты, я, радость усни.
В доме давно уж погасли огни…
 
/В. Бутусов/
 

Авторский комментарий: http://www.litforum.ru/index.рhр?showtopic=26931
Тема для обсуждения работы
Рассказы Креатива
Заметки: - -

Литкреатив © 2008-2024. Материалы сайта могут содержать контент не предназначенный для детей до 18 лет.

   Яндекс цитирования